Рената Салецл представляет Люблянскую школу психоанализа, сочетая в своих работах психоаналитический подход, социологию, критическую теорию и юриспруденцию. Ее размышления, собранные в книге «О страхе», касаются генезиса распространенных страхов современности. Мы публикуем отрывок, в котором она рассуждает о страхе материнства.

Книга была опубликована в 2014 году издательским домом «Дело» РАНХиГС, перевод с английского выполнил Виктор Мазин.

Сегодня мы все чаще и чаще становимся свидетелями страхов, связанных с воспитанием детей. Страхи эти возникают из–за отсутствия какого бы то ни было согласия по вопросам того, как лучше растить детей, как влиять на их развитие. Страхи родителей, которым кажется, что они плохо справляются со своей работой, и растущее чувство вины из–за неудач в воспитании, — все это подталкивает многочисленных авторов к написанию руководств для родителей, которые, увы, слишком часто дают прямо противоположные советы. В этой главе мы рассмотрим радикальные примеры воспитания, которые закончились либо детоубийством, либо надругательством над детьми. Эти примеры позволят нам уяснить различие между тревожными родителями, которые сомневаются в своих действиях и постоянно ищут совета, как наилучшим образом воспитывать детей, — и теми родителями, у которых нет таких сомнений, но есть тревога по поводу благополучия их детей. Первый тип родителей — это, как правило, невротики, они постоянно ищут Другого, который избавил бы их от внутренних противоречий. Второй тип — не знают и знать не хотят о Другом, и это приводит к тому, что такие родители меньше внимания обращают на социальные запреты.

…

Детоубийство как способ обнаружения скрывающейся за матерью женщины

Столкнувшись с преступлением детоубийства и с ужасными формами насилия матерей над собственными детьми, можно подумать, что шокирующая история Медеи повторяется вновь и вновь. Отцеубийство и инцест другого персонажа мифологии, Эдипа, бледнеют в сравнении с преступлением Медеи, особенно с учетом того, что если Эдип не знал, что творил, то Медея действовала расчетливо: она прекрасно знала, что, принося в жертву детей, больше всего страдать она заставит Ясона. Эдип, узнав, что именно он совершил, ослепил себя, а вот Медея, похоже, так и не раскаялась. Вот и сегодня самыми злодейскими нам кажутся те случаи детоубийства, в которых матери, совершив преступление, не проявили ни тени чувства вины.

Принесение ребенка в жертву по типу Медеи мы находим в случае Сьюзан Смит, которая в 1994 году утопила в озере машину с двумя своими мальчиками, которых, перед тем как столкнуть машину, она привязала к заднему сиденью. В течение десяти дней Смит разыгрывала отчаявшуюся мать, у которой какой-то чернокожий тип похитил детей. После того как она призналась в совершенном преступлении, ужас случившегося оказался предельно сложным для понимания, особенно в свете того, что она пыталась избавиться от детей ради сохранения любви сына своего начальника. Она как бы пыталась избавиться от материнства, чтобы вернуть часть той женственности, которую мужчины находят привлекательной [1]. Как нам понимать это деяние?

Фрейд понимал материнство как один из способов для женщины справиться с нехваткой. Женщина как бы, наконец, обретает нечто, ребенка, который ее наполняет. Лакан, в свою очередь, настаивает на том, что никакой объект не может восполнить отмечающую субъект нехватку, и материнство отнюдь не является для женщины как для расщепленного субъекта решением проблемы. Более того, как раз материнство и может для некоторых женщин открыть проблему — они чувствуют, будто вынуждены оставить часть наслаждения, и потому, желая его вернуть и вновь занять положение «настоящей женщины», они от положения матери дистанцируются. Если мать настаивает на позиции обладания, то «настоящая женщина» выставляет напоказ свою нехватку и готовность принести в жертву то, чем обладает [2].

