Этот текст несколько отличается от привычных материалов выходящих под цифровой крышей «Gendai Eye», поскольку больше говорит об опыте личном, хотя и не отрывается от фокуса моего интереса, уж не могу я с ним расстаться так просто. Мне впервые захотелось рассказать о том, как и чего стоит результат моего исследовательского энтузиазма в наших миловидных отечественных реалиях. Текст вынашивался где-то с год, а писался за пару дней, но так обычно и происходит это созерцательное созревание. Не знаю какой смысловой вес может нарастить эта публикация, но пускай, в любом случае, будущее покажет разницу в положении дел, ведь изменения все равно нагонят нас всех.

У исследователя чаще всего бывает два пути, по крайней мере формулировка этих положений сложилась у меня за годы каких-то теоретических изысканий: компиляция уже написанного и рефлексия на сей счет или вскрытие нового без излишних погружений в чужое. Оба пути важны и нужны, поскольку первый позволяет ликвидировать языковые барьеры и делать доступным материал, подталкивая исследователей ко второму варианту развития событий. В этой ситуации может быть запрятано множество уловок: качество исследовательского материала (где усилия в идеале должны опережать амбиции), трудности перевода, желание угнаться за всем и сразу — подобный комплекс есть тоже необходимое для исследовательского сообщества явление, которое по прошествии времени лишь набирает свою значимость, поскольку ошибки/переозначения/упущения никто не отменял.

Неопределенный срок своего времени я посвятил (посвящаю) изучению того, как складывалось представление о современном искусстве Японии в России, на разных этапах существования государства. Пример данной темы — это захватывающий вопрос расширения границ истории искусства, не только за счет переопределения национальных истоков и поиск аутентичного языка и форм, но и за счет того, как один политический контекст обладает способностью выстраивать в представлении исследователя и зрителя свою собственную трактовку истории искусства другого региона. Эти обстоятельства позволяют создавать отличную, от мирового/родного, модель нарратива со своим набором авторов, работ и прочих тонкостей существования современного искусства этого региона в СССР. Я не стану углубляться в вопросы обсуждения этого явления, для этого еще придет пора других моих текстов, но сконцентрирую свое внимание на исследовательском контексте, обстоятельствах его проведения, которые могут еще больше дополнить саму тему, находящуюся, казалось бы на расстоянии в пару десятилетий.

Игнорирование Азии, а под ней мы можем понять большой набор регионов, которые в том числе и касаются нашей истории — это не только разговор о форсировании определенных нарративов в истории искусства, но и разговор про самих исследователей. Количество и качество выставочных проектов, не говоря уже о публикациях, связанных с японскими авторами, остается в очевидно упадническом положении. Этот показатель не только связан со сложностью освоения языка, отсутствием исследовательских центров или общим статусом гуманитарных наук, но и указывает на отношения внутри старшего поколения, которое в виду материальных обстоятельств своей рабочей среды или динамично изменчивых политических, не приложило усилий к тому, чтобы этот материал приоткрыть. Темп, которым должно обладать поколение молодых исследователей, чтобы успеть за свой активный срок не только впитать настоящее, но и нагнать десятилетия пустоты и застоя, колоссальный.

Япония часто выпадает из искусствоведческой среды, над современным ее статусом часто подшучивают и всерьез заявляют, что кроме пары-тройки имен и вагонов дизайна из этой страны никогда и ничего не приходило. Аналогичное происходит и в среде японистов/японоведов (как угодно), которые руководствуются в первую очередь знанием языка, как универсальным ключом к любой доступной им теме, про похожую ситуацию есть замечательный текст у Ладислава Кеснера, который я полагаю, что в скором времени переведу на русский, уж очень он показателен [1]. Для большинства японистов область искусства 20-21 века несерьезна, хотя полагаю, что если бы моровое поветрие двигалось в обратную сторону, то разговор пошел увереннее. Искусство Японии, за пределами своих традиционных и привычных форм (а от того великих, пропитанных потом истории), уже нечто необязательное и находится на нижних ступенях иерархии, уступая свое место литературе, театру и даже кино. И если такое существует в научной или профессиональной среде, то разговор об обывательском восприятии и вовсе кажется лишним.

Большинство молодых исследователей, если они независимы, а не обручены с кафедральными режимами, представляют собой наидобрейших самаритян, благодетелей, которые существуют вне материальных потребностей. Провести исследование — пожалуйста, иду исполнять приказ за свой счет. Написать текст или прочесть лекцию — милорд, моих ресурсов хватит на все. Интеллектуальная благотворительность есть тот груз, который проносят на себе большинство молодых исследователей, особенно в условиях популяризации другой страны в своей собственной. Успешный же поворот в данной ситуации часто порождает праздных клещей, которые будут радоваться и удивляться, как же вы это все провели, формализуя вашу новизну и значимость. По этой же причине большинство научных конференций (даже в самых сияющих институтах) или журналов превращается в неистовую скуку/отчетность для учреждений/обязательную поруку для всех вовлеченных участников. Примечательно, что цель данных кружков по интересам — это действительно не поиск новых истин и смыслов, а кумар над монитором, что особенно ловко показывает zoom-формат. И самое важное в этой истории, зритель/масса/народ, который должен был бы подпадать под просветительское поле…оказывается за его пределами, пафос и официоз происходящего нивелирует зрителя. Полезно также задаться вопросом о том, какому числу людей будет доступен сборник мизерного тиража с итогами какого-нибудь мероприятия и как о его существовании можно узнать. Это не вердикт для всей системы, формат международных исследовательских проектов действительно полезен, но это исключение из общего ряда случаев и правил.

