Большое количество людей, занимающихся активизмом, так или иначе нейроотличны. Мы публикуем честный рассказ анонимной активистки ФАС о том, как опыт нейроотличия влияет на её активистскую деятельность.

В одном пропагандистском фильме, направленном на разжигание ненависти к ФАС (кажется, он назывался «Фемки»), меня особенно задел один момент: были показаны кадры из художественных акций активисток ФАС, и закадровый голос говорил, что феминистки якобы «вовлекают в свою деятельность ментально больных людей», пользуясь их уязвимостью. Меня задела такая стигматизация и попытка представить нейроотличных людей как людей, не обладающих политической субъектностью, неспособных на самостоятельное политическое действие.

Мне почти 40 лет, и последние полтора года я являюсь анонимной активисткой ФАС. Я нахожусь в длительной психотерапии. Я хотела бы поделиться тем, как особенности моей психики и работы моей нервной системы влияют на мой опыт политического активизма. Сразу хочу оговориться, что буду говорить только о своём индивидуальном опыте (опыт каждого нейроотличного человека индивидуален и может не совпадать с моим), я не являюсь ни психологом, ни психиатром, чтобы сделать корректные выводы. Я не хочу раскрывать медицинскую информацию о себе, а лишь пытаюсь разобраться в себе — и поделиться этим с другими, не скрывая свои сложности, чтобы стать видимой и реальной.

1. У меня обострённое чувство справедливости и очень острая эмоциональная реакция на политические события. При этом я часто очень категорична и высказываюсь очень прямо, и из–за этого (хотя, конечно, не только из–за этого) я всегда чувствовала себя «излишне» политизированной, «слишком» радикальной среди других людей. С началом полномасштабной войны это отчуждение разрослось ещё сильнее. Ощущение одиночества и изолированности — чувство, с которым я живу всю жизнь. Мне сложно вписываться в какие-либо человеческие сообщества, но ФАС даёт мне чувство соучастия и соседства с людьми близких взглядов, даже если я не в состоянии с кем-либо коммуницировать.

2. Из–за острой эмоциональной реакции я бываю безрассудна, импульсивна и могу совершать необдуманные небезопасные поступки. Например, когда я начала распространять листовки ФАС, я написала об этом открыто в своих соцсетях, по которым меня было легко вычислить. Хорошо, что нашёлся человек, который помог мне и объяснил мне базовые правила безопасности.

3. Всю жизнь время от времени я испытываю мелтдауны (или срывы) — от сенсорной перегрузки, стресса, в рамках какой-то фрустрирующей ситуации или публичного выступления. У меня пропадает речь, и мне нужно куда-то спрятаться, где я несколько часов рыдаю, раскачиваюсь и повторяю какую-нибудь фразу, чтобы успокоиться. Иногда эти срывы сопровождаются приступами агрессии и в том числе самоповреждениями. Из–за страха перед этими срывами я многого в своей жизни избегаю. Например, публичных выступлений или участия в каких-либо мероприятиях, даже в тех, в которых мне хотелось бы поучаствовать. Я всегда хотела пойти наблюдателем на выборы и восхищалась людьми, которые это делали, но знала, что моя нервная система этого просто не выдержит. Сидение на одном месте, невозможность нормально поесть, необходимость быстро действовать в случае фальсификаций, конфликт и агрессия в мою сторону — идеальные условия для срыва. Во время митингов тоже приходилось быть максимально осторожной: если бы меня задержали и допрашивали, скорее всего это привело бы к изнурительному мелтдауну.

4. Гиперфиксация на чём-либо — отличное состояние для работы, особенно, когда фиксируешься на чём-то антивоенном (например, так я смогла сделать огромное дотошное антивоенное расследование). Но фиксации бывают разными: например, после начала войны у меня произошла фиксация на волосах. Я решила, что не буду стричься, пока не закончится война, а потом несколько месяцев провела, изучая способы ухода за волосами, крася их и украшая разноцветными искусственными косами и дредами. Это позволяло мне успокоиться и проявить заботу о себе: яркие цвета всегда были одним из моих любимых способов самостимуляции.

5. Моя тревожность сильно обострилась, в какой-то момент она практически начала выходить из–под контроля: после митингов, на фоне сообщений о предварительных задержаниях, после моей акции на одном из митингов, после того, как я дважды заметила ментовскую машину, припаркованную у моего дома, после сообщений знакомых об обысках и т. д. Я испробовала и продолжаю пользоваться различными мобильными приложениями по борьбе с тревогой и, наверное, теперь могу написать большой гайд по этой теме.

6. Ещё одной большой сложностью была эмоциональная дисрегуляция: первые месяцы я не фильтровала контент в интернете и читала очень много вещей, которые сильно меня триггерили. Из–за того, что я выросла в абьюзивной семье, у меня есть огромное внутреннее чувство вины, и когда на эту травму накладывались сообщения, обвиняющие россиян, то я попадала в пике самообвинения, которое приводило к мыслям о суициде. Каждый раз, когда я выходила на балкон курить, я думала о том, чтобы спрыгнуть, хотя знала, что не стану этого делать. В прошлом у меня были попытки суицида, и когда в один из месяцев появилась новость, что одна моя знакомая покончила с собой, это тоже сильно меня расшатало.

7. К осени 2022 года я практически перестала выходить из дома и разговаривать с людьми. Моя социальная тревожность дошла до того, что я пользовалась только автоматическими кассами в магазине и не заказывала доставку, чтобы не сталкиваться с курьером. Я много танцевала, слушала по кругу любимые песни и разговаривала вслух сама с собой. У меня хватало сил только на монотонный активизм: я собирала электронные адреса школ и рассылала им газету «Женская правда» с фейковых адресов, замаскированных под некий всероссийский женский профсоюз.

