The Mainline Group — группа художниц, состоящая из Лены Килиной, исследовательницы из Шанхая и Сан-Паулу, и Софьи Чибисгулевой, выпускницы Royal College of Art и создательницы арт-студии в Лондоне. Художницы работают в жанре видео-арт и перформанс.

Соня, Лена, подскажите, из чего строится ваша командная работа? Как происходит коммуникация на такой большой дистанции между вами?

С.: Наш уникальный метод работы заключается в том, что мы не думаем — мы делаем. Лишь затем мы пытаемся этот импульс рационализировать. То, что мы делаем напоминает гипертрофированную оперу: мы много работаем с контекстами других культур, в которых жили, — Китай, Бразилия, Англия — но которые не являются нам родными. И из–за того, что мы стараемся избегать культурной апроприации, наше творчество принимает сатирические формы, но при этом является формой критики.

Л.: Наша коллаборация естественна, несмотря на наш разный опыт. Мне нравится выступать, быть скульптурой на сцене, а Соне, наоборот, нравится режиссировать, фасилитировать. У нас нет соревнования или разделения касательного того, кто что делает. Кто-то из нас хочет покорять сцену? Хорошо, ищем этому решение.

С.: Подобрать название для творческой группы — важный аспект, но оно также добавляет и вульгарности. Хорошее название может действительно на что-то повлиять, но, если посмотреть под другим углом, это своеобразный кивок культуре дистрибуции. Названием ты пытаешься сделать себя более релевантным в мире арт-рынка.

Как вы находите сюжет для проекта?

Л.: Ответ в нашем существовании. Когда мы начинаем обсуждать любой наш проект, то понимаем: никаких нереальных миров нет. Мы все живём в «хтони». «Хтоническая Реабилитация» — так называется наш новый проект для галереи «Ходынка». Ничего не надо создавать.

Вопрос, который я ненавижу в интервью, но который тем не менее важен: «В чём ваше вдохновение?». Мне больше импонирует слово «влияние», потому что вдохновение я нахожу тогда, когда просыпаюсь, беру телефон и вижу эту хтонь, этот сюр, который окружает меня вне зависимости от континента. Я нахожусь в Сан-Паулу, в историческом центре, в здании, которое благоустроено в 1936 году в стиле бразильский модернизм. А вокруг меня — настоящий брутальный бразильский мир: рядом с домом построен мост, под которым живут настоящие бездомные. Живут в палатках, костёр разводят. За мостом живут наркодилеры и маргиналы. С другой стороны дома находится так называемая «земля крэка». Живут, все счастливы, полиция ездит, все всё знают и так уживаются. Мне становится понятно: не надо ничего придумывать. Весь этот хтонический спиритуализм, он, собственно, здесь и есть. Понятно, что это вдохновение с уклоном в отчаяние. Но, как показывает практика, грусть и безумие мира, Москвы в том числе, тоже вдохновляет. Соответственно, то, над чем мы работаем, в своих проектах — это просто подбор медиума для отображения того, что мы видим.

С.: Наша задача как художников прийти и, как зеркало, — кривое и не кривое — отзеркалить то, что мы видим, уже обратно в социум.

Часто ли вы участвуете в разных художественных инициативах?

Л.: Географическая составляющая и наш межнациональный опыт очень влияют на творческий импульс. Он начинается с того, что мы ищем разноплановые арт-резиденции. Каждый раз, когда я вижу очередной грант, кидаю Соне: «Ну что, давай? Давай?», а она, не спавшая уже как год, всё равно поддержит.

С.: Для нас это уже нечто вроде болезненного нервного тика: мы просто периодически тратим время, рассылаем заявки. Но это действительно классный инструмент. Как правило, эти заявки — тематические. А мы сидим и думаем: как можно привязать то, что мы делаем к Бухаресту? К Шанхаю? А к Португалии? Я не видела ни одного опен-колла, глядя на который бы решила, что то, что мы делаем, является абсолютно нерелевантным. Это очень обнадёживает. Появляется ощущение, будто то, что мы делаем, то, что мы исследуем, — обращение к мифологии, к спиритическому, к прагматизму, в котором мы сейчас живём, — это интересно всегда и везде и происходит повсеместно.

