О «Чуке и Геке» Михаила Патласова, который скрещивает детский рассказ Гайдара и документальные свидетельства об арестах, высылках, лагерях, я слышала буквально: «вот привидится же! Ну откуда, ну зачем ушедшего в экспедицию отца делать заключенным!» В общем, критика интерпретации «Пяти вечеров» и отсутствия Ильина, а не спектакля Новой сцены Александринки.

В этом спектакле отсутствующий отец — не арестант, хотя мог им быть и может в любой момент стать. Актеры переходят из плана светлой советской сказки в документальный, снимающийся и тут же траслирующийся на экранное полотно, как из комнаты в другую. Очень просто, страшно буднично из уютного семейного разговора выпадают здесь люди совсем в другую реальность. Никаких ощутимых границ между этими реальностями нет, только оптика: писательско-сказочная, кукольная, анимированная (вначале так и показывается отрывок из Крупской: нам нужны новые, коммунистические сказки, писатели — за работу!) — и свидетельская, интервью-дневниковая, на камеру, не в зал, видимая нам в ч/б обработке. Только в конце Агнесса Миронова-Король, фигура из экранного «слоя», придет на авансцену, чтобы глаза в глаза зрителям досказать свою исповедь.

Два режима рассказа о советской стране то ли смыкаются, то ли размыкаются в этом выходе на расстояние вытянутой руки.

Тут принципиально важно, что героиня актрисы Ольги Белинской не вписывается в бинарное распределение. И жертва, и жена палача, и познала жизнь лагерную, и осталась при умении заводить полезные знакомства, так что для отъезда целая подвода понадобилась, так как тюки накопились… И на сцене представляют ее — в шубке, со сверкающими сережками, с красиво уложенными волосами по моде 40-х. Женщина, знающая себе цену. И плачущая от правды доноса: заложили ни за что соседи, которым помогали и с которыми дружили.

В этой амбивалентности и пробивается то время, тот дух времени. Очень сложный. В котором чистый хоррор соседствовал с утопизмом и обычной бытовой рутиной, жанровыми зарисовками. Время, в котором были и Чук и Гек с их счастливым Новым годом и возвращающимся из Тайги отцом, и Филькенштейны, Евсеевы, Жженовы… «враги народа» и дети «врагов народа», с печатью 58.10, сразу по обыску вычеркиваемые из жизни остающихся на воле соседей. И экспедиции геологов, и «колымские трамваи» — групповые изнасилования женщин во время этапов.

Дух времени. Вот муж Агнессы Сергей Миронов — комиссар госбезопасности, участвующий активно в сталинских репрессиях, а потом сам арестованный, отправленный в лагерь и расстрелянный. Агу Мироша иронично называет «моя белогвардейка», а когда она его спрашивает кокетливо: а если бы я была настоящей белогвардейской, ты бы меня расстрелял? — серьезно отвечает: расстрелял бы. А потом застрелился бы сам. «Но если застрелился бы — значит, любит», — говорит Агнесса. Признание в любви 30-х годов.

Дух времени. Мама двоих шалопаев, узнав, что они потеряли телеграмму и ничего про нее не сказали ей, в результате чего они приехали в неждавший их закрытый дом на Севере, причитает: «Ну что с таким народом будешь делать? Поколотить их палкой? Посадить в тюрьму? Заковать в кандалы и отправить на каторгу?» Ничего не имея в виду. Разумеется, ничего из такого в рассказе не предпринимающая, напротив, «ничего этого мать не сделала». Но те пути развития, которые в рассказе упоминаются как фигура речи, в то же самое время происходили вполне в прямом смысле слова. И спектакль это показывает.

Оговорки, упоминание для острастки возможных наказаний — это ведь самая настоящая примета времени. Нам родители говорили «не будешь учиться — пойдет дворником работать», из чего вполне выводима пресуппозиция ‘дворником работать — самый низ’. Или «замуж тебя никто не возьмет». Все это не априорно. Сегодня скорее пошугают не-поездкой за границу или вообще отдыхом. Про тюрьму и не придет ассоциация.

Впрочем… Есть в документальной плоскости спектакля один герой, который страшнее умерших начальников НКВД. 90-летний Иван Гайдук в исполнении Аркадия Волгина, бывший охранник лагеря. Не понявший совершенно, чем система лагерей, в которой он отслужил десятки лет, была плоха… Надо не болтать о государстве и власти, а дело делать — в том числе следить за заключенными, чтобы не убежали… А что кто-то про плохие условия жизни говорит арестантов — так это неправда все. Болтовня. И за то посадить их — нормально и даже надо. И эта логика сегодня, увы, не кажется далекой.

Главное же, почему соединение «Чука и Гека» со свидетельствами репрессий не кажется автоматическим и неуместным, — это фигура Аркадия Гайдара. Детский писатель, по чьим книжкам наши родители и мы даже впитывали в себя нормы хорошего поведения, мораль тимуровца или вот матери Чука и Гека, и сослуживцев их отца, готовых всегда помочь, в свою юность (18 лет еще не было!) в гражданскую войну возглавлял отряд по подавлению антисоветского повстанчества в Енисейской губернии, да так, что ГПУ признал его виновным в самочинным расстрелах и выслал.

«По локоть в крови» — произносимое в спектакле о Сергее Миронове, относится и к Гайдару-Голикову в полной мере.

Петр Семак в пионерском галстуке читает авторский текст из детского рассказа — и наблюдает за своими героями. Оберегая их игрушечный мир. Уходя от диагностированного невроза. Но кровавое прошлое и настоящее обступают и все больше и больше отвоевывают себе право на голос.

От призраков просто так не уйти.