Медея — трагический пример женщины, которая отказывается от самого дорогого, что у нее есть, лишь бы ранить Ясона, отнять у него самое дорогое ради того, чтобы он разглядел в ней женщину, а не мать. Как подчеркивает Жак-Алэн Миллер, подобного рода попытки женщин показывать обладание неимением, то есть заключать в объятия нехватку и, тем самым, казаться «настоящей женщиной», принимают совершенно разные формы. Кажется, «нет пределов в уступках, на которые может пойти женщина ради мужчины — ни телесных, ни душевных, ни имущественных. “Уступки” здесь значат то, с чем она готова расстаться. Каждая женщина способна дойти в “уступках” до предела — отказаться от обладания абсолютно всем, стать женщиной через не-обладание» [3].

В отличие от женщин, заключающих в объятия не хватку, необладание, мужчины куда в большей степени обременены имуществом. Некоторые из них живут в постоянном страхе что-то потерять, в результате чего становятся более скрытными, чем женщины.

…

Сьюзан Смит, похоже, хорошо приготовилась к тому, чтобы принести на алтарь все, что у нее было, лишь бы ее считали «настоящей женщиной». В отличие от Медеи, Сьюзан Смит даже и не думала заставить страдать своего бывшего мужа, забрав у него самое дорогое. В первую очередь ей нужно было оставаться соблазнительной для любовника. Похоже, образ матери тяготил ее настолько, что в ее глазах, она могла быть желанной для нового любовника только в том случае, если откроет в себе настоящую женственность [4].

…

Параноидное воспитание

Материнское насилие в отношении детей может отражать множество страхов. … Случай Сьюзан Смит показывает, как страх матери может обернуться насилием из–за стремления сохранить нехватку, то есть ради того, чтобы ее воспринимали как женщину, а не как мать. Совершенно иной тип материнского насилия и страха можно усмотреть в случаях делегированного синдрома Мюнхгаузена (ДСМ). С намеком на знаменитую историю о Бароне Мюнхгаузене, который почти утонул, но все же успел спастись, вытащив себя из воды за волосы, ДСМ обозначает поведение, при котором человек провоцирует в другом болезнь или соматический симптом, чтобы затем броситься его спасать. Первые упоминания этого синдрома как раз таки связаны с материнской гиперопекой. Такого рода матери утверждают, что дети их больны, и они ходят с ними в поисках лечения от одного врача к другому. Дети же, в присутствии матерей нередко демонстрируют отдельные симптомы, но как только они остаются одни, симптомы тотчас исчезают. В подобных случаях все выглядит так, будто мать встревожена состоянием здоровья своего ребенка, в глазах окружающих она предстает нежной и любящей, однако за фасадом ее тревоги нередко обнаруживается жестокость и невежество, особенно когда этого никто не видит.

Некоторые специалисты по ДСМ полагают, что для таких матерей крайне важны особые отношения переноса, которые они устанавливают с врачами, ибо они стремятся приблизиться к авторитетным людям. И если этот поиск авторитета может свидетельствовать об истеричности матери, то в более сложных случаях речь идет о психотической структуре, а иногда и о перверсивном наслаждении. В этом последнем случае матерью движет особое наслаждение, а отнюдь не забота о здоровье ребенка. За ее заботой скрывается агрессия, причем более сильная, чем сама мать, будто ее толкает неведомая сила, которая способна покалечить тело ребенка, которая может заставить его болеть.

Интересным примером ДСМ стал случай Элизабет Х., женщины, происходящей из сплоченной религиозной семьи, вышедшей замуж в 21 год, родившей дочь Амели и затем разведшейся с мужем. В течение первых двух лет своей жизни Амели была госпитализирована десять раз из–за задержек в развитии и непрекращающейся диареи. Мать настаивала на том, что девочка нетерпима к любой еде за исключением материнского молока. Амели прошла через множество медицинских обследований, которые не показали никакой болезни. После того как девочка потеряла более двухсот миллилитров крови, у нее начали выпадать волосы и зубы, стоматолог предложил сделать анализ на содержание ртути (этот анализ она так никогда и не сдала). В возрасте двух лет Амели скончалась, и Элизабет настояла на том, чтобы вскрытия не делали.

