Вхожу в метро, как в зиккурат.

Причастность музам — все подчинено одной идее.

Здесь, среди мраморных пилонов и оград,

И жертвенных огней во их служенье.

О, Херувимы, храните нас!

Избавьте нас от жертвоприношений.

На Чеховской состарились ступени.

Вдали от тысяч любопытных глаз.

На Чеховской состарились ступени.

Истерся мрамор, источился в кровь.

Изрезались морщинки на шагрени,

щербинки и засечки до краёв.

На Чеховской состарились ступени.

Стареет мрамор. Изменяя форму, не меняет суть.

Мы встретимся в назначенное время.

Мы встретимся уже когда-нибудь.

И я из мрамора. Как эти же ступени.

Так будь со мной поласковей, Москва.

И я почти уже не оставляю тени,

Так, лишь неловкое движение рукава.

Я не хочу учить названий этих линий.

Хочу их повторять как в первый раз.

И по фризам цветут охапки хризантем и лилий,

Цветной бульвар закружит в цирковой витраж .

И тотчас станет все вокруг иначе!

Земля ускорится, смыкая новый круг!

И нарисованный камин горит, как настоящий,

грозясь обжечь небрежность этих рук.

Цветной бульвар, цветочных витражей бордюры,

И циркачи, и лошади, и акробат.

и узкоплечие высокие фигуры,

Гранит и мрамор — пестрый маскарад.

Так будь со мной чуть-чуть нежней, родная!

И не подав пальто, не прогоняй тоской осенней,

Ведь даже метрополитен, как зиккурат,

встречает торжествами преклонений.

На Чеховской состарились ступени.

И каждый шаг воспоминанием храним.

Когда девчушка в тонком летнем платье

Сбегала с папой за руку по ним.