Не очевидно, насколько необходимо познание само по себе для процветания организма. В Тимее душа, которая вселилась в тело, первоначально безумна, поток чувств приводит к блужданию, тело опрокидывается и видит правое слева и левое справа. Развитие способности выносить верное суждение о тождественном и ином упорядочивают потоки души, но нерадивая душа ошибается и погибает. С точки зрения эволюционной биологии развитие прогностической способности интеллекта является затратной и рискованной стратегией: крысы, которых тренировали предсказывать положение пищи на реле, закрытом стенкой с окошком, стали страдать симптомами, которые исследователи сравнили с симптомами тяжелых неврозов. Человек, видимо, был всегда склонен к познанию без практической цели: сохранилась палеолитическая костяная пластина, на которой, возможно, изображён змеевидный путь луны по звёздному небу. Способность к наблюдению и поиску отвлечённых закономерностей относится к той же группе признаков, что и способность к накоплению, изготовлению орудий труда и жертвоприношению. Это исключительное, т. е. редкое, а поэтому прекрасное качество человеческой природы. Но эмпирическое знание слишком стохастическое и фрагментарное, чтобы соответствовать абстрактным законам, а всеобщее содержание мышления является либо упрощением, либо бессодержательным логическим тождеством. Для существ, наделённых нервной системой высших приматов, невозможно исчерпывающее эмпирическое отражение вселенной, как невозможно и построение противоречивой и подвижной системы абстрактных законов. Познание как проект является, как и все физические и биологические процессы, бессмысленной игрой избыточных сил, обречённой на неудачу. Гегель настаивал на понимании знания как чего-то живого, как особого рода наиболее полного бытия, бытия-для-себя, включающего бытие-в-себе вещи и бытие-для-другого внешней чувственной реальности. Знание не является более или менее полной частью реальности, но отличается трагической природой всего живого. Мифы и праздники передают хрупкую красоту редкого и переполненного витальной силой. Греки во время Анфестерий напивались молодым вином и плели цветочные венки, чтобы на третий день наполнить пустые горшки из-под вина возлияниями, посвященными предкам и мертвецам: «богатство весеннего цветения также приходит оттуда, из глубины земли, куда уходят умершие люди и умершие цветы». Правильной феноменологической редукцией был бы тезис о том, что эмпирическая картина вселенной является относительно точной догадкой о свойствах материального мира, неполной и ложной, но достаточно точной, чтобы быть чудесным и завораживающим органическим явлением.

Нужно ли верить в объективную реальность и cogito субъекта? Реальность и субъектность имеют характер горизонта, они могут быть более или менее интенсивными. Ницше считал картезианского субъекта иллюзией и упрощением внутреннего мира, но единство «я» необходимым для мышления. То же и с внешней реальностью: она дана в категориях, существующих только для этого биологического вида. Пространство и время, качество и количество имеют смысл только для конечного субъекта, а значит мир сложнее и противоречивее. Перспективизму зла нужно противопоставить перспективизм дара. Мышление вообще происходит в двух регистрах: мы думаем о мире одновременно при помощи образов и при помощи слов. Высшие приматы способны использовать символический язык, но не способны выстраивать предложения, т. е. не способны на создание синтаксиса, порядка правил, которым подчиняется выражение причинно-следственных связей и свойств вещей средствами языка. Хотя существуют скептики, считающие интерпретации жестов гориллы Коко выдумкой Паттерсон (её обвиняют в принуждении сотрудниц зоопарка демонстрировать грудь горилле, якобы интересовавшейся человеческими сосками), Коко, видимо, была способна шутить, показав однажды на птицу со словами «Это я», когда Паттерсон спросила, умеет ли Коко летать, та ответила, что умеет, но призналась, что говорит неправду, когда от неё потребовали показать, как она летает. Образное мышление является серией оценок, в противоположность символическому, которое только служит образному мышлению, производя умозаключения и абстракции. Внутренний субъект состоит из связей между операциями символического мышления, которые задаются аффектами и принципом удовольствия. Именно воображаемая связь символического содержания краткосрочной памяти является субъектностью, отделяющей поток образов от внешней реальности, смещающей реальное содержание событий. Особенностью мышления является интенсивность отражения другого в субъекте. Возникновение вещей в природе сопровождается выделением их из мира, наделением избытком способности влиять на другие вещи. Внутренний мир отделяется от внешнего с удивительной скоростью отражая вещи, составляющие материальную среду культуры. Эта сверхъестественная интенсивность отражения внешней реальности создаёт иллюзию тождества субъекта и объекта, отрицания избытка субъекта в полноте объекта. Возникает дихотомия материализма в духе диалектики Энгельса, которая начинает с декларации материальной реальности, и метафизики, например, Мейясу, который рассуждает о том, существовала ли реальность во времена динозавров. Совпадение субъекта и объекта возможно только как смерть субъекта, полное возвращение в материальную субстанцию. Вера в возможность метафизического знания напоминает фотометрический парадокс: до открытия красного смещения астрономы не имели точного объяснения явлению чёрного звёздного неба, в бесконечной неподвижной вселенной небо должно было бы быть непрерывной сферой звёздного света. Не существует общего движущего начала, наподобие архе досократиков или духа Гегеля, большая часть вещей посредственны и уродливы, но, если считать красоту ценностью, предикатом бытия нужно считать дар, избыток. Крайности являются проявлениями слабости, уклонениями от опасностей игры жизни. Вопрос о материи или математической логики как субстанции не имеет смысла, потому что поставлен с целью уклониться от защиты и критики суждений субъекта. Реальность субъекта является живым отражением другого, её интенсивность пропорциональна одновременно полноте и трансцендентности этого отражения. Метод Декарта предписывает удерживать под рукой как можно более полные данные о проблеме. Необходимо фильтровать иллюзии, отказываться от видимостей, которые созданы низшими инстинктами. Но мир субъекта является фантазией о внешней реальности, своего рода картой, он должен вызывать желание другого. Одна иллюзия должна, иногда, уступить другой. Джаноццо Манетти спорит с папой Иннокентием III, осуждавшим человека как греховное и грязное существо, говоря о совершенстве человеческого тела: гордое прямохождение человека объясняется воздушной природой материи человеческих органов, органы чувств расположены на возвышенном месте подобно тому, как правители городов располагают стражников на высоких башнях и «вздымающихся вверх искусственных укреплениях». Наиболее интенсивная реальность — это и есть отражение в другом. Катулл отвечает Лесбии, сколько поцелуев насытят его страсть: «столько сколько песков ливийских под благоуханной Киреной, столько, сколько звёзд на ночном небе наблюдают за людскими страстями».

