На ноте ностальгии посмотрела запись очень хорошего спектакля –

«Школа жен» Миндаугаса Карбаускиса в Маяковке — по Мольеру в переводе Дмитрия Быкова.

Там все очень строго, лаконично, по-благородному монохромно и совсем не скучно, видно, как актеры любовно проходят всю партитуру, как продуман и выточен каждый жест.

Но думала я прежде всего о первоклассно показанном расхождении логик.

Главный герой Арнольф искренне верит, что взять опеку над юной сироткой — это как купить душу, и что можно придумать лучше, чем вырастить для себя же идеальную невесту? Только вот незадача — появляется юный соперник и имеет успех. В середине второго действия он отчаянно воскликнет: «Ну почему не я?!». Он искренне не будет понимать, как его воспитанница могла выбрать не его. Он искренне не понимает, что такое любовь.

« Ну почему не я, а этот проходимец? Вы зелья напились, в рассудке повредились ?» — и герой Анатолия Лобоцкого прищуривается, во все глаза смотрит на упархивающую из–под его покровительства красавицу, чтобы уловить ответ. Лексика, выбранная Быковым, дает тут вспомнить многочисленные комментарии федеральных политиков и телекомментаторов, а еще полицейских, которые любые попытки граждан сказать что-то против решений власти называют болезнью, в том числе наркотической, трактуют через заговор, по крайней мере, обязательно ищут того, кто руководит — сам гражданин как будто лишен своей воли и, как сейчас говорят, «агентности». Это, как правило, чистой воды проекция, свидетельствующая о том, что в их картине мира все действуют только по указке и только по прагматическим рациональным соображениям, никакой свободы действий одному конкретному лицу! Из такой картины мира понять свободные, бескорыстные поступки — просто невозможно. А любовь, про которую речь в пьесе, — та же свобода.

«Но этот юноша, что стал моей судьбой,

Не сделал ничего, чего б не мог любой.

Когда бы мне в него не выпало влюбиться,

Никто вам не мешал взаимности добиться ».

 — отвечает нелюбимому опекуну девушка, и Палагушкина делает особый акцент на слове «ничего», подчеркивая, что дело не конкретно в Арасе и его достоинствах, дело в чувстве, дело в принципе случая, дело в том, что любовь нельзя запланировать. (Даже больше, запланированная любовь — это вообще не любовь, и это помимо того, что, конечно, сама расстановка — опекун и воспитанница — сегодня кроме как в рамках абьюза, злоупотребления своей властью, уже и не воспринимается)

« Я этим много лет был занят, видит бог!» — восклицает уязвленный Арнольф и снова показывает, насколько их представления о браке друг о друге далеки друг от друга, что и является причиной невозможности самого брака. Потому что «быть занятым много лет» — это не про стрелы купидона, это не про влюбленность речь! Да ладно еще, если б Арнольф ухаживал… а он ведь Агнесу назовет в следующей реплике «неблагодарной» (опять же как знакомо!), потому что деньги на ее воспитание — это умение шить колпаки-то — и кров тратил, и книги про обязанности жен читал.

« — На деньги я плюю, в богатстве счастья нет,

Но кто, негодная, вернет мне 10 лет?

Ты 10 лет сыта, обута и одета.

— Все эти 10 лет я слушаю про это.

За всякой милостью немедленный попрек.

За хлеб — не говори ни слова поперек.

Так оценили вы свой ум и благородство,

Что мне их оценить уже не удается ».

- тут, думаю, не одна я подумали про отношения власть предержащих с народом, своим и не только… Но стоит отдать должное Арнольфу — насилие он готов был еще применить к Арасу, и то страшно испугался, когда применили его на практике, — а к возлюбленной таки нет. Неожиданно для себя Арнольф действительно, кажется, влюбился: «Но стоит ей взглянуть — и я прощаю всё». На миг он говорит по-другому, он с болью проглатывает ком в горле, в его голосе появляются человеческие интонации — и даже начинает разговор тет-а-тет, чтобы признанием своим склонить на свою сторону.

Но, увы, вместо искреннего признания мы слышим привычный по спектаклю музыкальный мотив и попурри из шаблоннейших любовных фраз. Он вроде и хочет любви — но совсем не умеет ее языком говорить, и возникают сомнения, а знал ли он хоть когда-нибудь, что это вообще такое (в начале акта были и такие слова: « Я может, вообще любви не знал, покуда она меня не кинула, паскуда»). Лобоцкий нейтральнейшим образом произносит «пламенею», «пламень» — так что в него просто не получается поверить. Этот герой придумал себе необходимость брака и полюбил скорее эту картинку, которую сейчас так не хочет потерять. И Агнеса пронзительно это чувствует: нет здесь никакого к ней чувственного пламени, она-то видела только что именно чувство. «Арас не говорил столь выспренних речей, но знала я: он мой и более ничей».

В этом контексте читаются и наставления друга Кризальда (Евгений Матвеев), который пытается втолковать Арнольфу, что стать рогатым, все эти рассуждения про честь — вовсе не главное, о чем стоит думать в вопросе брака. «Ужели рогачи страшней чем палачи?» Арнольф недоуменно только посмотрит на товарища, потому что он, может, и не самый ужасный персонаж, но он понимает язык иерархий, и в том числе язык силы, и в этой картине мира рогачи как раз хуже. Статус и «что подумают люди» ему важнее, чем чувства — и это особенно смешно и жалко оттого, что в этом сценическом мире буквально никого кроме пары слуг и нет рядом.

На самом деле ему вовсе не нужна Агнеса. Он совершенно нормально будет доживать свой век бобылем, не признаваясь ни себе, ни тем более остальным, что сама по себе эта корыстная опека была глобальной ошибкой, что любовь невозможно заработать подчинением и заточением, что строить отношения желательно исходя из отношений здесь и сейчас, а не вечным припоминанием былых заслуг или грез о далеко грядущем.