Всем известен этот миф: христианские моральные/аскетические запреты подавляют человеческую природу, помогая осуществлять власть классового общества над поведением и психикой человека; уничтожение религии с ее репрессивными нормами — одна из задач левой социально-политической борьбы, цель которой, помимо прочего, освободить само репрессированное желание.

Имея это ввиду, следует перечислить несколько пунктов так называемой «новой этики», т.е. несколько этических (либертарных) положений, магистральных для левой политики сегодня.

Нельзя объективировать женщин («всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем»). Надо уважать и защищать их свободу: отстаивать репродуктивные права, не допускать харасмента, сексуальной эксплуатации и пр. («не прелюбодействуй»). Осуждается мораль и критикуется экономический комплекс общества потребления — они оттупляют, расчеловечивают людей и способствуют уничтожению природы. Больше не приветствуется язык вражды (ведь «злоречивые Царствия не наследуют»). Все чаще люди отказываются от потребления продуктов массовой культуры («зрелищ» в аскетической терминологии). Национализм и патриотизм, как и сама идея примата нации и государства, становятся все более маргинальными («во Христе нет ни скифа, ни варвара», «князья народов господствуют над ними, а у вас да не будет так»). Сообщества стремятся к преодолению всех иерархий («во Христе нет ни господина, ни раба, ни мужчины, ни женщины»). Поощряется инклюзия — действенная любовь к сирым, убогим, бедным и угнетенным. Осознанность как внимательное и чуткое отношение к ближним, обществу и природе — ключевое понятие начала века (в иных формулировках этому же явлению отведено множество мест в Библии).

Отныне нет ничего странного в том, чтобы жить в коммунах (т.е. в протомонастырях), быть вегетарианцами (т.е. поститься), не участвовать во властных, буржуазных, потребительских практиках (т.е. не иметь общение с миром сим), уважать все многообразие человеческих и не-человеческих видов (т.е. быть целомудренными и смиренными). Даже комплекс убеждений, лежащий в основе образа жизни «чайлдфри», напоминает классически-христианские увещевания о душевредности и суетности жизни в семье, превосходстве «духовной» (несемейной) жизни и т.п.

Таким образом, «новая этика» на деле оказывается очень старой — той постылой, скучной, всем когда-то изрядно насолившей иудеохристианской этикой, против которой ныне выступают правые. Для них она — моральный террор левых, ограничивающий непосредственность проявления желания: свободу сексуальной объективации, обогащения, презрения к слабым, разнузданный гедонизм. Получается, левые за «аскетизм», а правые за «удовольствия»?

Видимо, все наконец-то встало на свои места: аскетика вновь соединилась с этикой социальной справедливости и защиты угнетенных, а «гедонизм» стали защищать те, кто раньше не беспокоился о своих хрупких привилегиях — сторонники власти, доминирования и контроля. Огромная часть общества, пускай пока и не осознанно, вернулась к классическому христианскому мышлению.

Чтобы понять, какие новые горизонты для анархо-социалистического проекта способен дать синтез радикальной политической практики и такового мышления, следует вернуться к первоосновам христианского вероучения, обратив внимание на то, как его основные догматы и образы обращаются к политэкономии удовольствия и греха.

Очерк теологии

Бог есть Любовь, иначе говоря, Бог есть Троица — «полития», «экономика» и «социум» Трех равнобожественных, равночестных, собезначальных Личностей, находящихся в единосущии (омоусии, буквально — в «единособственности», общем имуществе). Бог, понятый по-христиански как Троица, есть совершенная, абсолютная «либертарная коммуна» — коммунистическая община равных, свободных Личностей, чье бытие есть совершенное блаженство и радость.

Бог, будучи Любовью, которой характерно щедро Себя дарить, творит мир, множество свободных существ, чтобы те присоединились к радости Троицы — стали частью ее коммуны. Мир создан Богом Премудростью «при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости», и Премудрость «была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во все время, танцуя на земном кругу Его, и радость ее была с сынами человеческими». Ликование, творчество, радость, веселье, танец — таковы, согласно Библии, «параметры» мира, «характеристики» Божественной Премудрости.

Людям с самого начала была дарована свобода — способность самим решать присоединяться к коммунизму Троицы или не делать этого. Таким образом, пространство человеческой свободы и приключений его желаний поляризовано между вечным блаженством и его противоположностью — вечной мукой.

