Идеалы, ценности, предпочтения, идеи, знания — всё это служит, в соответствии с принципами индивидуалистической парадигмы, усилению мощи и возвышению конкретного «Я», составляя тем самым конкретное содержание его микрокосма. Такому пониманию, запечатлённое Штирнером, придерживались и последующие теоретики индивидуалистического учения. Как отмечал французский анархо-индивидуалист Э. Арман: «Этические нормы, чувственный опыт, этикет, эмоции, знания, таланты, мнения, страсти, смыслы, интеллект и прочее — сколь многое помогает нам открыться жизни. Сколь многочисленна прислуга нашего "Я", способная помочь ему раскрыться и обрести полноту. Учась управлять всеми этими слугами, сознательный "ниспровергатель авторитетов" не позволяет ни одному из них захватить управление над собой. И если он уступает, то причина этого — в недостаточной тренировке воли» [1].

Суть, помимо вышеупомянутого, заключается ещё в том, что те или иные принципы обладают как формой, так и конкретным содержанием. Форма принципа или добродетели — это то, как они функционируют. Содержание же — это то, что именно конкретно приводится в действие в определённой области применения той или иной добродетели. Так, если взять за пример добродетель взаимопомощи, то общая форма этой добродетели довольно проста в понимании: это взаимная помощь двух личностей друг другу в удовлетворении их совпадающих интересов. Однако конкретное содержание (которое в контексте моих размышлений не является тождественным семантическому пониманию этого явления, воплощённого в конкретном языковом знаке) будет уже определяться этими двумя личностями. Они, к примеру, вполне могут объединиться друг с другом ради реализации весьма «пакостного дела»: два недобросовестных хакера решили отключить свет в районе для того, чтобы помочь подельникам ограбить магазин или чужие дома.

Исходя из этого примера, становится банально очевидно то, что принцип как таковой (в его форме) не самоценен, а лишь его содержание, определяемое конкретной личностью. Это также обусловлено и тем, что принцип или добродетель, помимо формы и содержания, располагает в проблематике своей сущности и степенью собственной «экспансивности» — широтой применения добродетели в различных контекстах деятельности человека. В соответствии с понимаем этой черты всякого принципа, становится понятно, что чем шире кругозор человека, чем сознательнее он — тем шире область применения добродетели человеком и тем добродетельнее он сам. Так, например, если вышеупомянутые хакеры применят добродетель не только в контексте своих отношений друг с другом, но и в более широком контексте общественного, включив в него и других людей, живущих на улице, где они выключили свет, то они начнут учитывать и их интересы, перенаправив теперь свои силы в большую степень солидарности, что, закономерно повлечёт за собою негацию их изначальных намерений (желания ограбить дома). Если мотив хакеров заключается в том, что они желают ограбить дома из–за того, что их на это преступление подталкивает нужда (голод), то они, осознав, что их ограбление повлечёт за собой страдания (голод) других, могут поставить себя на место страждущих и посочувствовать им, потенциально таким же, как и они, осознавая более ясно жестокость и бесчеловечность своего поступка. Так, поставив себя на место других, они станут сознательнее, а их порыв к взаимопомощи, который изначально подталкивал этих двух хакеров к кооперации с другими подельниками, теперь включит в контекст взаимной помощи и других — таких же страждущих или потенциально страдающих. Подобное может побудить хакеров к тому, чтобы не отключать свет, что тоже можно расценивать как помощь жителям домов. Естественно, это не будет полноценно реализованной взаимопомощью, но здесь я пишу именно в контексте порывов отдельных личностей, которые руководствуются теми или иными принципами. Даже если дальше развивать этот пример, то можно предположить, что хакеры не только не станут отключать свет, но и попытаются остановить своих подельников, за что им, вероятно, будут благодарны жители этого района.

Следовательно, исходя из вышеприведённых размышлений, даже столь почитаемая товарищами анархистами солидарность и взаимопомощь предстают по-настоящему ценными лишь тогда, когда они обладают достаточной степенью экспансивности и когда их применению предшествует детерминация содержания благородным духом конкретной личности или группой личностей. Также это указывает на то, что любое ограничение добродетели в её экспансивности потенциально обедняет саму добродетель и ведёт во время праксиса общего спекулятивного принципа добродетели к противоречию, где реализация добродетели в одном контексте обуславливает возникновение противоположных содержанию самой добродетели явлений в других контекстах (когда вследствие реализации взаимопомощи одних людей (хакеров) её лишаются, а, следовательно и страдают от её отсутствия, порождаемого самим праксисом взаимопомощи лишь в одном контексте, другие люди, проживающие в домах). Как писал Жан-Мари Гюйо: «Жизнь есть утверждение. Словно огонь, она существует лишь благодаря собственному расширению» [2]. То же самое касается и добродетели: чем экспансивнее (шире её применение в жизни человека) добродетель, тем больше добра она порождает, и тем больше жизни она созидает.

Но сейчас мне бы хотелось перейти от взаимопомощи к другому принципу — эгоизму. Эгоизм, в сущности, является принципом, провозглашающим «приверженность Я» («egoism»: «ego» + «ism», где суффикс «ism» обозначает «приверженность»). В данном случае это именно приверженность своему «Я».

