«Девять с половиной недель» в массовом сознании — в первую очередь фильм о несложившейся любви; та самая «грандиозная эротическая поэма»*, какой ее и задумывала авторка. Тем контрастнее одноименный текст, положенный в основу сценария. На русский он был переведен лишь однажды в начале 90-х и издавался под суперобложкой вместе с «Греческой смоковницей» — те, чье взросление пришлось на конец 20 века, помнят книжные «развалы» с непременными коробками «эротика» (которые позднее заменили VHS-кассеты с порно). Впрочем, ничего удивительного в этом нет — и Набоковская «Лолита» тоже изначально издавалась как доступная книга для извращенцев и продавалась с лотка.

Текст «Девяти с половиной недель» с появлением интернета почти сразу же перекочевал в него и стал доступен для чтения — что, впрочем, не прибавило ему популярности. Они как будто существуют в разных мирах — фильм Эдриана Лайна и «Девять с половиной недель» Элизабет Макнейл (Elizabeth McNeill).

Возможно, оттого, что книжка неожиданно вываливает на любителя клубнички жестяную жесть.

Как и все по-настоящему крутые вещи, «Девять с половиной недель» написан простым языком — и это не трудности перевода, оригинал настолько же лаконичен. Монохром, концентрат как будто бы даже скандинавской сдержанности. В тексте напрочь отсутствует речевая избыточность, которая могла бы ассоциировать его с гаммой чувств любовного романа. Но эту сдержанность сполна компенсирует сюжет — в котором молодая женщина за очень короткое время становится вещью, полностью принадлежащей мужчине.

«Документалка» распознается с первых нот — с такой же сдержанностью об издевательствах мужа пишет Кора Ландау в «Как мы жили». И это тоже ее терапия: проговаривание, благодаря которому она освобождается от мучающей ее утраты.

Можно бесконечно исповедовать Барта, придерживаться концепции «автор мертв» и утверждать, что личность автора никак не должна влиять на восприятие текста читателем. Но в данном случае текст от автора неотделим. Да и Элизабет Макнейл изначально была «мертва» для читателя — создательница романа использовала литературный псевдоним. О личности авторки мы узнаем только из некрологов в мае 2011 года.

Ее звали Ингеборг Дэй. Роман документален — и, вероятнее всего, написан в рамках терапии, которую Ингеборг проходила после искалечивших ее отношений. Но самым интересным, на мой взгляд, является то, что на момент описанных в романе событий, Ингеборг Дэй работала редакторкой в феминистском журнале. И с этого момента у «Девяти с половиной недель» появляется вторая жизнь и новое неожиданное прочтение.

Конец 70-х. Пик второй волны феминизма. БДСМ и заклепки еще не вошли в моду. Самодостаточная женщина встречает мужчину. У них завязываются романтические отношения. «Первый раз, когда мы были с ним в постели, он держал руки за моим затылком. Это мне понравилось», — фраза, с которой начинается новелла. И отношения героев, которые развиваются в плоскости «господин-рабыня», приобретая все более и более чудовищные формы. Но в самом начале повествования ни у читателя, ни у лирической героини не возникает вопросов — в самом же деле, в патриархальном обществе нет ничего более естественного, чем доминирующий мужчина.

Роль «нижней» в рамках социокультурного конструкта так же привычна для женщины с самого раннего детства: слушайся, не перечь, мужчина всегда прав, и если делать все, что он захочет, получишь романтическую любовь, семью и высокий статус в социуме.

Лирическая героиня идет по пути этой банальной социокультурной парадигмы — она подчиняется любимому человеку. Как любая абьюзированная женщина (то есть, как большинство женщин), она получает удовольствие от насилия. Это удовольствие постепенно становится пропорциональным насилию.

И из отношений вырваться невозможно не только по причине сексуальной зависимости, но и потому, что отношения формально безупречны. Возлюбленный «необычен, преисполнен романтики, странен и блестящ» — все перечисленные эпитеты без труда легитимируют доминанта в массовом сознании. «По утрам мы по одной и той же ветке метро снова ехали на работу, читая вместе одну и ту же «Таймс»: гладко выбритый мужчина — деловой костюм в тонкую полоску, дипломат в руках, хорошие зубы, приятная улыбка; я, тоже с портфелем, летней сумочкой, каблуками, помадой и свежей укладкой. Привлекательная пара хорошо образованных людей в Нью-Йорке — средний класс, достаток и культурный уровень».

Повествовательница изучает любовника и описывает его с безучастностью репортера. Из мельчайших деталей она пытается сконструировать его портрет: заботливый, жалеющий животных, много работающий, с потрясающим чувством юмора. И тут же обратная сторона — животный садизм; сексуальное насилие, преподнесенное как игра, в которой нет «стоп-слова» — по сути, абсолютная власть одного человека над другим. И мужчина, получивший неограниченную власть над женщиной, уже не может остановиться: каждый последующий эпизод насилия все больше уничтожает героиню как личность и приближает ее к нервному срыву, с которым она попадает в клинику — таков шокирующий и совершенно неожиданный финал этой истории.

Ее, эту историю, можно анализировать с помощью различной оптики. Например, я уверена, что борец с нарциссами и психопатами Таня Танк нашла бы в ней идеальный сценарий патологической личности, уничтожающей личность самодостаточную. Но мне теперь значительно интереснее анализировать ее с точки зрения феминизма, а не психопатологий — тем более, что биография авторки располагает к этому.

Спустя более 40 лет после публикации книга воспринимается как тайное послание. И сообщает нам следующее: гетеросексуальная женщина, выросшая и сформировавшаяся в патриархальной системе, по сути не может противостоять власти мужчины над собой. Потому что настоящее наслаждение дает только иерархический секс. Потому что понятный и единственный социальный конструкт отношений, брака и прочего «женского счастья» как таковой создан для порабощения женщины мужчиной. А патриархат абсолютен — и получая абсолютную власть над женщиной он так или иначе уничтожает ее как личность; низводит ее до состояния слабого беспомощного больного ребенка.

Главная цель патриархата как такового — не допустить того, чтобы особи женского пола были самодостаточными и управляли процессами в обществе. Ведь если это произойдет и появятся женщины, которые не будут готовы играть по существующим правилам в глупые и разорительные тестостероновые игры, требующие баснословных сумм и человеческих жертвоприношений, тот еб…ый мир, который мы сейчас знаем, однажды просто перестанет существовать.

*Panicked, Day gives her answer: “It’s, I’m, uh … it’s an erotic epic poem.” — THE NEW YORKER, Nov 30, 2012