Как мы видим, сама христианская картина мира находится в системе координат удовольствия и удовлетворения желания в его крайних проявлениях. Блаженство, сверхудовольствие понимается как основание реальности — суть Божественности, и как то, ради чего создан мир — и что он обретет в своей эсхатологической завершенности.

Первыми следствиями грехопадения Библия называет смерть (ущербление жизни), труд в поте лица (ущербление творчества, радостного хранения и возделывания райского сада), подчинение (а не равенство), патриархальную семью (об этом почему-то сегодня не хотят вспоминать, но Отцы Церкви настоятельно подчеркивали, что Адам и Ева были созданы равными — подчинение женщины мужчине и «семье» как таковой есть эффект греха, а не богоустановленные отношения [1]). Следующими становятся все зло, вся несправедливость и все страдания века сего, чей бог, по апостолу Павлу — сатана. Он, в отличие от Троицы, отец лжи и человекоубийца от начала, хищением узурпировавший власть над миром. Фактически то, что мы видим вокруг — не Божий, а сатанинский порядок.

Но Бог не оставляет Своего творения, а спасает его. Один из Троицы становится человеком, и через смерть, пребывание в аду и Воскресение возносит человеческую природу в недра Троицы: во Христе человеческая природа уже спасена.

Эмпирически это означает, что Христос предлагает людям новый не-грешный образ жизни, а именно учреждает движение общин, у которых «все общее» (формула, отраженная в Книге Деяний, у раннехристианских авторов и в монашеских текстах). Общины, созданные по лекалам Троицы, образуют Тело Христово, на коем почивает Дух Святой. Христова форма социальности открывает ищущим путь к Троице, Спасению — к тому, чтобы самим стать богами.

Достичь обожения есть цель христианской жизни, реализуемая аскетикой, «искусством искусств». Конечно, можно не верить в метафизические основания религии, однако нельзя не признать, что на уровне смыслов христианская аскетика не подразумевает умаления, ущербления, репрессирования человеческих сил и способностей. Напротив — никогда человек не достигал такой дерзости, такого масштаба притязаний, мечтаний, желаний. «Стать богом» — это максимум человеческого самотворчества[2], набором приемов и методов которого является аскетика[3].

Очерк аскетики

Благой Творец все создал благим. Реальность и каждый ее мельчайший фрагмент есть благо. Ничего не-благого, дурного в реальности нет совсем. Отсюда удовольствие понимается как субъективное переживание объективного блага, а желание — как способ его обнаружения.

В дискурсе лаканианского психоанализа желание, в отличие от потребности, неудовлетворимо. Наши потребности формируются вокруг более-менее реальных объектов, когда как желания — вокруг несуществующего в действительности объекта а, объекта-причины желания, образующего невидимое «еще», ответственное за активацию желания, его несовпадение с потребностью.

Лакан формулирует этическую заповедь психоанализа следующим образом: будь верен своему желанию, т.е. его неудовлетворимому, трансцендируещему характеру. А как обычно называли то, чего нет, и что при этом обладает невозможной способностью удовлетворить подобное желание? — Богом.

Каждое малое благо отсылает к Благу абсолютному, каждая реалия — к своему Творцу, каждая вещь несет на себе Славу, то есть все они имеют невидимое «еще» в виде объекта а. Таким образом, желание обнаруживает Абсолютное благо через стремление к тварным благам, отсылающим к их Творцу, или через непосредственное приобщение к Нему. Таким образом, всякое удовольствие есть субъективное переживание приобщения к Богу, а всякое желание есть стремление к Нему приобщиться.

Но желание («материя» свободы) может самозапутаться, сбиться с цели, открыв дорогу злу — отчуждению блага. Когда мы теряемся в сутолоке мирских объектов, желание перестает трансцендировать, и душа как совокупность желаний стягивается в удушающий узел. Такую конфигурацию желаний аскетика называет страстью, понимая под ней не «романтический порыв к неизвестному», а претерпевание, отчуждение, порабощение.

Христианская аскетика различает два вида страстей: идущих от тела («сластолюбие») и идущих от социума («славолюбие»). Сами по себе они благи (желание любить и быть любимым, принимать вкусную пищу, заниматься сексом и пр.). Однако, как только эти желания подчиняют себе человека и порабощают его, заставляя наносить вред ближним, они отрываются от Бога и теряют свое позитивное качество.

