De mortuis aut bene, aut nihil — О мёртвых (следует говорить) или хорошо, или никак — гласит древнеримский афоризм, исходно отсылавший вовсе не к почтению перед памятью умерших, и уж тем более не к актуальным концептам некрополитики, а к банальному страху перед призраками покойников, способных согласно магическим представлениям вредить здоровью и благополучию живых. Недавно преставившийся великий русский писатель и радикальный, но путанный политик Эдуард Вениаминович Лимонов при жизни сочетал здоровое хамство ко всем своим врагам с некоторым мистическим уклоном, поэтому не будет большой погрешностью перед его памятью дать некоторую — читательскую и избирательскую оценку его литературному и политическому творчеству.

С момента вхождения в политику около десяти лет назад, я испытывал сильнейшее отвращение ко всякой правой — репрессивной, консервативной, этатистской, националистической, религиозной — одним словом, реакционной идеологии. Идея лимоновской партии — в изначальном наименовании национал-большевистской, всегда представлялась мне извращением, попыткой смешать революцию и реакцию, истину и ложь, пролетариат и буржуазию, заставить людей любить и верить в бессмысленного идола — нацию, выдуманную господами, живущими во дворцах для оправдания максимизации собственной власти и прибыли.

Недавнее знакомство с четырьмя книгами Лимонова заставило меня скорректировать мнение на счёт идеологий, проводимых при жизни им и его единомышленниками.

Биографические романы «Это я, Эдичка» и «Дед» — и это важно — рисуют портрет живого человека со своими завихрениями, которые можно оценивать по-разному, но которые точно не сводятся к идеологической кальке смешения революционности и националистического мракобесия, какое представление о Лимонове и его партии можно составить из расхожих источников. Хорошо, если какая-то определённая идеологическая позиция есть, хотя бы даже ошибочная — так как значительная часть членов общества живут в неопределённой идеологической позиции. Но если человек сводится к такой позиции, если за ней не стоит ничего другого — то это карикатура и на человека, и на идеологию, которую он претендует выражать. Но что создаёт это ощущение живого объёма, или несводимость человека к той позиции, которую он занимает? Очевидно, наличие нескольких позиций, определённых отношением друг к другу: политической, профессиональной, художественной, семейной и так далее.

Национал-большевизм представлял собой на момент создания интересное решение по совмещению двух, казалось бы, несовместимых позиций. В книгах и интервью Лимонова я также неоднократно встречал критику политического разделения на левых и правых, и самоопределение национал-большевизма как лево-правой идеологии. Однако данная критика разделения исходила из подвижности конкретного эмпирического содержания риторики левых и правых партий, не касаясь всеобщих логических определений разделения между правыми и левыми в политике, которое наиболее продвинутый из ныне живущих марксистов планеты, философ и математик Ален Бадью даёт в ходе анализа известного парадокса лжеца, называя в политике "«левыми» класс тех, кто всегда говорит правду, а «правыми» — класс систематических лжецов." (А.Бадью “Можно ли мыслить политику?” М, “Логос” 2005, с. 73) Определение политических позиций в отношении истины разделения между ними, очевидно, является аксиоматическим, и не зависит от возможной путаницы в головах конкретных политиков и партий, а наоборот, является условием для понимания основного политического вопроса: кто против кого? Научная истина, как и пролетариат, не имеет национальности — поэтому признавая Лимонова как великого русского писателя, в плане политики следует заметить, что его идеология была и остаётся путанным, непоследовательным радикализмом. Претензия на то, чтобы превзойти разделение левых и правых, предпринимавшаяся и прежде Лимонова многими далеко не глупыми людьми, и в этот раз потерпела крах, оказавшись не выше, а ниже этого разделения. С уходом автора необходимость решения данной задачи переходит к его наследникам: принять или опровергнуть аксиоматическое доказательство истинности разделения между правым и левым — для чего, по-видимому, кому-то придётся на пару лет засесть за учебники по высшей математике.

Национал-большевизм представлял собой на момент создания интересное решение по совмещению двух, казалось бы, несовместимых позиций.