Л.: Для тех художников, кто спрашивает: «Как мне улучшить свою практику?» — это отличное упражнение. Важно, в том числе, получать отказы. После очередного отказа появляется чувство, будто нас не видят, будто все резиденции нас игнорируют. Хотя мы постоянно подаём заявки и нам кажется, что говорим об очень актуальных проблемах. Да, бывают и радикальные вещи, но в связи с тем, что происходит в мире в последнее время, у нас не находится другого ответа, кроме как сарказм, сатира, ирония. Стараемся быть злободневными.

С.: Художнику для того, чтобы быть успешным, нужно смириться с тем, что он постоянно будет отвергнут. Отказы нас только мотивируют, формируют: начинаешь видеть другие стороны, другие направления для работы, иначе воспринимать действительность. Арт-мир не идеален, и мы не идеальны.

Л.: Да, Соня слишком дипломатична.

Какие, по-вашему мнению, существуют отличия художественных сфер в России и зарубежной?

С.: Когда я начала выставляться в России, то поняла, что всё действительно по-разному работает. Нет страны или арт-рынка, где что-то функционирует лучше или хуже. Просто везде разные правила. Другое дело, что есть определенная история того, что художник существует как данность. И существует отношение, заметное в крупных институциях, что художник — «дойная корова». «Вот вы к нам сейчас приходите и делаете скульптуру из бронзы, а мы продаём её и забираем себе 100%» — и такое бывает. В России, как ни странно, всё-таки есть хоть какое-то представление о том, что художнику нужно кушать, и что, несмотря на то, что мы живём в стране с богатыми природными ресурсами, бронза сама себя не ископает.

Л.: Тем не менее в России гораздо больше предрассудков к жанровому искусству, чем в Европе, Америке. На этом сказалась и поздняя коммерциализация, и убеждение, мол, художник должен быть голодным. Мы, в свою очередь, занимаемся самым некоммерческим видом искусства — перформансом. Возникает вопрос — кому это нужно?

С.: Да, капиталистическое общество, тут всё основано на транзакциях. А если эти транзакции не происходят, то твой круг не валидирован. Получается так, что ты как художник должен делать всё бесплатно, а в ответ, в лучшем случае, получаешь поглаживание по голове, в худшем — фразу: «Мой ребёнок может сделать лучше». И всё. Делать интересный социально-политический диалог, который при этом отлично смотрится над диваном, — это очень сложная комбинация. Плюс, не существует столько диванов в Российской Федерации, над которыми можно было бы повесить эти работы.

Сказалась ли на вашем совместном творчестве самоизоляция?

С.: Из–за расстояния между нами мы всегда общались дистанционно. Мы — арт-коллектив будущего… Хотя получается, что в новой реальности — уже настоящего.

Л.: Плюс пандемии в том, что арт-миру пришлось задуматься — а нужно ли иметь арт-пространство? Так ли надо художнику биться за попадание во все эти, условно говоря, «МоМы», Whitney Museum и прочие гиганты. Сейчас понимаешь, что, если организовать хорошую связь, сделать платформу, этого достаточно: ничего больше не надо, и галерист, и художник готов.

С.: Это здорово тем, что любой человек из любой точки земли, разных степеней привилегированности и достатка, может открыть компьютер и прикоснуться к культуре. Культура стала демократичнее. А то огромное количество галерей с белыми стенами, вывеской «Имя Фамилия» и абстрактным искусством выглядят так, что ты в них ни за что не зайдёшь — заклюют. Искусство обладает барьером, оно элитарно, а онлайн эту проблему решает.

Это еще разговор и об эпохе нарциссизма. В Инстаграме художники сами себе создают галерею. С одной стороны, это отличная история, а с другой — гипернарциссический момент. Зрители должны становиться «каннибалами», которые будут фильтровать этот поток эгоизма.

Текст подготовлен в рамках завершившейся выставки «Освоение Пространств» в галерее «Ходынка». Инсталляция The Mainline Group, сделанная в сотрудничестве с музыкальным коллективом AUTOTURK, будет выставлена на следующий выставке «Частоты», которая открывается 1-го сентября, под кураторством Елены Ковылиной.

Фото: The Mainline Group

Интервью: Анжела Гурциева