Мягкие субверсии: Шизоанализ
Расшифровка семинара Феликса Гваттари из книги Soft Subversion, где обозначаются основные особенности, методы и проблематика Шизоанализа. Часть 3
ОСВОБОЖДЕНИЕ ЖЕЛАНИЯ (оригинал)
Кроме того, одной из главных целей этого семинара — попытаться прояснить, как категория детерриториализации может помешать нам трансформировать такие понятия, как субъективность, сознание, смысл (сигнификация), в трансцендентные сущности, непроницаемые для конкретных ситуаций. Самые абстрактные и радикально нематериальные отсылки находятся в прямой связи с реальностью; они проходят через контингентные потоки и территории. Они ни в никакой степени не защищены от исторических влияний или космогенетических мутаций. Другими словами, означающее не трансцендирует либидо. (Мы могли бы, в отношении этого, легко показать, как Лакан постепенно заменил одно на другое). В некоторых контекстах значение может в значительной степени противопоставляться материальным и сигнальным потокам, которые считаются, по существу, пассивными. Однако в других контекстах смысл может возникнуть в результате «машинерии» флуктуаций, вырвавшейся (реально или потенциально) из слоев и гомеостаза. Именно этот процессуальный выбор, этот отказ от обобщенной экономики эквивалентностей, этот выбор «клинамена» заставили нас бросить вызов фиксированным картографиям, неизменным по праву в области субъективности — даже когда они действительно появляются в определенных областях ассамбляжа, как и в случае с эдиповой триангуляцией в сфере капиталистического производства.
Поэтому мы решили не рассматривать ситуации, кроме как через угол перекрестка ассамбляжей (фр. carrefours d’agencements), которые выделяют до определенного момента свои собственные координаты метамоделирования. Следует признать, что перекресток может налагать связи, но это не фиксированное ограничение; его можно обойти, он может потерять свою связующую силу, когда некоторые из его компонентов теряют свою последовательность. Попробуем проиллюстрировать этот момент. Певица теряет мать. На следующей неделе она также теряет две октавы своего диапазона; она начинает петь фальшиво, ее дар интерпретации, кажется, внезапно улетучивается. Пение этой женщины возникло на пересечении множества ансамблей, большинство из которых, конечно, выходят за рамки (ограничения) ее личности. Часть высказывания, которое было связано с матерью, подверглось испытанию смертью, не являясь синонимом его исчезновения. Фактически, неактуальная часть ее самой — прошлое, к которому невозможно вернуться, — заняв лидирующую позицию вводит представление о матери, беспорядочное и смутно угрожающее. Этот образ смерти, защищенный от любого испытания реальностью, вызывает окаменение. Как писал Фрейд, субъект цепляется за утраченный объект [6]. Однако в данном конкретном случае единственное явное последствие этого семиотического «сжатия», по-видимому, ограничивается вокальной частью музыкальной деятельности. Вполне возможно, что более упорное исследование выявило бы и другие эффекты. Но является ли оно необходимым? Это неясно, потому что в подобных случаях нужно опасаться «изобретения» новых симптомов после переноса и интерпретации либо путем преувеличения элементов этиологической таблицы, которая кажется «хорошо подходящей», либо, что часто сводится к одному и тому же, когда субъект сам преподносит вам на блюде подходящие симптомы. В этом случае речь идет о том, чтобы избежать искушения связать «работу скорби» с трудностью для либидо найти себе объект замещения. Здесь, как и в других местах, описание в терминах объекта, а не в терминах ассамбляжа высказывания, имеет главный недостаток: оно запрещает прояснение областей не запрограммированных возможностей. Где Фрейд видел только два варианта — либо медленную и меланхоличную ликвидацию либидо, инвестированного в утраченный объект, либо, в случае крайней фиксации, «галлюцинирующий психоз желания» [7], мы должны быть готовы принять реорганизацию ассамбляжа, легко ускользающего от проклятий первичной идентификации или отношения «орального включения». Именно это произошло с этой певицей, которая, если позволите мне выразиться так, приняла удар (фр. encaissi le coup), и даже завоевала несколько новых степеней свободы, и теперь более гибко управляет своим сверх-я. Утрата согласованности компонента в этот раз не повлекла за собой цепную реакцию новых потерь (inhibitions). Она, напротив, послужила чувствительной пластиной, реактивом, сигнальной лампой. Но на что именно? Вот именно вопрос! Который, на самом деле, лучше всего не отвечать слишком быстро. Потому что, строго говоря, ответа на него, пожалуй, нет. А-означающий знак — ограничение на вокальные выступления — отмечает остановку чего-либо, не проникая, как ясно из контекста, вмешательства в другие сферы. Прекрасно! Это уже нечто! Определенные пути, намеченные уже давно: пение, нравоучительное прекодирование (surcoding) матери, переживают прагматическую трансформацию. Следует ли считать это обязательным недостающим и дефицитным: нет ничего менее достоверного! Но ничего не определено! Много зависит от того как произошедшее было записано. Должно быть ясно, что всякая трансферентная индукция, даже самая тонкая и окольная, которая позволила бы нам предположить существование за этим симптоматическим проявлением вины эдипального происхождения, могла бы иметь разрушительные последствия или, по крайней мере, вернуть нас к депрессивной картине, которую «нормально» ожидать в таких обстоятельствах. Мне кажется, что менее рискованным было бы думать о материальных качествах этого компонента выражения, который, возможно, позволил избежать дополнительного вреда. Не потому ли, что присутствие такого «роскошного» компонента как пение не позволило поднять тревожную сигнализацию и продолжить развитие потерь? То что ранее приводило к подавлению, было преобразовано в начало процесса сингуляризации.