Когда же оба потока страстей встречаются, сливаются и сопрягаются, то они образуют вершину, венец всех грехов, их телос — сребролюбие. «Сребролюбие — корень всех зол», — писал апостол Павел и вслед за ним Отцы Церкви[4].

Если Троица есть жизнь Личностей в единосущии (единособственности), а мир был создан по ее подобию, то и мир является общим (той «усией», которая едина для всех тварных личностей). Любая страсть попирает желания других, чтобы приватизировать общие блага. Акт такой приватизации называется грехом. Формулу «собственность — это кража» Отцы Церкви выработали задолго до анархо-социалистов[5], объясняя, что мир, созданный как общая собственность, обкрадывается теми, кто присваивает источники даруемых им благ исключительно себе. Немудрено, что сребролюбие — корень всех зол и суть всех страстей. В отличие от прочих страстей, которые, пускай и не благим образом, но желают всего лишь какого-то объективного блага, сребролюбие являет одержимость обладанием как таковым.

Страсти — это препятствия на пути к обожению. Поэтому традиционно аскетика делится на два больших блока практик: блок покаяния — отрыва от мира сего, самоосвобождения и борьбы со страстями, и блок стяжания благодати — соединения с Богом, обожения, блаженства.

Пламя и фаллос

Прекрасный пример христианского мышления мы находим в учении преподобного Симеона Нового Богослова — символа восточнохристианской духовности, сурового аскета, блестящего поэта, смелого мистика, обличителя клира, радикального коммуниста и певца Божественного Эроса. В чем внутренняя связь всех этих определений?

Симеон учил, что церковь, общество и все мы — грешны, а значит грех нужно упразднить. Справиться с ним в собственной душе помогает аскетика, в обществе — «христианский коммунизм».

Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим. Таким же образом все является общим для всех и предназначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. И если они, взяв что-нибудь или даже все из этих денег, из страха угрожаемых наказаний или в надежде получить сторицею, или склоненные несчастиями людей, подадут находящимся в лишениях и скудости, то разве можно считать их милостивыми или напитавшими Христа, или совершившими дело, достойное награды? Ни в коем случае, но как я утверждаю, они должны каяться до самой смерти в том, что они столько времени удерживали (эти материальные блага) и лишали своих братьев пользоваться ими.

Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования.

Такую общую экономическую критику существующего порядка предлагает нам Симеон, чтобы затем обрушить ее на царей, сановников, богачей, епископов и священников. Как можно заметить, это не моральная проповедь, а требование радикального преобразования общества на истинно христианских, т.е. коммунистических началах.

Однако, что на практике нам дает эта критика и суровая аскетическая борьба? — создание общины альтернативной жизни, где Бог соединяется с людьми, где политэкономической формулировкой Божественного Блаженства является коммунизм, а блаженство выступает мистическим синонимом коммунистического быта.

Симеон — потрясающей поэт блаженства соединения с Богом:

Мало-помалу забывает мир и яже в мире, — деньги, имущества, родных. Свет, конечно, раждает свет: поэтому и они делаются светом, чадами Божиими и Богами по благодати — те, которые отрекутся суетнаго и обманчиваго мира, без ненависти возненавидят родителей и братий, считая себя странниками и пришельцами в жизни; те, которые лишат себя богатств и имуществ, совершенно отвергнув пристрастие к ним. Мы вместе (с тем) сделаемся Богами, сопребывающими с Богом, совершенно не усматривая неблагообразия в теле (своем), но все уподобившись всему телу — Христу, а каждый из нас — член (его), весь Христос есть. Палец мой — Христос и детородный член. Ты, о Боже мой, — ничто из всего (существующаго в природе), но все дела Твои произведены из ничего, один только Ты несотворен, один безначален, Спасителю, — Троица Святая и честная, Бог всяческих. И Ты показал нам свет Твоей непорочной славы, который и ныне непрерывно подавай мне, Спасителю. Дай мне всегда чрез него, как бы в зеркале, видеть (и созерцать) Тебя, Слове, и хорошо (узреть и) уразуметь неизъяснимую красоту Твою, которая, будучи совершенно недомысленна, более чем поражает ум мой, приводит в изступление мысли мои и возжигает в сердце моем огонь любви к Тебе; он же, соделываясь пламенем Божественнаго желания, яснее показывает мне славу Твою, Боже мой. Поклоняясь ей, молю Тебя, Сыне Божий, дай мне и ныне и в будущем (веке) непрестанно иметь ее и чрез нее вечно созерцать Тебя — Бога. Не дай мне, Владыко, суетной славы мира сего, ни богатства гибнущаго, ни талантов золота, ни высокаго престола, ни начальства над этими тленными (вещами); соедини меня со смиренными, нищими и кроткими, (дабы и я также сделался смиренным и кротким).

