Оживает ли здание?

Когда мы смотрим клип на песню A$AP Rocky и Skepta “Praise The Lord”, нас восхищает то, как жилые многоэтажные дома подпрыгивают или же качаются в такт танцующему ритму музыки. И мы думаем: “Вот уж действительно здания двигаются!” Каким хитрым девайсом рэперы заставили качаться даже здание? Что этот девайс из себя представляет, если учесть очевидность того, что здание качается, явно потому что разделяет вайб собравшихся возле него участников клипа? Сама ли песня, которая исполняется, является этим устройством? Или же важно то, что происходящее в совокупности танцев, речитативов, жестикуляций и работы оператора, — то есть само нечто, именованное как “Praise The Lord”, — как раз и является неким фантазмом-в-себе, включающим и кажущиеся невозможными танцы домов? И тогда-то мы понимаем, что “перводвигатель” танцующих домов всецело принадлежит метафизике клипа (от идеи и сценария до съёмки и монтажа), в каком-то смысле тождественной самому совместному акту мышления всех, участвовавших в его создании. Каким-то таким образом, орудуя несколькими вопросами и совершая скорее магические переходы, нежели логические, мы объяснили своё восхищение. Если говорить не только о восхищении, которое могут создать танцующие гарлемские и лондонские многоэтажки, но и о восхищении архитектурой вообще, то разговор уже не будет таким простым. Здесь мы становимся несколько скупы на метафизические размышления, однако всегда чувствуем и подозреваем, что вместе с восхищением, которое она создаёт, архитектура существует сложнее, интерпретируется сложнее, нежели те её блеклые фантомы, вписанные в теорию. В общем-то наша проблема — это проблема выражения; словесного выражения опыта восприятия архитектуры, проблема выражения восхищения. И в принципе эта проблема является нашей настолько же, насколько она является проблемой для самих архитекторов, стремящихся восхитить. Мы не будем формулировать эти проблемы сами, а лишь обратимся за этим к тексту Бруно Латура и Албены Яневы «Give Me a Gun and I Will Make All Buildings Move»: An ANT’s View of Architecture. Однако и отвечать мы будем не сами, а доверим это тексту Бруно Латура «Малая философия [акта] высказывания».

"Новая" метафизика архитектуры

Латур и Янева изящно ставят свою основную проблему как обратную проблеме Этьена-Жюля Маре: увидеть движение “объекта”, а не разложить его движение на статичные серии. В руки исследователей движения на смену фоторужью приходит акторно-сетевая теория, а затем и само движение сменяется понятием, совершенно отличным.

Если разложение движения живой утки Этьеном-Жюлем Маре всецело обязано существующему a priori Евклидовому пространству, то в случае желания видеть движение и живость здания оно кажется теоретикам основной помехой, и они отмечают, что “профессиональная опасность — слишком хорошо нарисовать здание — сулит статичностью его представления”. “Если феноменологию можно похвалить за то, что она сопротивляется искушению свести людей к объектам, то ее следует решительно осудить за то, что она не сопротивляется гораздо более сильному и гораздо более пагубному искушению свести субстанциональность (materiality) к объективности”, — хочется отметить Спинозизм, свойственный этому тексту, переводя материальное как субстанциональное. И мы делаем это потому, что авторы в выражении своих мыслей явно пытаются пробиться к источнику живости самого субстанционального естества здания (субстанцию мы понимаем согласно определению Спинозы в Этике: то, что существует само в себе и представляется само через себя, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться).

Отвергая всякий намёк на дуализм: “Res extensa Декарта — это не метафизическое свойство самого мира, а весьма специфический, исторически устаревший и технически ограниченный способ рисования фигур на чистой бумаге и добавления к ним теней весьма условным способом”, они настаивают тем самым на определенном виде монизма, допускающего множество процессов-трансформаций, складывающихся в единый процесс, который олицетворяет собой здание: “Следовать за эволюцией рисунков в архитектурной студии — все равно что лицезреть жонглера, который подкидывает себе шары снова и снова. Каждая новая техника рисования и моделирования служит, чтобы вобрать в себя следующую сложность и добавить ее к набору элементов, необходимых для того, чтобы представить себе возможность создания чего угодно. Было бы неуместно ограничивать тремя измерениями деятельность, которая, по определению, с каждым разом накапливает все больше и больше измерений, чтобы в конечном счете “получить” правдоподобное здание — здание, которое стоит”. Но всё же в этом тексте, возмущаясь Евклидовым пространством, измерений которого недостаточно полноценной Жизни здания, и критикуя его, авторы не представляют никакого проекта его метафизики, в которой оно могло бы ожить. Всё заканчивается на метафорах вроде “контекст воняет”, “полёт здания”, теоретических спекуляциях с перечислением представлений здания, и начинает казаться, что больше о Жизни здания могла бы свидетельствовать метонимия типа “течёт чердак”. Ответы на все вопросы, которыми размечается проблематика данного текста, присутствуют на удивление в более раннем тексте Латура, который не только предлагает проект новой метафизики, о которой мы упомянули выше, но и онтологически обосновывает всё говоримое об архитектуре, кажущееся сперва осмысляемым только в русле классического художественного дискурса.