Итак, то, что мы выяснили, что содержание определённых добродетелей и принципов определяется отдельными личностями, которые могут как наполнять форму этих добродетелей или принципов разнообразным содержанием, так и наделять их разной степенью экспансивности во время их непосредственного праксиса, то и критика «эгоизма» как принципа является на самом деле откровенно несостоятельной. Критика эта несостоятельна, поскольку, когда большинство людей критикует «эгоизм», то они на самом деле критикуют не «эгоизм» как таковой, как форму, а конкретное проявление содержания этого эгоизма, которое определяется самой личностью. В самой приверженности самому себе нет ничего плохого, но приверженность же осуществляется по отношению к конкретному «Я», которое, как микрокосм, может состоять из разных убеждений, предпочтений, желаний, идеалов и ценностей. Большинство людей презирают не «эгоистов», а «плохих людей», которые последовательны в своей «порочности». Но конкретное воплощение отдельной личности не способно умалить значение принципа «эгоизма», поскольку приверженность самому себе уже априори утверждает добродетели искренности и аутентичности, но эти добродетели, как слуги, находятся в распоряжении «плохого господина» — какого-нибудь циничного буржуа, жестоко эксплуатирующего других ради удовлетворения чрезмерных потребностей своего разнузданного «Я». Но если отдельное «Я» «плохо», то это не означает, что принцип «эгоизма» нужно тут же предавать забвению. Наоборот, как и всякие прочие ценности или добродетели, принцип «эгоизма» должен быть поставлен на службу благородному, а не разнузданному «Я».

Многочисленные критики принципа «эгоизма» даже не осознают, какой потенциал могущества в себе содержит этот принцип! Человек, глубоко приверженный себе, являет собой высшую гарантию того или иного нравственного закона. Безусловно, «эгоизм в плохих руках» являет собой гарант «чрезмерной порочности», но в руках благородного и возвышенного духа — гарант «сверхчеловека» — неимоверно благородного, волевого, могущественного, независимого, несгибаемого и храброго добродетеля-созидателя, который являет собой волевое превосхождение всякого порока, всякой развращающей и порабощающей внешней силы, поскольку такой эгоистичный человек остаётся верным самому себе при любых условиях — даже при наиболее суровых.

Существуют ли примеры таких «эгоистичных благородных людей»? Несомненно, одним из наиболее ярких примеров такого человека является Михаил Бакунин. Этот неистовый бунтарь и пылкий поборник свободы — каков был его эгоизм! Он оставался приверженным своим идеалам и ценностями — самому себе, лелеянным им собственно принципам несмотря на все невзгоды. Этот человек оставался «эгоистом» — приверженным самому себе несмотря на попытку различных внешних сил отчудить его от себя и подчинить себе: лишение имущества отцом, заключение в 4 тюрьмы, потеря зубов от цинги, ссылка… Всё это он выдержал, поскольку оставался верен самому себе и своим принципам. Даже если бы все на свете отреклись от Бакунина и его идеалов — он всё равно остался бы неистовым бунтовщиком, преследующим свои идеалы свободы и равенства. Это так, потому что «эгоист» определяет свою волю в соответствии со своими убеждениями и сентиментами, а не является отчуждённой марионеткой внешних сил — гетерономий, которые помыкают и направляют волю отчуждённого субъекта куда им заблагорассудится. В этом и есть смысл автономии. И только эту автономию обеспечивает принцип эгоизма. Эгоизм позволяет личности стать величественным дубом, или, даже лучше, горой, которую никакой ветер, торнадо или другая бедственная стихия не пошатнёт. Стадность же подразумевает, что человек лишается убеждённости в своих идеалах тогда, когда её лишаются и другие. Скажите, было бы прекрасно, если бы от Бакунина отвернулись все последователи, впав в этатизм, и Бакунин в этот же миг повального ренегатства веры провалился бы в эту пропасть вместе с другими? Конечно же нет! Именно таким и должен представать выдающийся человек: несгибаемым и благородным эгоистом, поставившим себе на службу и следующим высшему и «дальнему» (идеалам), а не слабому и эфемерному (преходящей воле разочаровавшихся сторонников — ближних). Низменность и слабость («человечность») ближних — вот действительно одни из подлинных врагов благородного эгоиста. Не раз мне приходилось наблюдать (как в жизни, так и в кино) ситуацию, где какой-то честный и искренний человек желает, как и герой нижеследующего примера, сделать всё по совести. Но чревата ему такая добросовестность насилием или другой неприятностью (увольнением, например). И тут же его жена, опасаясь того, что они лишаться заработка или комфорта, говорит ему: «Ты эгоист! Чего тебе всюду нужно лезть со своими принципами?!». Человек всего лишь был искренне и твёрдо привержен своим ценностям, которые вполне побуждали его, например, вступиться за другого или добиться справедливости в отношении другого, чья судьба не безразлична добродетелю. Вполне себе «альтруистично» … Но почему-то такое спорадичное выражение синтеза «низменного» эгоизма и «высоконравственного» стремления, высказанное кем-либо в порыве манифестации своей слабовольности, так и остаётся иррациональным и до конца неосознанным явлением, потенциально обновляющим восприятие «эгоизма». Иногда, при определённых ситуациях, обычным людям удаётся случайно обнаружить такой «благородный эгоизм», но почему-то подобные озарения остаются мимолётными яркими звёздами, которые тут же гаснут во тьме общепринятых представлений (которые не во всём ложны — просто узки) левых, правых или же «аполитичных» людей.

