Create post
Газета «Гедонист»

Трещина в картине: Рецензия на роман Донны Тартт "Щегол"

Maria Krivosheina
Simon Libertine
Сергей Краснослов
+1

На первый взгляд «Щегол» — идеальный роман о роли искусства в жизни современного человека. Не случайно эпиграфом к одной из решающих частей книги Донна Тартт ставит слова Ницше: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины…»

Именно искусство сначала едва не убивает Тео Декера, 13-летнего ньюйоркца, пережившего теракт в Метрополитен-музее, а затем спасает его много лет спустя, вытащив «из пучины страстей», депрессии и хронической наркомании.

Американская писательница Донна Тартт пишет медленно, выпуская по роману раз в десятилетие. Это не мешает становиться каждой ее книге событием. В апреле 2014 года журнал Time включил писательницу в список ста самых влиятельных людей мира. Последний большой роман Тартт, «Щегол», получил Пулитцеровскую премию.

Американская писательница Донна Тартт пишет медленно, выпуская по роману раз в десятилетие. Это не мешает становиться каждой ее книге событием. В апреле 2014 года журнал Time включил писательницу в список ста самых влиятельных людей мира. Последний большой роман Тартт, «Щегол», получил Пулитцеровскую премию.

Эта могучая книга начинается со взрыва на выставке голландской живописи, куда Тео и его несчастная мама (одинокая разведенка, повести Барбары Пим на прикроватной тумбочке) заглядывают, чтобы спастись от дождя. Мама гибнет, а у Тео (за круглые очки друг Борис зовет его Гарри Поттером) в руках оказывается картина художника Карела Фабрициуса (ученик Рембрандта и учитель Вермеера) с изображением птицы, сидящей на цепи.

Основоположник делфтской школы живописи, Фабрициус погиб вместе со своей мастерской при взрыве порохового склада. Большинство холстов также погибло. Сейчас в мире насчитывается 17 его картин (почти в два раза меньше, чем подлинных Вермееров). Одна, правда, не самая лучшая его работа есть в ГМИИ им. Пушкина («Гера, скрывающаяся у Океана и Тефии»), тогда как «Щегол» из гаагского Маурицхейса — самая известная. Особенно теперь, после того как стала едва ли не главным персонажем тиражного романа.

Очнувшись от волнового удара, Теодор видит рядом с собой Велти — раненого, истекающего кровью старика, протягивающего ему кольцо и картину Фабрициуса, только что висевшую на стене рядом с «Уроком анатомии» Рембрандта и несколькими портретами кисти Франса Халса. Мальчик выносит крошечное полотно на улицу, еще ничего не зная ни о судьбе матери, ни о том, что отныне за ним наперегонки начнут охотиться копы и органы опеки, передавая его из одной семьи в другую, а затем и полубезумные антиквары, желающие заполучить шедевр международного значения.

Позже, случайно прибившись к мастерской реставратора старинной мебели, Тео Декер становится преуспевающим (читай: плутоватым, нечистым на руку) торговцем предметами искусства. «Щегол» Фабрициуса хранится у него сначала в спальне, прикрепленный скотчем к кровати, затем в ячейке анонимного хранилища, пока однажды изрядно постаревший «Поттер» не узнает, что картину ему подменили и нужно вернуть оригинал человечеству во искупление грехов, причем не только и не столько собственных.

Гораздо существеннее — рассуждения об искусстве и «за жизнь», а также намеренно растянутый, как бы несовременный хронотоп массивного 800-страничного повествования, требующего полного погружения.

Все это даже не спойлер, поскольку в книге у Тартт происходит много всевозможных событий, способных заполнить не один сезон плотного телесериала на платном канале. Тем более что сюжетная канва в «Щегле» — не самое важное. Гораздо существеннее — рассуждения об искусстве и «за жизнь», а также намеренно растянутый, как бы несовременный хронотоп массивного 800-страничного повествования, требующего полного погружения.

Впрочем, фабула, в которой все срифмовано и постоянно перекликается, делает это погружение максимально комфортным: оторваться невозможно, несмотря на разные сюжетные шероховатости, которые, впрочем, принимаешь как данность, кладешь себе на ум, чтобы это не мешало читать увлекательную книгу дальше.

К примеру, откуда у Велти, раненого деда из музея, оказался в руках «Щегол» Фабрициуса? Если его смертельно ранило взрывом, то когда он успел подобрать картину? А если не подобрал, то получается украл со стены, невзирая на видеокамеры? Велти сам что ли устроил этот взрыв, в котором погиб и навсегда покалечил любимую внучку? Рассчитал все, как в «Афере Томаса Крауна», да, оказывается, не совсем все, вот и попался? Тартт не дает ответа, тем более что это и неважно. Табуретка романа стоит на собственных ногах, внутри книги плещется, кипит и пенится самодостаточный мир, в реальность которого приходится верить для того, чтобы узнать, чем «сердце успокоится». Значит, все срослось и склеилось максимально верно.

Но ближе к финалу отчетливо видишь, что искусство в «Щегле» — это только прикрытие для предельно личного, искреннего авторского высказывания.

Несоответствий в романе много и сначала думаешь, что Тартт его недоработала. Но ближе к финалу отчетливо видишь, что искусство в «Щегле» — это только прикрытие для предельно личного, искреннего авторского высказывания, которое если и можно проговорить, то лишь как бы между делом, переупаковав его в формат новой, обезжиренной серьезности, только и доступной нынешнему читателю. Это мысли о собственных страхах и страстях, о неизбежном ожидании смерти и о тяготах ежедневных потерь, ведь у каждого человека есть мама, проблемы взросления, застрявшие где-то внутри, неизбывного одиночества.

Великий Рильке, воспитывая своего пасынка, что, повзрослев, станет великим художником Балтюсом, любил повторять, что в каждой картине должна быть трещина, потому что именно сквозь нее просачивается свет. Фабульные несоответствия «Щегла», в последней главе внезапно оказывающегося автобиографическими записками Тео Шекера (что противоречит оптике некоторых сцен из начала романа), нужны для того, чтобы сквозь неплотно пригнанные сюжетные блоки начал проникать «свет истины», о котором и говорил Ницше.

Читая, я все время думал, почему в качестве эмблемы романа Тартт выбрала картину малоизвестного Фабрициуса, а не более знаменитого Рембрандта или еще более символически нагруженного Вермеера или же Леонардо, как поступил Дэн Браун, для того чтобы придать своему музейному блокбастеру поистине международный размах?

Во-первых, потому что «Щегол» — тихий камерный роман о чувствах и страстях. Во-вторых, Донна Тартт писала книгу все же о людях, а не об искусстве. Живопись, художники, музеи и антиквариат здесь не самоцель, но возможность говорить о существенном. Выбирая на роль первого плана какого-нибудь эмблематического харизматичного живописца, она автоматически перекашивала бы композицию романа в сторону искусствоведческой схоластики. Вот почему ей и понадобился «незаюзанный» масскультом Фабрициус. Так порой кинорежиссеры берут на главную роль никому неизвестного человека со свежим лицом.

И самое важное, в-третьих, все рассуждения о неброском шедевре Фабрициуса, помогающем жить, утешающем и поддерживающем в моменты невзгод, — это не что иное, как метарефлексия Донны Тартт, автора трех романов о собственном творчестве и месте в культуре — негромком, вполголоса, но качественном и предельно возвышенном, благородном. Ну да, как раз между современными Рембрандтами и не менее современными Вермеерами.

Купить и читать второй номер газеты «Гедонист»


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Maria Krivosheina
Simon Libertine
Сергей Краснослов
+1

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About