Архитектура и философия (акта) высказывания

Собравшись на поиски акта акта высказывания, Латур совершает действие, сильно определяющее то, что будет происходить далее, — он покидает семиотику: “Поскольку мы не хотим обременять себя «системой языка» в той же мере, в какой и «социальным контекстом», нам необходимо покинуть семиотику. Конечно, мы не обращаемся ни к природе, ни к социальному контексту, и в этом смысле мы не предаем проект Греймаса, но внутри этого проекта мы будем проводить сортировку того, что полезно для нас, дабы удержать акт акта высказывания в той же мере, в какой и понятие посредничества [mediation], но полностью отбросив идею о присвоении языка речью”. Следуя от этимологии: “ex-nuncius, отправлять сообщение, нунцию [вестника]”, он приводит следующее определение:

Акт высказывания — это совокупность актов посредничества, чье присутствие необходимо для смысла.

Хотя и есть отсутствующие элементы высказывания, след их необходимого присутствия остаётся помеченным или вписанным таким образом, что мы можем индуцировать его или дедуцировать, отталкиваясь от движения высказываний. “Совершая движение от высказывания к акту высказывания, мы не натыкаемся ни на социальное, ни на природу, но, что крайне традиционно, на бытие, определенное в качестве существования”. Но “мы исходим из осуществления присутствия, а не из постоянства [permanence]”, потому считается, что “акт высказывания позволяет остаться в присутствии”, осуществляющемся в качестве движения передачи, паса, замещения, первичной отсылки. “Таким образом, мы отправляемся от самого vinculum, т. е. отправляемся от перехода [passage] или же отношения, не принимая в качестве отправной точки никакого бытия, которое бы не исходило от этого отношения”, и это сближает мысль Латура с мыслью Жана Ипполита, для которого Бытие тождественно Различию (однако такому, которое доводится до абсолюта как противоречия, — на диалектический манер). Также “бытие, согласно Ипполиту, не сущность, а смысл”, а мир “отсылает к бытию не как к сущности, стоящей по ту сторону видимости, не как ко второму миру, который был бы интеллигибелен, но как к смыслу этого мира”, и “это замещение сущности смыслом обнаруживается уже у Платона, когда он показывает, что сам второй мир — это предмет диалектики, которая делает из него смысл этого мира, а не другого”.

Прочитав всё это, мы встречаем следующее у Латура: “Одно, т. е. удерживаемое в присутствии, оплачивается другим, т. е. удерживается в присутствии посредством отсылки. Мы едва ли можем сказать об этом точнее, не прибегая к онтологическому постулату, упомянутому выше. Это позволяет более не производить различение между наличествующим [ce qui est/тем, что есть] и «означивающим» [сe qui signifie], «осуществляющим перевод» и «замещающим», «репрезентирующим» и «производящим отсылку». Мир смысла и мир бытия суть один и тот же мир, т. е. мир перевода, мир замещения, делегирования, передачи. Иными словами, мир «это-значит-что» …”

В общем понятие Различия позволяет Латуру сделать набросок метафизики, согласно которой “мы распознаем следы бытия только по движению замещения [substition].

О любом другом определении сущности мы скажем, что оно лишено смысла, потому что оно не имеет средств, чтобы удерживаться в присутствии, т. е. длиться [durer]

И с помощью которой, переопределив понятия высказывания и акта высказывания далее, мы сможем увидеть Жизнь неживого. Самое главное, что для существования, обосновывающегося подобной онтологией, “ничего не свидетельствует о том, что мы должны иметь дело лишь с человеками [des humaines], или же что речь идёт только о языке”, потому “до сих пор я говорил об акте высказывания, но не о двух фигурах, которые с ним обычно ассоциируются: высказывающийся и получатель высказывания [l'énonciateur et l'énonciataire]”: они замыкают нас внутри типичной коммуникативной ситуации.

Находясь в первом режиме высказывания, мы видим, что производящий акт высказывания передаёт сам себя, а точнее подобного себе: “Что за результат у этой передачи? Всегда получать производящего акт высказывания в его присутствии, практически полностью сходного с тем, кто ему предшествовал. Посредством этой передачи почти полностью подобного он платит цену за длительность [этого присутствия]. Где мы можем найти столь странную форму акта высказывания, которому не хватает самого высказывания [énoncé] и асимметрии между производящим высказывание и адресатом? Повсюду. Речь о живом [les vivants]”.

Первый режим Латур назвал режимом Воспроизводства: “Для внешнего наблюдателя, который всё еще не существует, — результатом передачи является длительность присутствия: гигантский эвкалипт перед моим окном всегда здесь, и белка, что проживает на его ветках, также всегда тут, если, конечно, это не её потомки”. Высказывание живого — это его тело, а высказывание неживого — это воздержание от высказывания, оно переводит свой акт высказывания посредством непрерывности проводимой силы. Напрашивается вывод о том, что “будучи далёким от человеков и языка, этот первый режим акта высказывания (режим Воспроизводства) фундаментален” не только для описания того, как Оно существует, но и для последующих режимов акта высказывания.