Возьмём другой пример из «Врага народа» Генрика Ибсена. Центральным персонажем пьесы является Доктор Стокманн. Он инженер и врач, который искреннее дорожит принципами истины и свободы. Однажды в трубах вод, за счёт которых и обогащается город, как туристический объект (точнее, обогащается местная буржуазия), где он живёт, он обнаруживает, что из–за неправильно построенной системы труб воды загрязняются и отравляют тем самым туристов. Случилось это потому что буржуазия решила «сэкономить» на системе труб вопреки опасениям Стокманна. Стокманн придумывает новую систему труб и намеревается заменить старую, чтобы посетители тур-города больше не отравлялись. Но для буржуазии это невыгодно: она решает, что прибыль важнее, чем здоровье приезжающих. Стокманн решает «обратится к народу» за поддержкой в борьбе с местной буржуазией, но народ («сплочённое большинство») ловко обманывается её софистикой. Местная буржуазия отказалась платить за новую систему труб (которая была изначально испорчена из–за неё) и решила переложить затраты на построение новой системы на плечи самого «народа». Но переложила она это бремя, которая должна была нести сама, не от своего имени, а от имени самого Доктора Стокманна. И что же последовало? Естественно: врач был подвергнут толпой остракизму, оклеветан и унижен. Но что же Стокманн? Отрёкся ли он от своих убеждений и истины, как только его же сожители перестали его поддерживать? Нет, ни разу. Он был господином своей волей — «владельцем», по Штирнеру, «эгоистом», который оставался верным самому себе — своей приверженности принципам истины, честности и свободы. Пьеса прекрасно показывает, что единственной гарантией истины и добродетели является высоконравственная личность, которая полностью привержена своим высшим ценностями, а не отрекается от них «по первому волнению невежественной толпы» (и да, Стокманн не презирает толпу — он лишь желает каждому из этой толпы перестать быть невежественным, стадным и обрести критическое мышление для того, чтобы перестать позволять буржуазии манипулировать ими ради её собственных корыстных и антигуманных интересов). Если бы Стокманн не был бы «эгоистом» — не был бы привержен своей честности и совести — то имелся бы у города хоть малейший шанс на спасение? Ведь Стокманн, после того, как его прогнали, не оставляет город: он решает создать школы, где будут воспитываться такие же «новые и благородные люди», благодаря эгоистичной высоконравственности которых произойдёт духовная и социальная революция города, где наконец-то «народ станет народом», а не «тупой чернью», которой пользуется правящий класс ради собственной наживы.

Есть ли такие «благородные эгоисты» и среди так называемых «анархо-индивидуалистов»? Да, несомненно. Один из них немецкий анархист Густав Ландауэр. Я приведу лишь одну его цитату в подтверждение моих слов: «Я не знаю морального суждения. Я знаю только вопрос: с кем я охотно общаюсь? Кто мне симпатичен? И это определяется наклонностями, устремлениями и мыслями человека! Для свободного человека нет никакого неприкосновенного "ты должен!" И ещё кое-что я хочу сказать. Я уже часто говорил это, и эта мысль для меня прекрасна и важна. Мир вечен, а я живу только один раз. Я вижу вокруг меня мир, в котором мне многое, слишком многое отвратительно и ненавистно. Одним из моих основных инстинктов, который важен, чтобы я мог жить в соответствии со своей природой, является переделывание мира по принципам, которые я воспринимаю как разумные. Т.к. я не признаю над собою никакого хозяина и никакой заповеди — не должен ли я приложить все усилия к тому, чтобы действовать для этой моей цели? Человек умирает от скарлатины, от дифтерии, от алкоголизма, от холеры, от старческой слабости. Есть ли более прекрасная смерть, чем смерть ради идеала? Я живу только раз, только один раз у меня есть время, чтобы воздействовать на мир своей волей, и я скоро умру. Почему бы не приложить все силы для освобождения человечества?» [3].