Для Ницше знание является средством сохранения жизни биологического вида. Это не совсем так. Абстрактное знание — это продукт мышления, проявление избытка сил. Ницше считает, что знание, основанное на представлениях о субъекте, субстанции и категориях, иллюзорно, критерием ценности знания является его полезность в приращении власти, т. е. степень аморальности. Но ценностное знание опирается на научное знание, оно может быть более или менее полным. Критерием полноты знания должна быть интенсивность работы абстрактного мышления с эмпирическим материалом и напряжение органов. Отталкиваться нужно от критики метафизической потребности, т. е. от критики потребности достижения свободы через фантазию об истинном знании. Ницше отрицает структуры абстрактного мышления как фикции и противопоставляет им идею структур ценностного мышления, фиктивных, но принятых на веру. Понятийное мышление отражает эмпирический материал неполным образом, но оно не является неполным потому, что за внешними признаками вещей скрываются её подлинные признаки. Ницше отрицает существование такой вещи в себе, но считает любую точку зрения относительной, поскольку существует бесконечное количество точек зрения. Познание при помощи логического аппарата ограничено не потому, что любое суждение ложно относительно бесконечной возможности суждений другого, а потому что в реальном мире феномен результирует все события истории. Также как в задаче о трёх телах не существует общего решения, которое можно было бы выразить конечным количеством математических формул, для полного понимания события необходимо знать бесконечное количество факторов. Правильная оценка феноменов жизни должна быть выводом из изучения таких наук как астрономия, палеонтология, и археология. Наиболее полное знание не является знанием о точках зрения, как например рассказ Геродота о похищении Ио финикийцами: ахейцы утверждали, что финикийцы украли красавицу силой, но сами финикийцы утверждали, что она отдалась одному из моряков и, беременная, сбежала, чтобы скрыть внебрачную связь от родителей. Более полное знание должно быть столкновением данных опыта и границ понятий. Понятия нужны, чтобы не тратить силы на очередную регистрацию опыта, но их производство требует усилий. Прекрасное знание может иметь адекватную точность для этого субъекта. Страбон считал, что звёзды поднимаются из Океана, омывающего Землю, и объяснял бесконечность Океана тем, что моряки, выходившие в открытое море, прекращали плавание не потому, что возвращались в ту же точку, а потому что у них заканчивались запасы еды и воды.

Совпадение субъекта и объекта в духе или материи — это представления, которые отрицают противоречие иерархии жизни. Перспективизм — это точка зрения сильнейшей особи, представление о реальности как о горизонте, как о степени интенсивности, это выбор знания, подверженного испытанию. В противоположность Ницше, который считал отражение мира одарённым животным одной из точек зрения, такой же ложной, как и другие, нужно считать интенсивность давления жизни субстанцией реальности. Нам кажется более реальным то, что вызывает обострение нервной активности. Реальность как явление подразумевает, что часть материального мира получает для наблюдателя смысл. Гегелевское «это» чувственной достоверности имеет смысл как осознание субъектом своих границ, «это» обладает реальностью постольку, поскольку я, субъект, создает отдельный мир, мир, в котором вещи поражают неохватной полнотой содержания, но сохраняют двойственность внешнего и внутреннего, непознаваемого, данного в фантазии. Смысл — это не то, что ускользает, существует как референции референций в духе логики Делёза, это превращение чистого избытка объекта в движение субъекта, в его внутренний мир. Возвышенная реальность должна быть миром, в котором другой наполняет желанием ошибаться и мечтать: «цветки сакуры воззвали к богам: хотя в этом мире мы познаем печаль и боль, наши мечты вечны, и сорвались на землю в гневе».