В этом фрагменте есть все, что нам нужно. Деньги, собственность, власть, семья отвергаются ради свободной жизни, где изначальная благость всего созданного Благим Богом узнается и возвращается. Человек проницается Огнем Божественного желания, который снисходит на все его благим сотворенное существо, вплоть до гениталий [6]. Исчезает грех, поскольку, чтобы снизошел Божественный Огонь, тварный мир должен очиститься от скверны собственности, товарно-денежных отношений и господства человека над человеком. После этого открывается неизяснимая Красота — абсолютный объект желания, абсолютное блаженство, позволяющее удовлетворить сверхнаглую дерзость человека — стать богом, выполнив цель христианской жизни.

В конечном итоге, можно утверждать, что христианская аскетика направлена против классового общества («мира сего») и отстаивает политэкономически (внешне) принципы коммунизма, а мистически-психоаналитически (внутренне) — идеал вечного блаженства.

Однако это классическое, т.е. ортодоксальное, всеми всегда отстаивавшееся христианское мышление и соответствующие ему практики сметает капитализм.

Счет и дар

Что такое капитализм? — это, говоря языком аскетики, экономическая система, возводящая страсти сребролюбия в принцип общественного устройства. Все сущее в ней понимается как товары и деньги, человеческие отношения овеществляются и оказываются математически подсчитываемы. На выходе мы имеем материализм в метафизике, атеизм в религии, принципы частного присвоения и накопительства в экономике. Базис определяет надстройку[7].

Каково общество — таковы и его верования. Коммунистические общины ранних христиан и монахов создали Новый Завет и патристические тексты — теоретическую основу классического христианства. Буржуазное общество создало материализм и атеизм. Это становится очевидным, если серьезно задуматься. Только многовековой гипноз материализма как чего-то свободолюбивого мешает этому пониманию, хотя никто так и не смог внятно объяснить, чем метафизика детерминированного мертвого вещества эмансипаторней метафизики Свободы и Любви[8].

Христианству не удалось христианизировать мир. Мирские силы власто- и сребролюбия бурлили и крепли под христианской оболочкой Средневековья, пока не совершили решающий прорыв — Реформацию. Монашеская (коммунистическая) аскеза была заменена мирской (буржуазной). Капитализм родился из духа протестантской этики, обмирщившей христианство[9]. Дело оставалось за малым: Просвещение и торжество атеистического материализма привели к тому, что религия оказалась практически полностью вытеснена из общественной жизни.

Монашеские общины ставили перед собой задачу трансформации человека в бога по благодати. Буржуазное общество стремится превратить его в homo economicus — существо, рационально рассчитывающее баланс удовольствий и страданий, не в человека-бога, а в человека-предпринимателя. Подчинив свою внутреннюю жизнь (мышление, желание, свободу) капиталистической логике, мы открываем дорогу определенной политике желаний и удовольствий, несущей конструкцией которых являются страсти сребролюбия.

Но действительно ли рационально быть эгоистическим субъектом, что, строя свои отношения с другими субъектами, руководствуется исключительно личной выгодой? Дарит ли это ему максимальное удовольствие? — Скорее всего, человек средневековья ответил бы, что такой «разумный эгоизм» есть безумие, ведущее только к вечной муке. То, что преподносится нам как рациональная философия удовольствий на деле представляет собой метод управления человеческими страстями, в рамках которого осуществляется определенная сборка субъекта. Капиталистический гедонизм просто возводит страсти в ранг нормы, что ортодоксальное христианство осудило бы за крайнее ущербление и извращение природы человека. Сколько веков потребовалось власть имущим, чтобы кнутом и пряником научить нас подводить баланс блаженству, радости, любви, свободе, дару, экстазу?