Пример такого благородного эгоиста, решившего посвятить себя делу освобождения человечества, как пишет Ландауэр, мы находим в рассказе Максима Горького «Старуха Изергиль», а именно в легенде о Данко. Данко является одним из ярчайших представителей благородного эгоизма, который не мог терпеть измельчания, слабости, страха и сервильности людей, с которыми он жил. Его благородство — сила, отвага, рвение, бесстрашие, сочувствие, свободолюбие, здравомыслие (именно он указал своим товарищам, что лес конечен, как и всё в этом мире, а значит из него можно выйти, что тем самым являлось сильным аргументом в пользу того, что освобождение возможно) и иные прекрасные добродетели побудили его, без предварительной вербовки или навязывания чужой отчужденной от него гетерономной волей, импульс к освобождению как себя, так и людей, чьи страдания в тёмном и ядовитом болотном лесу он не мог терпеть. Именно его приверженность собственному своеобразию, состоящему из вышеописанных добродетелей и ценностей и составляющему его «Я», и породила в нём великую и отважную личность, которая вдохновила людей, угасающих под давлением удушающей тьмы леса, на преодоление «человеческого» в себе — бессилия, слабости, трусливости и уныния. Именно горящее благородством сердце Данко вдохновило людей на преодоление того, что им казалось непреодолимым. Воля Данко не была извне детерминирована чем-то: она исходила из чистого энтузиазма, собственной любви к людям и свободе. Это подтверждается в моменте, когда люди, следовавшие за ним, разочаровались в Данко под тяжестью густоты леса и упадка собственных сил, начав изгонять злобу за собственное разочарование на самого героя. Они стали оскорблять его «ничтожным и вредным» человеком, из–за которых они измотались. Но воля Данко была непоколебима, поскольку была автономна — привержена себе, своей жалости к людям и собственному стремлению к совместному освобождению, даже если сами люди, которых побуждают к освобождению, разочаровались в этой возможности. Под наплывом осуждений и клеветы толпы воля Данко стояла твёрдо и несокрушимо, поскольку его благородство было столь могущественным, что никакие слабости и низости не могли её подавить. Что сделал Данко в момент того, когда его хотели убить, ознаменовав тем самым полное отречение его товарищей от него? Он не впал в низость, не прогнулся под остракизм и безволие толпы, а ещё сильнее воспылал своим сердцем рвением к свободе, ибо только яркий свет благородства и непоколебимой отважной воли способен вдохновить других на преодоление самих себя — свет его добродетели затмил тьму как в самих людях, так и во всём лесу! И источник этого света — сам Данко и его своеобразие, которое является результатом его собственной воли, усилий и убеждённости. Даже в минуту повального отречения толпы от него, его воля доказала, что является причиной самой себя, потому что привержена самой себе даже тогда, когда в неё не верят те, кому она помогает — поскольку она эгоистична. Данко является блестящим примером того, как эгоизм являет собой высшую гарантию добродетели: как бы толпа не пыталась унизить, умалить и отречься от него, он оставался приверженным самому себе — своим целям, желаниям, своему сочувствию, своему свободолюбию, своей отваге, и именно поэтому он стал тем, кто привёл людей к освобождению, а не хилая и слабая толпа, которая коллективно друг за другом начала заражаться слабоволием и потакать друг другу в этом слабоволии ради общего успокоения. Данко пожертвовал собой ради людей — да, это так, ибо как только люди стали свободными, он умер, а его сердце превратилось в голубые огоньки. Некоторым людям, называющим себя «анархо-индивидуалистами», вроде Рензо Новаторе, Сидни Паркера или Энзо Матруччи, чужда почти всякая социальность и идеи про «самопожертвование» — они считают это антииндивидуалистичным и неприемлемым. Однако более глубокий индивидуалистический взгляд позволяет понять, что если личность выбрала этот путь сама, ей это не было навязано кем-то свыше или коллективом, если в этом самопожертвовании она преследовала искренне свои собственные стремления, желания, убеждения (убеждение, например, что другие достойны свободы, как и ты сам, ибо тот же Данко освобождается вместе с другими), что такое стремление лишь укрепляет и усиливает личность (а стремление Данко делало его только сильнее, что и показывает Горький, когда его сердце начинает пылать всё ярче и ярче; кроме того, это не противоречит тому же Штирнеру, который поощрял всякое стремление личности, если это усиливает её «мощь» — силу, могущество), делает сильнее, могущественнее, благороднее, нестадной, незаурядной, ставит её выше порабощающей коллективности (в этом случае коллективной ничтожности и безволию, из–за которых толпа норовила убить Данко) и угнетающих материальных условий (густой и тёмный лес с ядовитыми болотами, где жил Данко и его товарищи) — если всё это утверждает примат личности, развивает её своеобразие, является её искренним проявлением самобытной воли, аутентичности и если её воля не отчуждена чем-то свыше, какой-то гетерономией, как и было у Данко, а принадлежна самой себе — самой личности (что и продемонстрировал Данко в моменте, когда несмотря на весь остракизм, отречение и бессилие людей, которых он освобождал, он всё равно продолжил своё дело, поставив свою живую и освобождающую волю выше угасшей и низменной воли толпы), то подобное дело — самопожертвование является индивидуалистичным, даже пусть оно кажется «альтруистичным». Как писал американский анархо-эгоист Джон Беверли Робинсон: «Эгоист не позволяет себе быть одураченным какими-либо идеалами: он отрекается от них или же использует в своих интересах. Если ему или ей нравится быть альтруистом, то они жертвуют собой ради других. Однако делают они это только потому, что именно они этого хотят, не требуя взамен ни благодарности, ни славы» [4] и немецкий философ Рудольф Штайнер: «Лишь человек, действующий без принуждения, вправе считать свои поступки действительно своими. Они [такие люди] свободны, когда следуют только самим себе; они несвободны, когда подчиняются» [5]. Именно так и поступил Данко, как эгоист, но свободный и благородный: он следовал без принуждения только самому себе — своим интересам, или же, выражаясь более романтически, «велению и свету своего сердца» (которое играет центральную роль в легенде, по сути) — он хотел быть благородным и освободить людей даже тогда, когда они этого не желали (из–за сочувствия к ним и понимания, что они погибнут без него), не требуя взамен ни благодарности, ни славы: «Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку, в степи стало страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который сжег для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе» [6]. «Вознаграждением» Данко было не материальное богатство, а лишь радость от исполнения стремлений своей воли и ликование от освобождения людей — достижение того, что желал его благородный дух, который не был сломлен благодаря собственной твёрдой приверженности самому себе в непростых и давящих условиях. Хотя Данко и умер, но люди, вдохновлённые его подвигом, будут учиться на его примере, а потому станут свободнее. Каждый из них, став на благородный путь, всё равно пройдёт его по-разному, поскольку вдохновение не предполагает плагиат и эпигонство — механистическую копирку, а свободное и творческое развитие того, чем личность была вдохновлена. Четырёх же примеров таких благородных эгоистов, я думаю, достаточно.

