Жалобы на приложения для дейтинга и проблемы повального одиночества среди людей до 30 лет, многие из которых не вступали в брак или не имели длительных отношений, знакомы даже тем, кто напрямую от этого не страдает. В связи с этим сегодня стало злободневной модой говорить об "эпидемии одиночества", о "рыночности" знакомств и прочих трудностях романтической реализации, которая, как кажется (по крайней мере, это постоянно подразумевается), остаётся для субъекта правом совершенно естественным, заповеданным от сотворения мира.

Подобные оживлённые обсуждения всегда рисуют сценарий, при котором мы как бы внезапно провалились сквозь пол и оказались в ситуации, где таинство влюблённости и выбора партнёра связаны с тысячью неудобств, каждое из которых с мясом отрывает от сердца субъекта веру в светлое будущее и надежду на исполнение сокровенных желаний. И хотя участники такого обсуждения подозрительно напоминают тех самых "бабок на лавке" (которые тоже заранее знают как именно власть отбирает у них по праву положенное и от природы данное), тем не менее, в этих жалобах имеет смысл (как и всегда в таких случаях) расслышать тревогу субъекта относительно эффектов, которые кажутся ему чужеродными и незнакомыми.

Пожалуй, неспроста самым популярным объяснением этой чужеродности стали жалобы на "рыночный" характер знакомств: чаще всего здесь жалуются на "потребительское отношение" (с обеих сторон), на "нежелание вкладываться", на "неограниченный выбор" (словно были времена, когда эти вопросы удобно решались через ограничение выбора) и т. д. Т.е. перед нами известные от века жалобы на "упадки нравов", которые по сути стары как мир и ничего нового не могут сказать, тогда как проблему называют именно "новой", доселе невиданной.

Кроме того, рыночный (а точнее — обменный) характер романтических знакомств в общем-то никогда не изымался из ситуации, иначе бы не существовало таких феноменов, как "сватовство", "выкуп невесты" и "приданое" — и не похоже, что наличие или отсутствие этих и других "рыночных" переменных непоправимо портило знакомство и не позволяло вступить в заповеданные "отношения". Наоборот, если что и создаёт порчу в данном случае, так это пропажа знания о "рыночном", или теперь уже лучше сказать — культурном характере отношений (как и о культурном характере секса, полностью подчинённого моде).

Проблема сегодняшнего соискателя любви вовсе не в том, что он героически ищет любовь в ситуации всеобщего упадка нравов, а напротив, в том, что он воображает себя лирическим героем, живущим во времена морального разложения, когда намёки на "рыночность" отношений становятся гарантированныим признаками упадка, а "настоящая любовь" добывается героическими усилиями. Иначе говоря, он ведёт себя как литературный персонаж эпохи романтизма, оказываясь в этом смысле полностью поглощённым чисто книжными образами любовных ухаживаний и совершенно неспособным правильно определить происходящее в реальности — скорее он будет в печоринском духе отстаивать свои убеждения, чем задумается о том, что ситуация может быть устроена сложнее, чем литературный образ.

За пределами романтического мифа, т. е. там, где встречаются и строят отношения реальные люди, разумеется, всё отдано на откуп моде — иначе говоря, в романтических знакомствах нет ничего "естественного" или "природного", что давалось бы субъекту без облагораживания культурой. Эта область никогда не была личным делом субъекта, поскольку для того, чтобы быть представленным для отношений, требуется посредник — в разное время этим сватовством занимались члены семьи, друзья, коллеги по работе, одноклассники и однокурсники, служители церкви, шаманы и т. д.

Романтизм же предложил упразднить этих посредников, указывая, что они вносят порчу своими намерениями и не дают случиться "искренним чувствам" — собственно, поэтому в романтической литературе любовный запал черпается не из того, что этих посредников нет, а из того, что им можно противостоять, и именно противостояние "бесконечной корысти окружающих", которые только и ждут, как бы залезть в интимные дела субъекта и устроить их по своему усмотрению, делает романтическую линию столь страстной и роковой.

Сегодня же мы наконец можем распробовать плоды революции романтизма, который потребовал отдать субъекту право самому представлять себя для отношений, дабы ничьи шкурные интересы ему не мешали, — именно такую возможность и предоставляет дейтинг-приложение, исключая свах и прочих "заинтересованных посредников", поскольку сайт знакомств заинтересован прежде всего в самоотверженно настроенных платёжеспособных одиночках, а не в количестве созданных "счастливых пар".

Здесь-то и выясняется, что субъект не может справиться с задачей быть своим собственным представителем и не способен показать себя так, чтобы его нафантазированные чаяния обрели почву, — он не может быть сам себе свахой, не может сам за себя ручаться и "рассказать о себе" так, чтобы в этом чувствовалось влияние третьей стороны, которая выступит поручителем и удостоверит его рассказ. Ему/ей, в согласии с мифом романтизма, просто "должны верить", его/её просто "должны понимать", поэтому неудивительно, что предложения подкрепить свою представленность "рыночными" атрибутами расцениваются как оскорбление чистых намерений (оскорбляются как женщины, так и мужчины).

Складывается ситуация доступности без доступа: возможность быть представленным без посредников как будто открыта каждому, однако представлять самого себя без привлечения третьей стороны субъект просто не в состоянии, т. е. "слишком большой выбор" оказывается более тонкой иллюзией, но не в духе воплей о том, что можно бесконечно свайпать и поэтому "никого по-настоящему не ценят", а напротив, — выбрать невозможно, поскольку никто не выходит достаточно представленным. Поэтому не стоит удивляться, что женщины ведут себя так, словно они на своих трёх-пяти фотографиях уже представлены во всём великолепии, но их не оценили по достоинству, а мужчины — словно им никак не удаётся произвести нужное впечатление, чтобы "зацепить".

Все оскорблены, но никто даже близко не подходит к тому, чтобы понять что происходит — скорее можно рассчитывать, что субъект станет частью сообщества мужской солидарности, инцелов или радикальных феминисток, чем правильно поставит вопрос о том, с каким затруднением он столкнулся. Его политическая воля забегает вперёд, чтобы под эгидой очередной "борьбы с угнетением" или "несправедливостью" побыстрее подействовать и всё перевернуть, вместо того, чтобы правильно поставить вопрос и продумать происходящее.

И эта не-представленность вновь вызывает в субъекте тревогу, поскольку напоминает ему, что он находится во власти означающих, и без их посредничества не может быть представлен, независимо от того, сколько он прикладывает усилий для реализации своей литературной фантазии. И заодно показывая, что эти означающие "не работают на него" и не ведут себя так, как ему нужно, — у них своя игра, и он в ней вовсе не главный приз и даже не всегда приглашённый участник.