Высшей точкой практического применения философии утилитаризма, пропитанной бентамовским цинизмом, является неолиберализм. Однако не следует противопоставлять ему кантовский садистский морализм. Пока утилитарист занимается подсчетом личных интересов, моралист подсчитывает нравственный долг.

И Кант, и Бентам, конечно, мещане. Первый по-обывательски думает, что моральный поступок, приносящий радость, «эгоистичен», а потому не морален. Совершение нравственного поступка кажется ему некой сделкой, во время которой мы платим радостью и потому не должны ждать иной награды. У Канта добро не совпадает с радостью и лишается его. Бентам вовсе не верит в то, что моральный поступок может сопровождаться чем-то положительным. Значит стоит блюсти исключительно свои интересы. Напротив, для христианина добро остается чистейшей радостью и блаженством: благо есть и моральное добро, и объект желания — то, что приносит блаженство; безумно разрывать эти два аспекта.

Надо раз и навсегда понять, что современный морализм и утилитаризм являются примерами вывихнутого сознания, захваченного страстью счета. Любовь же ничего не ссужает — она щедро дарит, наслаждаясь собственным даром. Полное тождество любви, добра и радости возможно. Только тот не видит этого, кто заменил свое сердце бухгалтерской книгой. Как таковое атеистико-материалистическое отвращение к религии, аскетике и мистике (как и протестантское — к церковности и монашеству) Нового и Новейшего времени есть чистой воды мещанское отвращение к высокому, сложному и непонятному — к тому, чего никак нельзя взвесить или измерить.

Нужно отбросить меркантильную логику долга и ценностей. Христианство — это религия тотального обесценивания. Бог — дар самому себе, и мир Он сотворил даром. Через Искупление мы приобщаемся к бесконечной ценности Бога, погашающей все наши долги и уничтожающей рынок любых ценностей, как материальных, так и духовных. Благодать умерщвляет просчитывающе-собственическую волю. Все общее — считать нечего[10].

Теологический поворот

Долгое и упорное непонимание сути аскетики коренится в ложном конфликте кантовского садизма и бентамовского цинизма, что всего-навсего являются двумя формами буржуазной этики.

Унылый морализм, самоограничение, трудоголический «аскетизм» — это плоды протестантской этики, в которой труд и накопление капитала выступают знаками «богоизбранности». Протестантизм как идеология зарождающегося капитализма вытесняет заботливое мистико-аскетическое христианство и уничтожает церковность, чтобы «освятить» основные структуры угнетения. Его этика изначально была утилитарна. Судите сами. Протестант — всегда моралист и трудоголик, поскольку в этом состоит его личный интерес: благодаря мирским успехам, почувствовать «богоизбранность». На других — плевать, пусть загибаются в нищете и вечно горят в аду (протестантское отвержение церковности есть просто отвержение общности: люди теперь спасаются по одиночке, как «индивидуальные предприниматели»). Морализм уже предполагает мышление в логике ценностей, без противоречий формирующее этику личного интереса.

Раньше буржуазное общество отдавало псевдонравственный приказ «Исполняй долг!» (т. е. будь хорошим работником и подданным). Ныне оно отдает псевдобунтарский приказ «Наслаждайся!» (т. е. будь потребителем). Эти две команды суть приказы стать идеальным винтиком капиталистической системы. Либертариям следует отказаться от их выполнения и выбрать этику свободы и блаженства.

Классическая христианская этика никогда не металась между морализмом и утилитаризмом. Она знала реальность изнемогающей в сладкой муке любви, блаженство дара и жертвы, где дар сам себе награда, жертва — сама себе наслаждение, где добро и радость сплетены воедино, ибо таков Бог и таков мир, который Он создал. В ней все, что теологически есть Троица, то мистически есть блаженство, этически — добро, политэкономически — либертарный коммунизм, в котором индивидуальное и коллективное, личность и сообщество полностью совпадают.

Поэтому неудивительно, что исторически левое движение постоянно возвращается к классическому христианскому мышлению. Прудон, Маркс и Бакунин повторяют формулы Отцов Церкви; социалисты, как пророки и святые, продолжают обличать греховность элит, вставая на защиту угнетенных, и провозглашать Грядущую Справедливость, меняя свой образ жизни (аскетика) и мысли (теология).