X: Вы считаете, что без пения могло бы произойти что-то другое?
Феликс Гваттари: Может быть, она бы потеряла другие типы октав, в других регистрах! Но в этой области нельзя полагаться ни на что. Здесь все зависит, повторяю, от порога согласованности, квантов преобразования, возможности параллельных эффектов. Некоторые черты лица матери освободились от ее лица, детерриториализировались от координат суперэго, чтобы действовать в своих интересах, вдоль других возможностей, других созвездий вселенных. Их надзорные складки застряли на краях шкалы, где они нашли своего рода алтарь, на котором жертвенные дары не были бы слишком важными. Но, возможно, такое описание, которое больше имеет общего с мифами и рассказами Гурмантче или Варлпири (Gourmantche or the Warlpiri: языки разных племен), менее надежно, чем структурированные внутренние психические системы и типизированные комплексы?
Ч. С.: Вы имеете в виду теории гистерии?
Феликс Гваттари: Да, конечно! Мы могли бы привести знаменитые «Глоточное образование», «появление и исчезновение» кляйновских объектов [8], разрыв идентификации, последовавший за меланхолической интроекцией, и, почему бы и нет, разжатие смертельного инстинкта.
Ч. С.: в конечном итоге, вы хотите оставить открытой не только возможность интерпретации, но и возможность иной артикуляции плоскостей, кажущихся настолько далекими друг от друга, как конкретное фонологическое проявление голоса, абстрактный музыкальный голос и, например, семейная структура. Это включало бы в себя гипотезу о совершенно иных связях, чем те, которые мы могли себе представить до сих пор.
Категория детерриториализации должна позволить нам разделить проблематику сознания и, следовательно, бессознательного, от представления о «я» и единстве личности. Идея об общей, даже тоталитарной, сознательности («я господин над собой, как и над вселенной») [9] участвует в базовом мифе капиталистической субъективности. На самом деле существуют только различные процессы осознания, возникающие из-за детерриториализации собственных жизненных территорий, которые сами по себе многочисленны и переплетаются друг с другом. Однако эти различные средства формирования «для-себя» и выделения отношения к миру, отличного от «в-себе» и других людей, не смогут приобрести согласованность существенной монады, если им не удастся выразить себя на/через/посредством (?) второго измерения детерриториализации, которое я описывал бы как энергетическую дискурсивность. Здесь мы приходим к следующей схеме, которая, в определенной степени, предвосхищает вопросы, которые мы обсудим позднее.
[6] Зигмунд Фрейд, «Утро и меланхолия,» в Собранные труды, Том 4, перевод Джоан Ривьер (Лондон: The Hogarth Press, 1957), с. 152-170. Выбранные работы Карла Абрахама, д. м. н., с вступительной мемуарной статьей Эрнеста Джонса, перевод Дугласом Брайаном и Аликс Стрэйчи (Лондон: The Hogarth Press и Институт психоанализа, Лондон, 1927).
[7] «Галлюцинаторная желанный психоз,» Зигмунд Фрейд, Стандартное издание (Лондон: Издательство Хогарт, Лондон, 1957), Том XIV, с. 233 и 234, который, по Фрейду, идентичен галлюцинаторной путанице Мейнерта или «аменции».
[8] «Кляйновские объекты» оно относятся к внутренним объектам или внутренним фигурам, с которыми человек взаимодействует в своем внутреннем мире. Термин происходит от имени Мелани Кляйн, выдающегося психоаналитика, который разработал теорию о внутренних объектах как способе понимания внутренних конфликтов и процессов в психической жизни. Внутренние объекты представляют собой символические представления о родителях, других людях и себе самом, и они могут оказывать влияние на наши мысли, чувства и поведение. Понятие используется для анализа внутренних отношений и внутренних конфликтов, которые могут возникать у человека.
[9] «Я преследую две цели: увидеть, как выглядит теория психического функционирования, если в нее вводятся количественные соображения, своеобразная экономика нервной силы; и, во-вторых, выделить из психопатологии то, что может быть полезно для нормальной психологии.» Письмо Флису от 25 мая 1895 года. Зигмунд Фрейд, «Происхождение психоанализа», Мария Бонапарт, Анна Фрейд и Э. Крис, ред. (Нью-Йорк: Бейсик Бук, 1954), с. 119-120.