"Высказывание архитектуры имеет структуру Вымысла"

В конце статьи Латура и Яневы теории архитектуры ставится следующая задача: “найти что-то подобное фоторужью Маре и решить сложную задачу изобретения визуального словаря, который, наконец, отдаст должное “вещественной” природе зданий, в отличие от их старой, надоевшей “объективной” природы”. Трудно сказать насчёт словаря, однако сам Латур в “Малой философии [акта] высказывания” предлагает режим Вымысла: “Этот термин стоит трактовать в том сильном понимании, которое подразумевает моделирование, притворство, рисование, изображение, придание формы, а не в том ложном смысле, который мы сможем обрисовать лишь через сравнение со следующим режимом. В рамках режима Вымысла отношения между высказывающимся и получателем заселяются фигурами, местами и временем”. Режим Вымысла, кажется, полностью исчерпывает или опосредует всякое существование, связанное с архитектурной практикой: будь то проектирование за инженерным столом или участие архитектора в строительстве, будь то рассматривание журналов об архитектуре или посещение архитектурного объекта, в любом случае “решающую роль в Вымысле играет тот факт, что он представляет из себя место пересечения бесчисленного количества представителей, движущихся во всех направлениях, временах, местах, тем самым оставляя за собой ослеплённых рассказчиков и их слушателей”, — подобное описание напоминает восхищение, и Латур отмечает: “я совершаю путешествие в Вымысел, но когда я покидаю рассказ, я не могу ощутить следы этого путешествия на кончиках пальцев. Но всё же каждое мгновение [этого путешествия] я пребывал в другом месте и был другим…”

В восхищении нам открывается вещественная природа здания. Иными словами, высказывание здания как неживого в режиме Вымысла представляет из себя его вещественную природу, а сам акт высказывания, очевидно, представляет из себя восхищение. Высказывание, являющееся архитектурой, в режиме Вымысла в одном месте или акте высказывания, восхищении, производит слияние всего того, что имеет природу вымысла или воображаемого: категорий пространства и времени, многообразий знаков и символов, множеств исторических значений и художественных интерпретаций. Взаимодействие со зданием лишь множит измерения, в которых оно живо, потому может стать справедливым и следующее его исследование, которое мы образно подкрепим с помощью аниме Хаяо Миядзаки “Ходячий замок”.

Всякое взаимодействие со зданием начинается со встречи с архитектурой как синтезом многообразного содержания представлений: от твёрдой заснеженной плитки под моими кроссовками до освещённого, холодного и заполненного гулом пространства Красной Площади, обдувающей мои щёки, выстраивается пухлыми куполами и различается пестрыми красками Собор Василия Блаженного, — это синтез Собора, подобный синтезу комнаты:

Здание сперва высказывается различием, которое его поверхность производит с фоном. Лишь затем оно растёт, бухнет и заполняется пространством вымышленной пустоты, которой я его выдуваю подобно стеклянной фигурке.

Однако пустота здания проминается и изрывается по мере моего и не только моего продвижения, а всё, что остаётся им незатронутым, составляет множественность неувиденного здания. Вместе со мной, но только по стенам, а не по полу здания так же шагают звуки. Здание оживает в различии участков слышимого и неслышимого, видимого и невидимого, тёплого и холодного, светлого и затенённого. Здание всегда содержит возможное кроме, потенциальное новое измерение, и только так делается живым. Именно такой опыт мы переживаем вместе с Софи, для которой замок Хаула стал домом, существующим в режиме Вымысла.

Тем не менее не всякий акт высказывания совпадает с восхищением, так и не всякая архитектура служит выражению восхищения. “Нельзя ли сказать, что Ипполит обосновывает теорию выражения, где различие — это само выражение, а противоречие — его феноменальный аспект?”, — если архитектурный акт высказывания совпадает с восхищением, то мы можем считать, что различие, осуществляющее архитектуру, совпадает с выражением восхищения. Следуя за онтологией, которую стремился построить Делёз и реализовал в своём проекте Латур, архитекторы могли бы усвоить тот факт, что противоречие может являться лишь феноменальным аспектом выражения восхищения, но не тем, в чём выражение восхищения доводится до абсолюта. Здания, по-настоящему восхищающие и восхищавшие, всегда стремились выразить своё кроме, но не кроме конъюнктуры или типового и не кроме того, что уже существует в некой диалектике города, а кроме, вопреки диалектическому мышлению следующее вероятностно, последовательно или пополнительно. Такова, например, башня Татлина, которой суждено вращаться только трансцендентально, таковы многоэтажки из клипа и таков Ходячий замок. Однако вымышленное и не удающееся кроме архитектуры всё равно восхищает сильнее, нежели противоречивое, всем своим запирательством [denegation] выдающее полную принадлежность безразличному и высказывающееся за архитектора ("ça parle") в режиме Замещения.