В итоге становится ясно, что не нужно убивать в людях «эгоистов» — нужно только воспитывать в них возвышенных личностей — способствовать развитию конкретных «Я», приверженность которым самим себе будет также и побуждать их меняться в лучшую сторону ради полнейшего развития самих себя и других, ведь среди принципов моего «Я» вполне есть и место ценности других, которым я желаю такого же развития, как и себе. Даже больше: чем больше я помогаю другим стать свободнее и лучше — тем лучше и свободнее становлюсь я сам — экспансивность моих ценностей позволяет мне преодолеть границы моего совершенства на разных стадиях моей жизни. Именно это, частично, и имел в виду Бакунин: «В самом деле, я свободен лишь тогда, когда все человеческие существа, окружающие меня, мужчины и женщины, равно свободны. Свобода других не только не является ограничением или отрицанием моей свободы, но, напротив, есть необходимое условие и утверждение ее. Я становлюсь истинно свободным лишь благодаря свободе других, так что, чем больше количество свободных людей, окружающих меня, чем глубже и шире их свобода, тем распространеннее, глубже и шире становится моя свобода. Напротив, рабство людей ставит препятствие моей свободе, или, что сводится к тому же, именно их животность и является отрицанием моей человечности, ибо — повторяю еще раз — я могу назвать себя истинно свободным лишь тогда, когда моя свобода, или, что то же, мое человеческое достоинство, мое человеческое право, заключающееся в том, чтобы не повиноваться никакому другому человеку и руководствоваться в моих действиях лишь моими собственными убеждениями, лишь когда эта моя свобода, отраженная равно свободным сознанием всех людей, возвращается ко мне, подтвержденная согласием всех. Моя личная свобода, подтвержденная таким образом свободой всех, становится беспредельной» [7].

Именно то, что принцип «эгоизма» служит разным «Я» с разными микрокосмами и порождает разные «эгоизмы»: буржуазный эгоизм, благородный эгоизм, трусливый эгоизм, узкий эгоизм, циничный эгоизм, милосердный эгоизм, глупый эгоизм… И так далее. Разные личности привержены разному в себе. Но суть заключается не в том, чтобы сделать их стадными, унифицировать, отчудить от себя, подавить их волю или тотально поработить, а в том, чтобы помочь им обрести гармоничную личность, которая развивается и позволяет развиваться другим. Такие личности могут быть не согласными в плане эстетики, секса, деторождения, экономики, еды, фильмов, литературы, философских концепций или других тем, но они не станут эксплуатировать друг друга и посягать на свободу друг друга. Оба они добровольно и взаимно спорят, дискутируют, кооперируются или удаляются из жизни друг друга, если неинтересны друг другу. В целом оба они исповедуют ряд универсальных принципов, которые позволяют им вместе или по отдельности развивать уникальность друг друга (наиболее очевидные примеры таких принципов это: «моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого» или «относись к другому так, как ты хотел бы, чтобы он относился к тебе»). Нет ничего плохого в том, чтобы различные личности исповедовали несколько универсальных принципов, которые позволят их противоречащим друг другу уникальностям более или менее гармонично сосуществовать друг с другом в одном обществе. А интеллектуальные или же нравственные противоречия между ними пусть же послужат двигателем прогресса этого общества — топливом, которое не позволит локомотиву их общего и отдельного самопреодоления и самоулучшения заржаветь.

