Открыв на веб-сайтах любительскую критику художественной литературы Виктора Пелевина, можно прийти в исступление от количества однообразных отзывов: “Почему Пелевин из года в год пишет книги об одном и том же?”, “Ничего нового. Вариации на тему старых текстов”, “Если Пелевин всё время пишет один и тот же роман, то почему бы мне не писать на него один и тот же отзыв?”, “Если вы прочли одну книгу Пелевина, значит, вы прочли их все”, — вот только малая их часть.

Безусловно, существует некая глобальная тема, красной нитью вшитая во все тексты автора, и этот факт, на мой взгляд, отнюдь не говорит о многолетнем творческом кризисе — все гораздо глубже, ведь мы имеем дело с постмодернистской литературой. Первое, о чем я подумала, проглотив несколько его романов подряд: что, если это и есть фундаментальная часть концепции? Ведь ни для кого не секрет, что Пелевин — адепт дзен-буддизма, а каждое его произведение буквально фонтанирует буддистскими практиками и учениями. 

Скажем так, каждый отдельно взятый текст автора — это литературный суррогат. Именно такой формулировкой я бы обозначила феномен прозы Пелевина. Действительно, любой из его текстов можно взаимозаменить, при этом не утратив центральную, узловую мысль, но с одной оговоркой — лишь отчасти или, лучше сказать, не в полной мере. Потому как все они, если выражаться метафорически, представляют из себя бесконечно по-разному вращающиеся и бликующие грани одного и того же стакана.

На протяжении всей своей писательской карьеры автор фактически работает над одним масштабным произведением, сепарированным на составные звенья — романы. Об этом, к слову, сам Пелевин утверждает в книге “iPhuck 10”: “Писатели, чтоб ты знала, бывают двух видов. Те, кто всю жизнь пишет одну книгу — и те, кто всю жизнь пишет ни одной. Именно вторые сочиняют рецензии на первых, а не наоборот. И упрекают их в однообразии. Но разные части одной и той же книги всегда будут чем-то похожи. В них обязательно будут сквозные темы”. Одним словом, автор работает с метасюжетом, то есть с некоей сюжетной надстройкой, выходящей за рамки контекста, но интегрирующейся в единую, непротиворечивую цепочку высказываний, которая складывается как внутри отдельных произведений, так и в литературной практике в целом.

“Так уж устроен мир — при всем своем устрашающем идиотизме он выглядит вполне логично и осмысленно из любой своей точки. В нем полно противоречий и противоположностей, но все они в конце концов сходятся и оказываются одним и тем же”, — это слова монаха из книги “Тайные виды на гору Фудзи”, и, на мой взгляд, они вполне точно описывают пелевинскую текстуальную систему. Его литература — это отражение распада, деконструкции мироздания, его надличностности, индифферентности, бесконечности, бескачественности и вездесущности. Достаточно вспомнить, каким автор описывает Абсолют в лице Гольденштерна в романе “Transhumanism Inc.”: “Он был бесконечно счастливой богоподобной и всесильной сущностью, для развлечения распавшейся на множество жизней, ограниченных и полных боли”. И что о нем говорят другие персонажи: “Мы все — это Прекрасный. Однажды мы проснемся и поймем, что были им всегда, а он всегда был нами”. 

Ядро литературной системы Пелевина — это апофатический принцип, то есть определение Абсолюта, сущности Божественного или, если хотите, Высшей Истины через последовательное отрицание всех возможных ее определений как несоизмеримых ей. Интересно, что об этом писала еще Мегги Нельсон в книге “Синеты”: “Согласно Дионисию, божественный мрак кажется темным лишь потому, что он ослепительно светел. Пытаясь понять этот парадокс, я пробовала смотреть прямо на солнце — в его середине проклевывалось темное пятнышко”. Так и вышеупомянутый Гольденштерн — персонаж “Transhumanism Inc.” — в своей виртуальной вселенной появляется в образе гигантского огненного шара, “электрического мерцания в сложной биологической лампе”, солнца, которое каждый день проживает бесконечный цикл жизни и смерти.

Эта же мысль прослеживается и в книге “Generation П”: “Где находится солнце и что это такое, он [Татарский — прим.] так и не успел понять, зато понял нечто другое, очень странное: это не солнце отражалось в луже, а, наоборот, все остальное — улица, дом, другие люди и он сам — отражалось в солнце, которому не было до этого никакого дела, потому что оно даже про это не знало”.

Образ света появляется и в романе “Empire V”: “Я [Рама Второй — прим.] знал, что эти огни как-то связаны с людьми — то ли это были человеческие души, то ли просто чужие мысли, то ли чьи-то мечты, то ли что-то среднее между всем этим… Сферы были нанизаны на невидимые нити, образуя длинные гирлянды. Эти гирлянды — их было бесконечно много — спиралями сходились к крохотному пятнышку черноты. Там находилась Иштар: я не видел ее, но это было так же ясно, как в жаркий день понятно, что над головой сияет солнце”.

Пелевинский Абсолют — это подобие вселенной в том смысле, что он сумма, равная нулю: “Все на свете было сделано из одной и той же субстанции. И этой субстанцией был я сам… Но почему же я [Рама Второй — прим.] никогда не видел этого раньше, спросил я себя с изумлением. И сразу понял, почему. Увидеть можно только то, у чего есть какая-то форма, цвет, объем или размер. А у этой субстанции ничего подобного не было. Все существовало только как ее завихрения и волны — но про нее саму даже нельзя было сказать, что она есть на самом деле, потому что не было способов убедить в этом органы чувств”. В романе “Тайные виды на гору Фудзи”, например, это ничто, эта пустота, это отрицание описывается следующим образом: “Знаешь, что бывает, когда долго глядишь на лампочку, а потом она гаснет? Там вроде ничего нет, но на это ничего можно очень долго и сосредоточенно смотреть”. 

Помните древнюю легенду про божество Энкиду, которую в определенный момент узнает Владлен Татарский? Я напомню. Энкиду собирает души умерших — людей, которые решили, что они бусины, — нанизывает их на веретено с золотой нитью, переносит в царство мертвых и сжигает. Романы Пелевина, на мой взгляд, представляют из себя те же самые бусины, они составляют условную систему координат, отражающую элементы буддистской философии: мировой ум, вселенская душа, атман, брахман, трансцендентальный зритель. Каждый текст в пелевинской системе по отдельности — этапный, а все вместе они многократно воспроизводят его идеологическую конструкцию. 

И наконец, на критику об “однообразной” литературе у Пелевина есть свой недвусмысленный ответ — в романе “Transhumanism Inc.”: “Одно и то же? В моих книгах? Это, знаете, как пустить собаку на вернисаж. Она обойдет все картины и скажет: “Ну что такое, везде одно масло! Я по три раза понюхала — тут масло, и тут масло, и тут тоже масло. Зачем столько раз одно и то же? Вот то ли дело на помойке при сосисочной фабрике! Говядинка! Баранинка! Свининка! Косточки! Кишочки! Разнообразие! Дивертисмент!” Я это к тому, что картины рисуют не для собак, и если какая-то любопытная сука забрела на вернисаж, ей лучше не предъявлять претензии художнику, а вернуться на свою помойку духа… Вот только эта сука все равно будет ходить на вернисаж, вынюхивать свои сучьи запахи — и, естественно, гадить в углу…”.

Автор текста — Веста Коврижных
tg: escapiisst