Поначалу Элизабет впала в глубокую депрессию, но потом быстро оправилась и завела нового ребенка, Дэнни. У этого мальчика тоже якобы развилась непереносимость к какой-либо еде, кроме материнского молока. До пяти лет Дэнни питался исключительно молоком матери, либо сосал грудь, либо получал его замороженным в форме а-ля мороженое [5]. Все детство этого ребенка проходило в бесконечных мучительных походах к врачам и бесконечных анализах. И хотя анализы показывали, что с ребенком все в порядке, история его болезни была подделана, и, таким образом, врачи выписывали ему различные медицинские препараты [6].

Когда в местной газете появилась печальная история тяжелобольного Дэнни, который, как рассказывала его мать, переживал неизлечимую болезнь дольше кого бы то ни было из попадавших в подобное положение, врачи, полиция и социальные службы решили изменить тактику. Дэнни был госпитализирован, ни одно из заболеваний, за исключением астмы, не было диагностировано, и врачи выяснили, что мальчик отлично продержался на материнском молоке только благодаря тому, что в течение всех этих лет потихоньку «подтыривал» самые разные продукты и подкармливался ими. Когда это дело рассматривалось в суде, то служба защиты прав ребенка настаивала на том, чтобы Дэнни остался с матерью, но при этом ему назначили курс психотерапии, хотя врачи надеялись, что мальчика у мамы отнимут. В конце концов, он остался с матерью, и состояние его стало резко ухудшаться. Из–за приступов астмы он постоянно попадал в больницу, и возникло подозрение, что мать дает ему неверную дозировку противоастматического лекарства. Однажды приступы астмы привели к остановке дыхания и хроническому нейрокогнитивному дефициту. В тот день Элизабет оставила сына в парке, где он, конечно же, оказался в условиях, провоцирующих астму — пыльца, трава, собаки. Когда он попал в реанимацию, медсестра слышала, как мать повторила несколько раз: «Ты не можешь дышать», после чего, собственно, и случилась остановка дыхания. Врачам с огромным трудом удалось ввести ему трубку для поддержания дыхания, поскольку голосовые связки мальчика были предельно сжаты, и к легким было не пробраться. Во время этой процедуры мать оставалась совершенно спокойной, хотя ситуация вела к серьезным нарушениям работы мозга и чуть ли не к полной потере памяти. После этого случая Дэнни попал к психиатру, который отметил, что всякий раз, когда Элизабет разлучается с сыном, у нее начинается паника, а также и то, что ребенок может окончательно превратиться в беспомощного и склонного к нанесению себе увечий [7].

Если страх отделения обычно возникает со стороны ребенка, то в данном случае мы видим, как от подобного чудовищного страха страдает психотическая мать. Элизабет старалась предотвратить даже самую короткую разлуку со своим ребенком, постоянно придумывая ему болезнь. Материнское молоко превратилось в тот последний объект, который был призван навсегда соединить мать и дитя. Страх матери, который поначалу кажется связанным с заботой о здоровье ребенка, на деле вызывается ее неспособностью от него отделиться. Отделение ребенка от матери означает, что мать должна справляться со своей собственной нехваткой, а также с нехваткой в Другом. Мать должна прекратить использовать ребенка в качестве объекта, якобы наделяющего ее полнотой, да и ребенку тоже необходимо справляться со своей нехваткой, которую материнская любовь все равно никогда не сможет устранить. Психотическая мать, однако, не перечеркнута нехваткой, потому она и не может отделиться от ребенка.

Сказать все

Сегодня родители под влиянием бесконечных споров о травмах и о том, как их можно предотвратить, полагают, что воспитание детей через проговаривание всех возможных травматических событий может уберечь их от формирования травм. Из предыдущих глав понятно, что сегодня мы склонны верить в то, что нанесение удара по потенциальным источникам страха может смягчить его воздействие. Эти тенденции идут рука об руку с индустрией самопомощи, вместе с которой они и возникли. Эта индустрия пытается дать руководство по подчинению травм и страхов. Но так ли это на самом деле, действительно ли «сказать все» — значит добиться желанного результата, значит предотвратить травмы детства?