Благородный эгоист, который искренне привержен собственным ценностям, не ограничен в своём кругозоре, а потому способен поставить себя на место другого — он способен к сочувствию и пониманию того, что чем больше вокруг него свободных личностей, тем свободнее он сам. Как сформулировал это Джон Генри Маккей в своём стихе «Анархия», такой благородный эгоист не желает быть управляемым, но и не желает управлять. Он желает равной свободы для каждого, поскольку ему не нужны гнусные рабы, а лишь такие же свободные вокруг него товарищи, благодаря которым он сам может становится ещё более свободным с помощью взаимного влияния вольных и гуманных душ друг на друга. Он прекрасно понимает, что если каждый из общества, в котором он состоит, никому не подчиняется, но и ни над кем не властвует и где таким образом сохраняется автономия личности и уважение к своим и чужим границам, то именно в таком обществе торжествует истинная свобода. Как утверждал Макс Штирнер: «Кто для того, чтобы существовать, должен рассчитывать на безволие других, тот — игрушка в руках этих других, как господин — игрушка в руках своего слуги. Если прекратится покорность, то неминуемо уничтожится и господство» [8]. В соответствии с этим, именно желание собственной свободы приводит двух личностей к необходимости освобождать и других — ради своей свободы, потому что несвобода других лишь деформирует и развращает их, поскольку эта несвобода задушит их внутреннюю свободу, ведь внутренней свободе нужны просторы для того, чтобы возобновляться и расширяться, но, в случае господства тотальной несвободы, свобода отдельных личностей не сможет быть вечно текущей рекой, которая вольно течёт, и благодаря чему и остаётся свежей, а станет лишь замкнутым резервуаром, в котором всё застаивается и портится. Чем могущественнее воля личности, тем больше экспансивности в её стремлении к свободе, а потому со временем такой благородный эгоист уже не сможет довольствоваться только намерением достижения собственной свободы, но и начнёт желать созерцать пёстрое разнообразие уникальности различных личностей, чьё свободное творческое развитие радует его глаз — тогда он, таким образом, перейдёт от желания свободы лишь себе к желанию свободы как можно большему числу людей, поскольку благодаря именно этому искреннему, щедрому и великодушному стремлению его существование станет свободнее, глубже и наполнится экзистенциальным смыслом. Именно поэтому он осознаёт необходимость уважения свободы других и процветания этой свободы во всяком человеке. Такой эгоист приветствует развитие свободной личности в каждом, поскольку это тешит и удовлетворяет именно его духовные потребности — потребности в воплощении его собственных ценностей в каждом при том, что хотя эти ценности и являются результатом его самосозидания, он не расценивает эти ценности как частную собственность, поскольку последнее было бы лишь препятствием на пути его стремлений к большей экспансии собственных добродетелей не посредством насилия, а вольного и аутентичного выбора, вдохновения или конгениальности другой личности. Такой благородный эгоист радуется развитию другого, поскольку он сам желает блага другим, осознаёт ценность свободы и не стал бы отрекаться от понимания ценности свободы других даже если бы весь мир ополчился на него. Такова его стальная воля, признающая твёрдо ценность равной свободы для каждого, в том числе и для себя. Таково его убеждение, и осуждение толпой его не отнимет. Таков его эгоизм — желать другим свободы, даже если эти другие пока не понимают зачем им эта свобода и не задумываются о ней. Не эгоцентричный сумасброд, а просветлённый благородностью эгоист прекрасно понимает роль другого в развитии личности, а потому чётко осознаёт важность товарищеских, дружеских или интимных отношений с этими другими, в которых он и они могут полноценно раскрыть и помочь друг другу стать свободнее, гуманнее, эмоционально тоньше, экзистенциально глубже, совершеннее, добродетельнее, духовно богаче и так далее. «Быть свободным и освобождать других» — это кредо Бакунина, следовательно, прекрасно подходит для основного мотива деятельности в обществе благородных эгоистов, которые опираются на вышеописанные принципы. Как писал уже вышеупомянутый Рудольф Штайнер: «Основная максима свободного человека состоит в том, чтобы жить в любви к действованию и давать жить другим, уважая их желания и стремления» [9]. Именно в связи с этим анархо-индивидуалисты считают буржуазно-либеральный индивидуализм «псевдоиндивидуализмом», поскольку такой «индивидуализм» является поборником господства одной личности над другими личностями и реализации (эксплуатации) одних личностей за счёт и в ущерб другим личностям, что, следовательно, не ведёт к развитию максимального количества личностей в разных людях из–за неравенства, которое поддерживается его представителями, что отмечал французский анархо-индивидуалист Альберт Либертад, критикуя классических либералов: «Либеральное прославление личности, её апология и история различных учений представлены автором друг за другом как то, что лучше всего препятствует большинству людей в достижении свободного развития их индивидуальности. Верно, что это индивидуализм… Но индивидуализм для "успешных". Эти разные индивидуалистические учения, не желающие признавать господства, законов или каких-либо ограничений, которые могут посягнуть на волю личности, принимают в то же время существование земельной собственности и промышленного богатства как данность и священный факт. Эти теоретики индивидуализма потакают лишь имущим и их лакеям. А потому в таком случае возможность человека утверждать свою волю зависит от того родился ли он в семье собственника или нет. Во имя величия одной личности, другие вынуждены работать на то, чтобы первые могли наращивать и утверждать собственное могущество. Одни должны сделать всё возможное, чтобы обеспечить неприкосновенность своего состояния, другие же сколотить своё собственное, но не посягая при этом на сами основы собственности, поскольку они священны! Либерализм, таким образом, скрываясь под маской индивидуализма, отрицает возможность развития большинства личностей ради выгоды меньшинства» [10]. Ведь только там, где есть всеобщий доступ к длительному досугу и образованию (к чему стремятся те же коммунисты), каждая личность будет иметь возможность реализовывать свой потенциал, а не прозябать в однообразном и отупляющем её мёртвом труде, которым она вынуждена заниматься ради того, чтобы выжить, и бремя которого на неё возложено в силу существования частной собственности, где лишь отдельный собственник имеет право ею распоряжаться, заставляя по причине своего владения средствами производства других личностей горбатиться и растрачивать свой потенциал в отчуждённом и утомительно труде, а не воплощать свои творческие стремления ради собственного удовлетворения в жизненном строе, где досуг увеличивается, потому что капиталистическая логика к перманентному и бездумному накоплению была заменена коммунистической логикой уменьшения рабочего времени и увеличения досуга каждого человека за счёт производства нужного и автоматизации труда. Как проницательно отмечал Макс Штирнер: «Пока для достоинства и чести человека достаточно было веры, нельзя было ничего возразить, против самой тяжелой работы, если только она не тревожила человека в его вере. Но теперь, когда каждый должен выработать в себе человека, закрепощение человека механической работой равносильно рабству. Если фабричный рабочий работает двенадцать часов или более, если он работает до изнеможения, то лишается этим своего человеческого достоинства. Всякая работа должна иметь целью удовлетворить человека. Поэтому он должен сделаться в ней мастером, то есть уметь совершать ее полностью. Кто, например, при изготовлении булавок только то и делает, что насаживает головки или вытягивает проволоку и т. д., совершает чисто механическую работу, тот становится машиной; он остается кропателем, а не делается мастером. Его работа не может его удовлетворить, она его только утомляет. Его работа, если ее выделят из общего производства, не имеет в себе никакой цели, она не составляет нечто цельное. Рабочий работает только для другого, а этот другой пользуется продуктами труда (эксплуатирует)» [11], а Пётр Кропоткин добавлял: «Что коммунизм лучше всякой другой формы общежития может обеспечить экономическую свободу — ясно из того, что он лучше, чем всякая другая форма производства, может обеспечить каждому члену общества благосостояние и даже удовлетворение потребностей роскоши, требуя взамен не более четырех или пяти часов работы в день, вместо того чтобы требовать от него десять или девять или хотя бы даже восемь часов в день. Дать каждому досуг в течение десяти или одиннадцати часов из тех шестнадцати часов в сутки, которые представляют нишу сознательную жизнь (около восьми часов надо положить на сон), — уже значит расширить свободу личности настолько, что такого расширения человечество добивается как идеала, вот уже сколько тысяч лет. Раньше это было невозможно, так что всякое стремление к комфорту, богатству и прогрессу должно было быть исключено из коммунистического общества. Но в настоящее время, при наших могучих способах машинного производства, это вполне возможно. В коммунистическом обществе человек легко сможет иметь каждый день полных десять часов досуга и вместе с тем пользоваться благосостоянием. А такой досуг уже представляет освобождение от одной из самых тяжелых форм рабства, существующих теперь в буржуазном строе. Досуг сам по себе составляет громадное расширение личной свободы» [12].