Книга «Дисциплинарный санаторий» — ещё один роман Лимонова, который я прочёл с большим интересом. Книга хороша уже хотя бы тем, что ставит правильные вопросы об устройстве и некоторых идеологических практиках современного общества, его критическая направленность вызывает уважение. Вместе с тем, решения, предполагаемые им, вызывают у меня глубокие сомнения:

a) Совершенно верно высмеивается Оруэлловщина, в которую, к сожалению, многие граждане верят с тем бессознательно подразумеваемым удовольствием, чтобы снять с себя ответственность, возложив всю вину за своё страдательное состояние на тоталитарное государство, хуже которого заведомо ничего не может быть — а значит, оправдать своё право уклоняться от политической борьбы.

b) Учит презирать буржуазную демократию и одурманенное медиа «большинство» как недорезанную священную корову. В самом деле, от того, что сто, или тысяча, или миллион дураков соберутся и проголосуют за то, что Солнце вращается вокруг земли, или за очередного вонючего диктатора, или за то, что «лимит на революции исчерпан» — их мнение от этого не станет более истинным, или достойным уважения.

c) Указывает на эксплуатацию категории жертвы, превознесение слабости и морально-циническую заинтересованность в этом как профессиональных нищих, так и буржуаз-бюрократии «санаторных» стран. Для сравнения: средний доход жителя Вологодской области составляет порядка 20 тыс.р. в месяц — а доход профессионального нищего в Москве — в четыре раза больше. Либеральные стоны о покаянии за Октябрь 17-го, как и поповские стоны о покаянии за расстрел бывшего царя Николая Гольштейн-Готторпа, и прочая мировая скорбь, с которой эти господа «просвещают» весь народ уже десятки лет, выдаёт смычку интереса и желания. Интерес — в оправдании репрессивных неолиберальных реформ, которые начиная с 90-х загнали в гроб много больше народу, чем все коммунисты вместе взятые. Желание — истерическое удовольствие от отождествления себя с «безвинной жертвой ужасающего тоталитаризма», из чего — моральное превосходство над Сталиным как объектом их желания.

d) Что же касается ответов, предлагаемых на эти проблемы, то они мне представляются во многом сомнительными. Лимонов пишет про нужду в героизме — мужчина, побеждающий чудовище во имя своего народа, и т.д. Образ красивый, но как оно должно выглядеть в прозе жизни? Допустим, с сегодня на завтра народ, или пролетариат в той или иной стране, или в группе стран, восстанет и раскулачит буржуазию. Тотчас же перед ним встанет вопрос управления экономикой и развития производства: как организовать поставки продовольствия, топлива, наладить ж/д и авиа сообщение, международную торговлю, кредит — поскольку денежные отношения нельзя упразднить с сегодня на завтра, как и государство, и бюрократию. Вопрос грамотного законодательства и его исполнения — также нетривиальная проблема: сотни тысяч старых законов надо отменять, и тысячи новых принимать заново. Будут ли десятки тысяч менеджеров, бухгалтеров, юристов, экономистов, чиновников, банковских работников, необходимых для налаживания жизни общества без буржуазии, похожими на мифического героя, в одиночку побеждающего чудище? Не будет ли такой герой вывернутым наизнанку Джоном Галтом? — а ведь мы знаем, что именно такие Джоны Галты с Уолл-Стрит, и устроили нынешний экономический кризис! В связи с этим возможно ещё более критичное прочтение книги как оправдания неолиберальных реформ против социального государства, чьи апологеты выражались сходным образом, настаивая на мнимом ограничении прав и свобод граждан, насаждении патернализма и тому подобных вещах.

e) Решение проблемы бесконечной искусственности капитализма Лимонов видел в экологическом кризисе, о который она должна разбиться, вернувшись к старому доброму жёсткому насилию, в котором возможен военный мужской героизм, сражение и смерть во имя народа. Однако какие научные исследования позволяют нам сделать вывод, что экологический кризис, восстанавливая всё более реакционные формы капитализма, должен привести к его краху и остановке прогресса? Современный западный капитализм уже давно насквозь экологичен, загрязнение окружающей среды благополучно вытесняется в третий мир, который едут спасать гринписовские активисты. Экологизм и загрязнение сосуществуют в нём без того, чтобы уничтожать друг друга — или, вернее, чтобы уничтожать друг друга без конца, постоянно возобновляясь, совместно продлеваясь в дурную бесконечность. То же верно и относительно мнимой конечности ресурсов: металлов ещё полно в недрах Земли, в её океанах и за её пределами — Луна, Марс и астероиды ещё долго могут служить источником сырья для всё расширяющегося прогресса, хоть капиталистического, хоть коммунистического, ещё десятки тысяч лет. Энергетический кризис может быть решён атомной энергетикой, возобновляемыми источниками, освоением лунных запасов Гелия-3, или ещё не открытыми сегодня способами. Как и когда будет организована их добыча — вопрос времени. И не окажутся ли герои народно-экологических восстаний против капитала и прогресса, в конечном итоге его врачами, в очередной раз спасающими и обновляющими мировой капитализм докапиталистическими методами?