Популяризация знания становится либо элементом страха, что научное и возвышенное покидает свое королевство, либо рыночной стратегией, но видимо баланс двух явлений есть неотъемлемая часть нашего времени. В определенные периоды действительно лучше отсутствие публикаций, чем их позорное присутствие, был в моей практике случай, когда одна в меру именитая японистка, желая поведать своей аудитории про современного художника Т. Мураками, не только демонстрировала словесную акробатику, но и устроила гендерную реформацию куратору некоторых проектов Мураками в США, Александре Манро, сделав ее Александром. Помимо очевидных ошибок существует еще и проблема языка, сдержанные конструкты и устаревшие модели написания научных работ не только приводят к тому, что во вступлении (в отличии от европейских/американских коллег) у меня нет возможности поблагодарить: кошку, маму, руководителя или кого-либо еще, но и меня лишают авторского взгляда. Мертвые структуры рождают безымянное прошлое, формализация языка привела не только к тому, что многие стали пользоваться им, руководствуясь чувством внутренней методички, но и к целому поколению весьма странных персонажей, изъясняющихся косноязычными цитатами, паразиты в созданной ими же самими системе.

Профильные институции, которые величаво натягивают на себя концепцию Востока не только не справляются с определением своей деятельности, этнография/искусство/столовая # 1, но и демонстрируют неспособность двигаться в будущее, поскольку это автоматически, в их представлении, ущемляет их власть и стремление закрепиться в положении незыблемого авторитета. На помощь приходят полумеры: забавненько вести социальные сети, оцифровывать свитки мертвого моря, устраивать киновечера под скрипучий паркет — выходит такая мимикрия под современность, где современные авторы мыслятся чуть ли не советскими концептами, а пространство музея становится заложником не только институциональной власти, но и своей исторической архитектуры. Проблемы такой спячки не решаются притоком молодой крови, любая попытка изменить ситуацию в центре обречена на провал, словно мы и в самом деле в какой-то вампирской саге, где существует необходимость соответствовать древнему клану со своим непоколебимым уставом, перестановки в иерархии решаются только естественным увяданием, остальное — редкость, связанная с гипотетическими скандалами и финансовыми аферами.

Иерархичность отношений — фундамент нашей вечности, следы которой давно уже перемешались с советским наследием, а также обросли поветрием новой бюрократии. Молодые исследователи, если они лишены блага связей или прикрепленности к какому-то учреждению, в большинстве случаев оказываются один на один в своей схватке с институцией. Могучие женщины, ЗАГСовского телосложения, будут долго внушать вам какое место вы занимаете в общении с ними, порог их величия определяется не только количеством вежливых слов, которое вы должны задействовать в своей речи, но и многочисленными уступками, где «Вы» моментально становится «Ты». Сложность работы в учреждениях складывается не только из общения с аппаратом власти и количества необходимых бумажек, но и условиями, в которых вы должны найти необходимый материал и как-то провести работу с ним. Уже многие говорили и писали о том, что где-то возникают проблемы при работе с компьютером, что необходимо отдельное заявление, иначе придется заниматься переписыванием вручную. Подобное касается и прав на использование изображений, в каких-то учреждениях это происходит по воле древних богов и за бесплатно, а где-то, как в Пушкинском, вас отправят оформлять договор, в независимости от типа публикации. Искренне уверен, что если бы в эту историю вмешивалось кумовство, то вопросов о том сколько и за что…не было. Несколько иначе дела обстоят с РГАЛИ или ГАРФ, там и сотрудники повежливее, да и условия работы более прозрачные. Но даже там вы можете столкнуться с фантомами нерешенных вопросов, в моем случае, к примеру, это была проблема сканирования изображений в РГАЛИ, где за пределами А4 и А3 начинались очевидные проблемы, отсутствие таких форматов в прейскуранте, не говоря уже о том, что стоимость скана даже самой простой бумажечки второй половины 20 века превышает пару сотен рублей. Легко предположить, что если ваша работа охватывает несколько десятилетий, то готовность платить за комплекс изображений бюджет маленькой боливийской деревни у вас уменьшается в разы.