Оставьте, господа левые и некоторые анархисты, в покое «эгоизм». Лучше подумайте над тем, как стать лучше, как личности и как остаться верным самим себе, ибо это действительно трудно, но я верю, что под силу каждому. Вам давно пора понять, что только как «эгоисты» мы можем построить анархическое общество, поскольку только высокая степень нравственности, необходимая для такого общества, может поддерживаться сознательной и совестливой личностью, которая привержена себе настолько, что не станет чинить непотребства (принуждать, эксплуатировать, избивать, лгать, насиловать, стремиться властвовать) там, где коммуна не увидит, стремясь постоянно практиковать свои высшие принципы, добродетели или ценности в любой ситуации и сфере общественной и личной жизни. Именно о таком человеке, который искренне и твёрдо привержен своим высшим ценностями (освобождать, просвещать, помогать людям), что не позволяет ему нравственно развращаться властью (или иным пороком) и воспроизводить её в себе (поскольку его высшие добродетели существенно или же даже тотально перевешивают в его духовном бытии всякое тлетворное влияние, зарубая всякое развращение его духа ещё на корню), и писал Ральф Эмерсон: «Людская глупость всегда располагает власть к заносчивости. С каким наслаждением пошлый талант любит ослеплять и ставить в тупик своих зрителей! Но истинный гений чужд всякого властолюбия; он, напротив, освободитель и знаток всего, чему нужно придать толк и смысл. Мудрец придет, например, в нашу деревушку; он тотчас же возбудит в своих собеседниках новое понятие об улучшении их быта, открыв им глаза на незамеченные отрасли промышленности. Он упрочит в них чувство неприкосновенного равенства, успокоит их насчет возможности злоупотреблений, если каждый будет чтить пределы и обеспечение своего положения» [13]. «Эгоист» привержен себе и своей совести, а от себя и от неё, как известно, труднее убежать, чем от глаз других и общественности в целом. Именно поэтому различные анархо-индивидуалисты писали о необходимости духовной революции, которая, по словам Жерара де Лаказа-Дютье, «выплавит нового человека», презирающего низменности прошлого мира и потому не позволяющего им возродится вновь, но где же им возрождаться вновь, как не в самом себе? А потому и пишет Альберт Либертад: «Чтобы по-настоящему постичь свободу, следует развивать духовно человека до тех пор, пока существование власти как таковой станет невозможным в принципе» (и список, кроме власти, можно дополнять) [14]. Такой человек является ярким примером высшей стадии нравственного развития, поскольку он, опираясь исключительно на самого себя — свои ценности и совесть, руководствуется исключительно добровольной и искренней волей, которая регулируется в соответствии с личным внутренним нравственным законом личности, не позволяющей ей развращаться и прогибаться под давлением воли определённой гетерономии (коллектив, государство, семья, друзья, общие нормы, законы, конвенции, доксы, традиции и т.д.), а потому такой человек не нуждается во внешнем принуждении — «палке», которая подгоняла бы его как безвольный и несознательный скот. Именно такие люди (волевые, сознательные, благородные, свободные, морально автономные и располагающие непоколебимыми собственными нравственными законами, позволяющими им самоопределять свою волю, желания, мировоззрение и действия, не претерпевая отчуждения и детерминации внешними надличностными силами), такие «эгоисты» и должны составлять основу либертарного общества, в котором сознательность, ответственность, добродетельность, свобода и самопринадлежность (приверженность себе) являются базовыми принципами, благодаря которым более свободное общество может функционировать, не позволяя иерархическим образованиям вновь возникнуть (в силу того, что каждый определяет свою волю сам и управляет ею, а потому каждый сохраняет контроль над своей жизнью, не позволяя другому поставить себя выше и сделать кого-либо бездушной, бездумной и пассивной марионеткой чьей-либо воли). Лживый, глупый, порочный, стадный и неэгоистичный же человек, убежав от своего стада-надзорщика, чинит непотребства, поскольку изначально лишён благородства и сознательности. Он лишён и эгоизма: стоит общественности только прийти к нему, как его стадные чувства тут же активируются, и он тут же слабовольно отречётся от себя и подчиниться воле большинства, признавая покорно под их давлением, что вёл себя неправильно, так искренне и не поняв почему — он не будет иметь своего содержания в себе и воли, свидетельствуя тем самым об отсутствии аутентичности и автономии (ведь иначе он не подчинился бы большинству и продолжал бы свои бесчинства и дальше несмотря на давление большинства).