Разве то, что называют модерным мышлением (вместе с его убогой этикой) не пало жертвой деконструкции, произведенной постмодернистами? Разве их потсметафизическое мышление не отмечено «теологическим поворотом»? Не означает ли это, что деконструировать модерное мышление как идеологию буржуазного общества — значит вернуться к теологии, как это сделали Беньямин, Блох, Фромм, Деррида, Барт, Фуко, Иглтон, Бадью, Жижек и Агамбен[11]? Кажется, остался всего один шаг — и нам откроется как нечто очевидное тождество классического христианства и анархо-социализма на всех уровнях бытия: от повседневных практик до метафизических теорий.

Владимир Шалларь

________________________________________

[1] Тому, что христианство разрушает «генитальность», патриархальную сексуальность, и вменяет человечеству некую особую сексуацию, чем вызваны все характерные для (пост)христианского мира мутации сексуальности — посвящен наш цикл «Христианство и фаллократия» [Электронный ресурс] URL: https://blog.predanie.ru/article/tag/fallokratiya/

[2] Хотя этот текст написан из теологической перспективы, читателю вовсе не обязательно ее разделять: можно (и в каком-то смысле нужно) понять излагаемую здесь теологию как систему образов, мифологию, порожденную либертарными общинами, как их самоощущение, взгляд на мир.

[3] Подробнее см. Шалларь В. Политэкономическое измерение обожения [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/30FaVs9

[4] Подробнее см. Шалларь В. Антропология войны, торговли и промышленности [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3j89E3a; Экономические механизмы разложения монашества [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3lOS59W; Психоанализ, теология и политэкономия накопления капитала: «О скупости» Младена Долара [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3FXtiso

[5] О социально-экономическом учении Отцов Церкви см. Шалларь В. Политэкономия Святых Отцов [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3n6sfOb

[6] То, что прочитывается в христианстве как борьба с телом есть непроваренный христианством платонизм. На деле православие часто характеризовали как «религиозный материализм», т.е. как учение и практику, акцентирующие внимание на участии тела в спасении и даже на спасении самого тела. Именно с этим связаны столь раздражающие материалистов элементы православия как мощи, иконы и в целом богатая, весомая материальность культа.

[7] Проясним отношение идеализм/материализм. Классическое христианское мышление есть реализм — безусловный примат бытия над сознанием, непосредственно включенным в него. Бог есть бытие и Он дарит бытие тварным духам («сознаниям»). Бытие есть общность всех и всего. Буржуазный субъект в сатаническом идеалистическом акте приватизирует бытие, объявляя его продуктом своего сознания. Идеализм — это исходная позиция буржуазного субъекта, из которой все бытие представляется его собственностью, продуктом или «опытом». В этом идеалистическом/буржуазном опыте содержатся математически просчитываемые материальные процессы. Буржуа — идеалист, чей опыт материалистичен. Таким образом, материализм совершенно закономерно вытекает из идеализма, что ставит перед последовательной антибуржуазной мыслью задачу отбросить набившую оскомину оппозицию.

[8] При всем моем неироничном почтении к классикам социалистической мысли эпохи модерна, надо сказать, что они все же не знали никакой другой жизни, кроме жизни в буржуазном обществе, и именно этим объясняется их материализм. Реальные коммунистические сообщества никогда не порождали материализма и всегда были религиозны, чему можно найти множество примеров.

[9] Строго говоря, это неверная формулировка, но нет места, чтобы об этом подробнее говорить. См. уже упоминавшийся цикл статей «Христианство и фаллократия», а также Шалларь В. Рынок и монастырь [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/2XkngjV

[10] См. подробнее уже упоминавшийся текст «Экономические механизмы разложения монашества», а также Шалларь В. Прощение — это рационально [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3p87HYh, Покаяние — это революция [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3BXKD24, Таинственное богословие деконструкции: «Вкус к секрету» Жака Деррида [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3jb5Az1

[11] Я различаю постмодерное и постмодернистское мышление. Первое преодолевает модерное мышление, и в этом смысле оно «новосредневековое». Второе является идеологией неолиберализма — остановки, зависания между классическим капитализмом и посткапитализмом, идеологией невхождения в посткапитализм. Подробнее об этом см. тексты Шалларь В. Антропология дискурсивных, образовательных, культурных и арт-практик [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/2Z2uud6, Антропология одержимости [Электронный ресурс] URL: https://bit.ly/3DRwZOe