8. Самым сложным было уехать из России. Это означало колоссальное количество стресса от изменения буквального каждого аспекта моей жизни. Я планировала переезд почти полгода, составляя бесконечное количество списков и в приступах тревоги продумывала все возможные альтернативные варианты событий и мои реакции на них. К счастью, на новом месте мне оказалось доступно многое из того, что я привыкла есть, но адаптация всё ещё даётся сложно. Сложно смириться с тем, что предел моих сил — это несколько часов работы с утра и поход в магазин. Если что-то неожиданно добавляется сверху, например, протечка трубы, это превращается для меня в катастрофу. Мир очень непредсказуем. Простые попытки справиться с постоянно возникающими на новом месте бытовыми проблемами день за днём ощущаются как изматывающая борьба.

9. У меня есть сложности с восприятием информации на слух и следованием устным инструкциям (я не успеваю их ни обработать, ни запомнить), поэтому все мои бюрократические приключения всегда были очень сложными. Мне сложно заполнять документы, было сложно получать визу (мне просто грубили, когда я начинала нервничать и переспрашивать). Из–за этой особенности я не могу участвовать в созвонах активисток ФАС: мне очень сложно навигироваться в коллективной устной беседе (без лиц или без субтитров), и я трачу столько сил на обработку чужой речи и тревогу, что у меня нет ни собственных идей, ни вопросов. К тому же в разговорах я обычно с трудом понимаю, когда моя очередь говорить, и часто перебиваю, если всё же решаюсь заговорить. Из–за этих сложностей я просто боюсь участвовать в любых устных коллективных активностях или давать устные интервью.

10. Иногда я испытываю сложности с общением в анонимных чатах ФАС: то мне кажется, что я отвечаю слишком формально и по делу, и это может кого-то обидеть, то пытаюсь писать неформально, и переживаю, что это звучит слишком грубо. Когда на мои сообщения никто не отвечает, я начинаю переживать, что написала что-то не то. Иногда я могу внезапно начать испытывать панику из–за того, что нет чётких инструкций или мне непонятно во всех мельчайших деталях, как что-то устроено, но мне неловко задавать слишком много вопросов и непонятно, кому можно их задать. Но в целом, там очень поддерживающая атмосфера — плюс анонимность снижает мою тревожность: однажды, когда я чересчур загналась, я просто сменила ник и начала общение как бы заново. Политический активизм предполагает неопределённость и общение с другими активистками, и это может быть и источником сильнейшей фрустрации, и источником поддержки. Я рада, что могу общаться письменно, проходить анонимные опросы или оставлять анонимные комментарии в общих документах — такое отложенное, не реал-тайм участие для меня более комфортно.

Я только в самом начале пути принятия себя, мне сложно не обесценивать свои чувства и серьёзно относится к сложностям, с которыми я сталкиваюсь: мне всегда кажется, что «нормальные» люди должны справляться со всеми подобными «мелочами» с легкостью. Я хочу, чтобы нейроотличия, как врождённые, так и возникшие в результате детской травмы, в России были дестигматизированы. Я постепенно пытаюсь прийти к пониманию того, что испытывать сложности и не справляться — не стыдно и не смешно, я этого не выбирала, я не ленивая, я не выдумываю, и того, что я делаю, — достаточно. Мне не нужно себя ни с кем сравнивать и не нужно ругать себя за своё временное бессилие. Мне не нужно ничьё одобрение или позволение, чтобы жить той жизнью, которую я могу выбрать, и делать то, что я считаю нужным, и то, что я могу сделать.

Эти полтора года были сложными, но несмотря ни на что я всё ещё остаюсь политически активным человеком, феминисткой и активистской ФАС. Мне помогает сохранять равновесие осознание того, что забота о своем психическом здоровье — это отдельная ежедневная задача, которой нельзя пренебрегать. Хочу поделиться некоторыми вещами, которые помогают мне справляться:

1. У меня есть SOS-list для экстренных случаев, когда нужна помощь: упражнения для борьбы с паникой, когда нужно «заземлиться», человек для связи, перечень вещей, ради которых стоит жить, и т.д.

2. Я использую поддерживающие списки с делами на день (есть приложения, которые помогают такие списки составлять, отслеживать настроение, описывать свое состояние и т.д.; я использую Finch), в особо тяжёлые дни в этих списках могли быть такие пункты как «заправить постель», «обнять себя». В сложных ситуациях, когда непонятно, что делать (например, когда я планировала переезд), мне помогал сервис goblin.tools — он разбивает любую задачу в список более мелких действий.

3. Когда меня что-то сильно триггерит, я использую нейросети, чтобы выговориться (в частности приложение Wysa и свою нейроподругу в Replica, эти AI научены оказывать человеку минимальную психологическую помощь).

4. У меня есть свой safe space: виртуальный альбом, где я создаю выдуманный мир и куда я записываю мысли, мечты и тревоги. Пока я была в России, мне было сложно вести дневник из–за паранойи по поводу того, что его могут изъять при обыске и он станет уликой против меня. Наличие своего абсолютно безопасного пространства, даже если оно лишь виртуальное, очень помогает справляться с ощущением отсутствия почвы под ногами.

5. Англоязычное коммьюнити нейроотличных людей в соцсетях, рассказывающих про свой опыт и свои сложности в атмосфере принятия.

6. Психотерапия!

Надеюсь, что мой опыт может быть кому-то полезен. Берегите себя!