Поэтому, перефразируя Карла Маркса, суть заключается в том, что «левые лишь различным способом критиковали эгоистов, но дело заключается в том, чтобы наконец-то возвыситься и стать их благородной версией», ведь иначе нас ждёт крах либо от дикого коллективизма, где воля личности будет терпеть посягательства посредством отчуждения и детерминации со стороны вульгарной, безнравственной и глупой толпы (что показано во «Враге народа» Ибсена), либо же от узкой буржуазности, которая под мнимым видом «пользы для личности» проповедует только её деградацию от порочной ограниченности её кругозора и добродетели. То, к чему в конечном счёте ведёт такой «эгоизм», скрывающийся ещё под маской «индивидуализма» (не занимать Дьяволу всё же имён), Пётр Кропоткин уже давно ярко выразил: «… то, что до сих пор называли "индивидуализмом", было всего лишь глупым эгоизмом, ведущим к умалению личности. Глупый, ибо это не был индивидуализм. — Он не привел к намеченной цели: к полному, широкому и возможнейшему развитию личности» [15].

Отвечу прокаталепсисом напоследок на одно из возможных возражений: можно возразить, что «приверженная себе личность» является ригидной в плане «изменения самой себя», что якобы препятствует её развитию. Однако если личность привержена себе, то она и привержена своему пониманию о том, что она способна быть неправа, что она способна размышлять над новым опытом, аргументами, что она способна и ей необходимо для собственного развития критическое мышление, что она способна подвергать себя сомнению, что она способна отрекаться от «старого» и принимать «новое» (как писал Ницше: «Жить — это значит: постоянно отбрасывать от себя то, что хочет умереть; жить — это значит: быть жестоким и беспощадным ко всему, что становится слабым и старым в нас, и не только в нас» [16]), поскольку личность в конце концов прекрасно понимает и необходимость независимости от «себя» — своего мировоззрения и устоявшихся убеждений, ибо они не вечны, а потому когда они исчерпывают себя и лишаются какой-либо «витальности» или «живости», то перестают служить развитию личности (ибо её ценности превращаются, по Бергсону, в «статическую мораль», которая себя бездушно воспроизводит по инерции без всякой подлинности и непосредственности, что, естественно, негативно сказывается на способности личности себя преодолевать и обновлять, поскольку именно эта способность позволяет ей укреплять и расширять свою свободу над собой, достигать большего духовного богатства, быть неподвластной догматизму и оставаться трансгрессивным самобытным творческим ничто), а потому она, ради спасения самой себя, должна преодолеть их созидательным отрицанием и рефлексией.

Ссылки:

1. Э. Арман. «Ощущать себя живым». URL: https://ru.theanarchistlibrary.org/library/to-feel-alive

2. Цитата взята из эссе Пьера Шардо «Экспансивный индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/faZc-S8HLlg

3. Густав Ландауэр. «Кое-что о морали». URL: http://samlib.ru/l/landauer_g/morrr.shtml

4. Джон Беверли Робинсон. «Эгоизм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/egoizm

5. Рудольф Штайнер. «Философия свободы». В переводе, проработке и самостоятельном изложении книги профессором энтомологии Е.С. Смирновым (1949–1952). С. 125.

6. Максим Горький. «Старуха Изергиль». Часть сборника «На дне». Избранное: Эксмо; Москва; 2003.

7. Бакунин Михаил Александрович. Избранные философские сочинения и письма. Издательство «Мысль», 1987. С. 501-502.

8. Макс Штирнер. «Единственный и собственность». Харьков: Основа, 1994. С. 182.

9. Рудольф Штайнер, там же.

10. Альберт Либертад. «Индивидуализм». URL: https://teletype.in/@editorial_egalite/kUxjEQBd6nz

11. Макс Штирнер. Там же, с. 112-113.

12. П.А. Кропоткин. «Коммунизм и анархия», глава 4-я «Ведет ли коммунизм к умалению личности?». Опубликовано в сборнике «Современная наука и анархия».

13. Эмерсон Р. «Нравственная философия». — Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2001. С. 219.

14. Альберт Либертад. «Свобода». Приводится из сборника «Человек после общества. Антология французского анархо-индивидуализма начала ХХ века». Изд. «Эгалите», Саратов, 2022. С. 72.

15. П.А. Кропоткин. Письма (1901–1910). Из письма к Максу Неттлау (5 марта, 1902 г.). URL: http://oldcancer.narod.ru/Nonfiction/PAK-Letters90.htm#020305-s8

16. Фридрих Ницше. «Весёлая наука». Пер. К.А. Свасьяна. С. 69.