В плане критики традиционности как антинаучного метода Маркс не зря писал о том, что «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории. Так, Лютер переодевался апостолом Павлом, революция 1789-1814 гг. драпировалась поочередно то в костюм Римской республики, то в костюм Римской империи, а революция 1848 г. не нашла ничего лучшего, как пародировать то 1789 год, то революционные традиции 1793-1795 годов.» В 21-м веке уже нет смысла рядиться в революционеров 19 или 20 века, как это делал Лимонов в своей политической карьере, призывая к синтезу большевизма и национализма. В обозримом будущем нации неизбежно отомрут, государственная и частная собственность будет обобществлена, вера в богов иссякнет, брак станет посмешищем. Национализм — не выход, а очередной тупик капитализма; выход лежит в совершенно ином направлении, и его нельзя достигнуть ни красивой фразеологией, ни ни самопожертвованием, а одним лишь ростом производительности труда, которая сделает его капиталистическое разделение невозможным, а вслед за этим — классовое разделение и перечисленные надстройки над ним.

Лично я не припоминаю такого случая, чтобы различание «мужских» и «женских» качеств характера, кроме как в лакановском психоанализе и у некоторых постлаканианцев, не оказалось бы при ближайшем рассмотрении антинаучной бессмыслицей, которую Лимонов при жизни также зачем-то транслировал в массы.

Героизм и мужество в грядущих революциях, если они будут иметь место, будут иметь мало общего с мифопоэтическим представлением о них. Не говоря уже о том, что представление о мужестве как важнейшем качестве революционера, то есть приличного человека, является обобщением с некоторых представителей мужского пола в экстремальных, но преодолимых чрезвычайными волевыми усилиями условиях. А если экстремальные условия являются преодолимыми не однократным или повторяющимся волевым усилием, а точностью экономических или управленческих расчётов? Почему принято считать сержанта, жертвующего собой в бою и спасающего десять человек более достойным, и его героизм обобщаем в мужественность — а исследовательский коллектив, состоящий из десятков или сотен научных работников разного пола, в течение многих лет разрабатывающего лекарство, спасающее сотни тысяч жизней, работа которого не столь очевидна, но на порядки полезнее, менее достойным? Если этот коллектив в основном или целиком состоит из женщин, которые проявляли главным образом ум и трудолюбие, а не волевые усилия, должны ли мы называть его «мужественным»? Если никто из них за это время не только не погиб, но даже не заболел благодаря мытью рук перед едой и здоровому образу жизни — они уже всё, буржуи? Не вернее ли будет обобщить такой труд как «женственный», и характеризовать подвиг сержанта, имевшего глупость застрелиться из вражеского пулемёта, недостаточно «женственным»? Лично я не припоминаю такого случая, чтобы различание «мужских» и «женских» качеств характера, кроме как в лакановском психоанализе и у некоторых постлаканианцев, не оказалось бы при ближайшем рассмотрении антинаучной бессмыслицей, которую Лимонов при жизни также зачем-то транслировал в массы.

Книга «Убийство часового» — хорошая и злая книга, главным образом о войнах на постсоветском пространстве: в Сербии, у Белого Дома, в Абхазии, в Приднестровье. Остроумно дана критика доморощенной буржуазии и позднесоветской бюрократии, распропагандированной в пользу «искусственного космополитизма», как и сравнение с «похитителями тел» Горбачёва и компании. Со всем, что Лимонов в ней пишет о буржуазном гуманизме, о ложной идеологии «прав человека», трудно не согласиться — до того самого момента, когда начинается изложение позитивного содержания. Ведь представление интересов национального государства как собственных интересов субъектов — такая же идеология, ничем не лучшая буржуазного гуманизма, представляющего в качестве таковых интересы «человечества вообще», а зачастую и намного хуже. Верно то, что война выбивает многие комплексы и предрассудки — однако на каком основании следует считать войну за интересы того или иного национального государства более обоснованной и справедливой, чем за интересы, скажем, British Petroleum, или любой другой буржуазной конторки, писатель Лимонов так и не поясняет.