Психоаналитик Катрин Матлен описывает случай семилетнего мальчика по имени Артур, которого родители привели из–за жестокости и неуправляемого поведения в школе. Во время аналитического сеанса Артур начал рисовать огромного морского дракона, чудовищного осьминога, пожирающего все вокруг, и морскую слониху, высиживающую яйца. Мальчик пояснил, что все яйца обречены на смерть, что слон их сломает, раздавит. Родителей Артура этот рисунок необычайно расстроил, и они принялись оправдываться: мол, делали все возможное, чтобы изменить навязчивые идеи сына. Отец сказал: «Моя жена знает о психологии все на свете. Она знает, что нужно делать. Мы ничего не держим от него в секрете, ведь всем известно, что секреты — это плохо» [8].

Родители объяснили, что крайне деликатно они раcсказали Артуру об одном травматическом событии — о том, как у его маленького братика во время родов повредился мозг. Когда он родился, врачи сказали матери, что, если он и выживет, то будет ненормальным, сломанным. Описывая эту травматичную историю, мать говорит: «Мозг раздавился, — так выразились врачи, а тут Артур рисует раздавленные яйца!». Отец в этот момент перебивает мать: «Слушай, давай лучше не будем об этом. Ты же знаешь, что каждый раз тебе становится от этого плохо. Артур и так все знает, и это ни к чему не ведет» [9]. Мать тем временем продолжает рассказывать о том, как заявила врачам, мол, если ребенок был действительно сломан, то они должны с этим «что-то сделать». Врачи ответили, что сделать в этом случае ничего не могут. Вскоре состояние новорожденного ухудшилось, и он умер. После этого мать начала задаваться вопросом, умер ли ребенок своей смертью, или врачи выключили аппараты по поддержанию жизни после того, как она сказала, что едва ли сможет заботиться об инвалиде.

Психоаналитик пришла к выводу, что жестокость Артура, его желание кого-нибудь «зверски убить», было резонансом материнского вопроса, не была ли она убийцей: «Артур как бы пытался ее подбодрить, говоря, что ее секрет не такой уж и чудовищный: «Я хочу их убить, и в этом нет ничего неправильного»» [10].

И хотя родители пытались говорить обо всем, чтобы уберечь Артура от травмы смерти маленького братика, они не сумели проконтролировать свое собственное бессознательное, свои собственные фантазии, свое собственное чувство вины. Рисунки Артура отразили страх матери, связанный с виной ее сверх-я: таким образом, морская слониха, давящая яйца, изображает не агрессию Артура, а его отчаянную попытку усмирить страх и вину его матери.

Этот случай придает иную перспективу той идее, что у родителей не должно быть секретов от детей, дабы предотвратить возможные травмы. Психоанализ в отношении секретов придерживается девиза «Сказать все — не значит все сказать». Как бы ни старались мы выразить в словах события, драмы, травмы, мы не можем контролировать проговаривающееся между строк бессознательное. В истории Артура, можно сказать, неважно, что родители пытались ничего не держать от него в секрете, все равно они не могли всего сказать. Артур своим поведением как бы пытался справиться с тем, о чем они сказать не могли, — с бессознательными желаниями и фантазиями матери [11].

Представление о том, что кое-какие вещи нельзя держать от ребенка в тайне, что родители обязаны рассказывать детям буквально обо всем, что травма может быть вербализована, вытекает из того заблуждения, что в действительности можно взять и высказать все [12].

…

Мишель Фуко упоминает случай одного человека, который предстал перед судом и которого признали виновным в совершении преступления. На вопрос судьи: «Почему вы это сделали?» — он сказал, что не будет объяснять свои мотивы, но готов понести наказание за преступление. Судья вышел из себя и сказал: «Но суд не может вас наказать, если вы не скажете, зачем это сделали!» Фуко приходит к выводу, что закон сегодня больше не действует, если субъект не желает выразить глубину своих чувств, исповедаться, рассказать о своих внутренних конфликтах и мотивах.

В свете такой погони за исповедью, возникает вопрос: может ли закон судить психотика? Суд нередко объявляет психотика здоровым, чтобы удовлетворить общественную жажду наказания, да и психотик может найти в наказании своеобразное удовлетворение.