Библиотеки (РГБИ, ВГБИЛ, РГБ) могут справляться с некоторым объемом твоих потребностей по теме, но и они находятся в рамках некоторого временного пузыря, особенно, если мы говорим об их комплектации. Потребности моего японского региона не дают развернуться в полной мере, даже гаражная библиотека не заставляет сердце мое биться и трепетать, складывается ощущение, что большая часть изданий попадает в библиотеки случайно. Подобное можно сказать про Японский фонд, что, казалось бы, странно, ведь организация занимается множеством выставочных проектов по всему миру, каталогов должно быть в избытке, но отечественное подразделение ограничивается несколькими полками. Чем-то эта ситуация напоминает предшественников, которые по кусочкам восстанавливали историю американского/европейского искусства, полагаясь на свои личные средства и энтузиазм. Я не берусь утверждать, что вся бескрайняя Россия должна проникнуться к Японии любовью и обвешаться сувенирной продукцией, нет, у нас есть ситуации еще более плачевные, многие национальные ответвления и вовсе не обладают культурными центрами. Что действительно важно, но может и наивно одновременно, это сохранение возможности прикасаться к этому многообразию, попытка очертить те связи, что могут связать исходный регион с каким-то другим, образовав новое знание — достойный приоритет исследовательской деятельности.

Мечты о том, что оцифровка данных сделает работу с материалом более доступной преуспевает лишь в теории, занимаясь исследованием выставочных проектов за давностью в несколько лет, ты осознаешь, что результат чаще всего будет фрагментированным. Обновление сайтов, удаление видео по требованию правообладателей, обвал информационных порталов — основные проблемные категории, не говоря уже о переходных режимах, начале 2000-х, когда физический способ хранения информации был довольно небрежным, а цифровой еще не добрался до своей оптимальной формы. Эта неспособность удержать моменты времени приводит нас всех к тому, что происходит неоднократное переизобретение одних и тех же смыслов, в результате чего продолжают рождаться все более «уникальные» и «неповторимые» выставочные проекты. Способы хранения информации претерпевают изменения, но проблема скорее касается нашей собственной способности усваивать и передавать большие единицы информации, проблема памяти.

Институция G в преддверии своей выставки будет утверждать, что только сейчас воцарился небывалый спрос на авторов из той страны, которую они представляют в рамках своего нового проекта. Но это не реальность, а симптоматика маркетинга, которая рождается из–за того, что отсутствуют специалисты своей области, а это приводит к тому, что мы совершаем ускоренный шаг назад, пытаясь выжать ресурсы из того, что было актуально и востребовано 15-20 лет назад. Абстрактная популярность выстраивается не только на этапе презентации продукта, но и закрепляется в последующем временном отрезке, подменяя и демонстрируя искусственную реальность, сфабрикованную с целью удовлетворения коммерческого. Что не особо сильно отличает ситуацию от советского прошлого, где происходило тоже самое, только с целью удовлетворения идеологического. Индикаторами реальности должны выступать не лояльные образовательные программы и ее представители, а сама среда, которая позволяла бы избегать статусного налета. Демонстрация новых подходов в неработающих системах — это иллюзорный рывок в будущее, заваленное признаниями в том, что мы уже не такие как раньше, ведь быть в прошлом или отставать для них — это стыдно.

Одна из очевидных причин этой проблемы — отсутствие коммуникации или ее формализация, которая вроде и старается перенять инструментарий обмена информацией, но не следует правилам, а лишь встраивается в бюрократическую модель, требуя от своих участников изображать действия, а не исполнять их. Существования в категориях «не с нами, значит против нас» — лейтмотив, которым пользуются все, поскольку попытка выслушать или принять иной взгляд — упущение собственной силы. Можно всячески ратовать за какие-то объединяющие и всеинклюзивные проекты, но они все равно будут находится в состоянии конкуренции. Конфронтации всех типов, от индивидуальных до политических, отягощают исследовательскую деятельность, любые повороты на замкнутость внутри себя и консервацию исконных смыслов пользу делу не приносят. Они не только искореняют возможные инициативы, но и создают временную дыру, в которую вваливается исследователь и его потенциальная аудитория.

Я вижу сложность в соотношении многих из этих категорий, обозначенных в тексте, возможно, они действительно представлены урывками, но я часто встречаю вышеизложенные проблемы. Наше пространство действительно нуждается в том, чтобы оно осмыслялось с разных сторон/уголков/регионов, методология подобных практик постепенно формируется и ее можно перенять на наши реалии, но нам необходимы условия, живые и функционирующие. Проблема связей коренится не только в личностном, но и в условиях напряженной обстановки в стране, недостатке финансов и удовольствия от жизни, что сразу же толкает людей на эгоистические подвиги. С точки зрения лабораторного опыта это прекрасно, ком таких проблем, по прошествии нескольких лет, если им заняться, может стать золотой жилой для исследователя. К тому времени наберется столько ошибок в восприятии и интерпретации, что наше представление потребует очередного переосмысления, только так мы сможем приблизиться к очередному пониманию истории, которая несмотря на все свои смерти/исключения/перерождения, продолжает биться. Это бесконечная история вырастает из труда исследователей, их борьбы не только с материалом, но и враждебностью среды, которая редко в нашем конкретном случае бывает положительно настроена, но мы должны двигаться и двигать за собой шаблоны, которые необходимы, поскольку они обеспечивают спокойствие и уверенность в своем времени, но шаблон должен стать подвижной категорией, а не закрепленным ярлыком.


[1] Kesner Ladislav. Is a Truly Global Art History Possible? // Is Art History Global? [2007]

Телеграм-канал Gendai Eye