Допустим, та или иная война может приблизить падение мирового капитализма и победу коммунизма, в этом смысле она может быть прогрессивна. Верно, что многие, или даже большинство её участников могут воображать себя патриотами, членами своего народа, отождествлять свои интересы, интересы народа и государственного=бюрократического аппарата в одно целое, и с фанатизмом убивать и умирать за этот или любой другой образ, честь им и хвала. Но как только мы переходим от эмоционально нагруженных образов к их научному анализу, то всякая воображаемая естественность такого состояния рушится в пользу производственных и психофизиологических отношений.

Являются ли производственные отношения и производительные силы, которые способны развить национальные государства большими и лучшими, чем те, что способно развить объединённое в безгосударственном коммунизме человечество? Нет, не являются. Будут ли нации и государства существовать вечно, или когда-то смешаются в единое человечество? Нет, не будут, рано или поздно они отомрут, вместе с институтами частной собственности, религии и семьи. Значит, национализм, их оправдывающий и превозносящий — такой же обман, как и басни буржуазии, что единое человечество уже существует, и чтобы вступить в него, национальным государствам нужно всего лишь ввести у себя парламентскую демократию по американскому образцу и открыть корпорациям свои рынки.

Один из лозунгов, провозглашённых Лимоновым в политике: «Россия — всё, остальное — ничто!» Звучит красиво, пафосно. Однако, если мы возьмём географическую карту, или глобус, или атлас, и посчитаем, какую часть от поверхности суши или всего земного шара занимает территория Российской Федерации — то убедимся, что до 100% данному государству в любом случае далеко. Далее, помимо Земли в одной только Солнечной системе — целых восемь планет вместе с Плутоном. Единица в восемь раз меньше восьми — и это не считая, что масса, объём и поверхность планет-гигнатов, Юпитера, Сатурна, Урана и Нептуна, много больше всех планет земной группы вместе взятых. А ведь солнечная система — лишь одна из ста миллионов звёзд нашей галактики, одной из многих миллионов в нашей вселенной, составляющей бесконечно малую часть этой вечной природы. В чём был смысл выдавать исчезающее малое почти ничто, которым является существование не только России, но и всей земной цивилизации за некое «всё», если оно таковым даже близко не является?

Лимонов, будь он жив, мог бы сказать, что это метафора, что под словами «Россия — всё, остальное — ничто!», он имели в виду некое поэтическое сравнение, а не объективную действительность. Что такой пафос необходим, чтобы вдохновить товарищей на борьбу против антинародной власти и капитализма. Что если рассматривать действительность просто, без пафоса, такой, какая она есть на самом деле, революцию совершить не удастся. На мой взгляд революция, для которой необходимо антинаучное враньё — а чтобы убедиться в том, что лозунг «Россия — всё» именно таков, достаточно одного взгляда на глобус — пародия на революцию, место которой в помойке истории. Поэтому во время событий 14-го года Лимонов и его единомышленники оказались втянутыми в оправдание крымской и донбасской авантюр, смысл которых сводился в конечном итоге к обогащению известных групп крупного бизнеса.

В самом деле, что можно было бы выиграть, предположив, что есть какое-то «естественное состояние», к которому все члены общества должны вернуться, и отождествим это состояние с национальными государствами и военной мужественностью? Всякому мало-мальски образованному человеку точно известно, что «естественное состояние» — это выдумка буржуазных философов 16-18 века, стремившихся оправдать революции в интересах национальной буржуазии, её колониальную экспансию и построение мирового рынка. Руссо, прекрасно описывавший такую естественность, в противопоставлении с буржуазным притворством, условностями и искусственностями, сам был изощрённейшим буржуазным писателем, как это было продемонстрировано ни кем иным, как Ж.Деррида. Также и Лимонов, как великий русский писатель, ратующий за естественность, использовал для борьбы за неё письмо — вещь столь же чужеродную нашим биологическим, обезьяньим телам, как ксеноморф, выламывающийся из грудной клетки заражённого им землянина в известном фильме, многократно интерпретировавшегося вполне грамотными философами и психоаналитиками.

Именно как великому русскому писателю писателю и мастеру слова, по ту сторону естественного национально-мужественного притворства, а вовсе не как радикальному в своей критике, но путанному в предлагаемых решениях политику, Лимонову следует отдать должное, оставив буквалистское прочтение его наследия, (которое было бы неплохо издать полным собранием сочинений!), его врагам и эпигонам. В свою очередь покойный писатель Лимонов, если всё же окажутся верны его и древних римлян гипотезы о посмертном существовании душ, в чём я глубоко сомневаюсь, имеет полное право явиться ко мне в любое время дня и ночи и высказать всё, что он думает по поводу данной критики, если та в чём-нибудь окажется не верна.