…

Общественному мнению весьма непросто разобраться в конфликтных отношениях, возникающих у матерей с детьми. Даже Фрейд полагал, что в материнской любви к детям нет той обычной смеси любви и ненависти, которая возникает в других отношениях между людьми. Однако после Фрейда мнение психоаналитиков изменилось, и они начали отмечать амбивалентный характер материнской любви [13]. Стоит сказать, что не нужно бояться этой амбивалентности. Проблемы у ребенка начинаются тогда, когда он становится чистым объектом материнской любви или ненависти, в то время как ее амбивалентное отношение парадоксальным образом открывает пространство для того, чтобы ребенок дистанцировался от матери и, тем самым, обрел определенную «свободу».

Примечания:

[1] Когда подобное убийство совершает мужчина, то злодеяние обычно объясняется в контексте психоза или влияния алко голя и наркотиков, а вот, когда это делает женщина, то суд, как кажется, такого рода объяснений даже и не ищет. Самое ужасное, когда преступница сама никак не может оправдать свое преступление. Если мужчина убивает своих детей, то, как правило, он убивает и жену.

[2] См.: Miller J.-A. On Semblances in the Relation Between the Sex- es // Salecl R. (ed.). Sexuation. Durham: Duke University Press, 2000. P. 18.

[3] Миллер делает тонкое замечание, что церковь обнаружила настоящих женщин еще до того, как это сделал психоанализ: «Церковь разглядела в них угрозу и пришла к решению выдать их замуж за Бога». Речь о женщинах, принимающих обет послушания, бедности и целомудрия. Здесь женская нехватка обладания приходит в согласие с обетами, обрамляющими женское наслаждение: «Они обнаруживают, что ни один мужчина не способен оказаться на этом уровне наслаждения, что никто, кроме Бога, здесь не будет уместен» (Ibid. P. 23).

[4] В истории Сьюзан Смит имело место и сексуальное насилие, и различные сексуальные отношения с мужчинами, которые играли в ее жизни роль авторитетов, и все это заставляет задуматься о ее сексуальности, раскачивающейся между ролью жертвы и ролью соблазнительницы. Когда она начала отбывать тюремный срок, у нее случилось два эпизода сексуальных отношений с охранниками.

[5] Schreier H. A., Libow J.A. Hurting for Love: Munchausen by Proxy Syndrove. N.Y. —London: The Guilford Press, 1993. P. 45.

[6] «Его диета, как сообщается, целиком и полностью состояла из материнского молока, хлеба из опары и жидких добавок. Кроме того, перед ним всегда была гора таблеток из одиннад- цати различных препаратов, и у него возникли осложнения, связанные с длительным употреблением токсичных доз корти- костероидов, которые обычно выписывают астматикам» (Ibid.).

[7] Schreier H. A., Libow J.A. Hurting for Love: Munchausen by Proxy Syndrove. N.Y. —London: The Guilford Press, 1993. P. 48.

[8] Mathelin C. Lacanian Psychotherapy with Children. N.Y.: The Other Press, 1999. P. 30.

[9] Mathelin C. Lacanian Psychotherapy with Children. N.Y.: The Other Press,1999. P. 31.

[10] Ibid. P. 32

[11] Психоаналитики, работающие с детьми, отмечают: когда ребенок слишком агрессивен, неуправляем, то нередко это связано с его попытками отвлечь мать от депрессии. Ребенок как будто пытается занять свою мать, чтобы у нее не оставалось времени на депрессию.

[12] В популярной психологии говорится, с одной стороны, о том, что людей можно научить полному самовыражению, объяснить им, как высказывать свои интимные чувства, желания и т. д., но, с другой стороны, их нужно научить «обманывать» друг друга, чтобы добиться желанного результата (я имею в виду различные книги по самопомощи, в которых рассказывается, как преуспеть в любви, в работе и т. д.).

[13] См.: Leader D. Sur l’ambivalence maternelle // Savoirs et clinique. 2002. No.1 (March). P. 43-49.