Павел Селуков — писатель из Перми и лауреат нескольких крупных литературных премий. Свои первые рассказы о простых пацанах с Пролетарки (микрорайон в Перми) он написал в Facebook в 2016 году, когда ему было 30 лет. До этого Селуков был исключен из десятого класса школы за драку с учителем истории, окончил ПТУ на автослесаря и успел поработать могильщиком, формовщиком на заводе и охранником в ночном клубе. В начале декабря у писателя вышел третий сборник рассказов «Как я был Анной», а в 2021 году состоится премьера полнометражного фильма «Общага» по роману Алексея Иванова.

Чернозём поговорил с Павлом Селуковым и узнал, почему он не хочет быть только «певцом Пролетарки», как нужно писать комедии и почему России необходим образ будущего.

О переезде в Санкт-Петербург

— Павел, Вас можно поздравить с новосельем? Вы окончательно переехали в Петербург?

— Да, но не то чтобы я здесь осел. Переехал из–за работы со сценариями, так вышло. Если бы для этого нужно было поселиться в Москве, то поехал бы туда. Цыганский образ жизни, в общем.

— Одержимости Питером как культурной столицей у Вас нет?

— Нет, я же очень некультурный человек. Мне нравится гулять по Петербургу, но, видимо, тот возраст, в котором сакрализируешь для себя какое-то место, я пережил. Для меня таким местом стали Пролетарка и Пермь. А кто-то, например, прочел в 17 лет «Фиесту» Хемингуэя и сакрализировал для себя Париж, корриду; хотя для других это серый город, а коррида — бойня быков.

— Какой тогда для Вас Питер?

— Для меня Петербург — это Петербург Достоевского. Что-то унылое, желтое. Дожди идут и пальчик гноится. А с другой стороны — потрясающая архитектура, инфернальность. Чувствуется, что этот город был построен, чтобы выделываться перед иностранцами. Я впервые познакомился с городом в 18 лет через книги Достоевского. По-настоящему я в нем оказался, когда мне был уже 31 год. Мы гуляли по Невскому с женой и зашли в «Литературное кафе». А там официанты в таких белых манишках, стулья тебе пододвигают под задницу. Мы зашли, разделись в гардеробе. Швейцар встретил, официант принес меню. Мы его открыли, и я понял, что надо уходить — это другой уровень по ценам, по всему. Но официанты стоят и смотрят на тебя такими глазами, что уходить нельзя. Надо идти до конца. Пришлось идти.

О спектакле в Перми

— 26 октября в Перми состоялась премьера спектакля по Вашим рассказам «Аукцион Павла Селукова “Купи слона”», в котором Вы тоже приняли участие. Расскажите, как это было.

— У меня в Перми есть менеджер — Сергей Кучевасов, он организовывает мои выступления в пермских барах, где я читаю рассказы. И ему пришла такая идея. Я бы даже не называл это спектаклем, скорее музыкально-прозаическая композиция — было что-то такое в советское время. Вживую перед зрителями пела оперная певица Александра Турчанкова — это по определению не может быть плохо. Музыканты Теодора Курентзиса из оркестра musicAeterna играли вживую — тоже не может быть плохо. Актеры из студии Константина Хабенского — тоже здорово. Поэтому получилась беспроигрышная штука, тем более это не Петербург и не Москва, плюс COVID-19 — государственных учреждений в Перми не так много и они закрыты. Хотя кое-что смущало. В стране масочный режим, людей болеет больше, чем весной, черт-те что происходит, а мы спектакль играем. Но с другой стороны — жизнь должна продолжаться. Спектакль сам хорошо прошел, был только в начале косяк: я читал со сцены рассказ с телефона, и гаджет заглючил — блокнот начал листаться самопроизвольно. Стою и думаю: «Какого черта? Что делать-то?». Кое–как прочитал, старался выглядеть естественно. Но, в целом, все прошло хорошо. И аукцион прошел нормально. В чем его суть? У меня в конце ноября-начале декабря выйдет третья книга «Как я был Анной», и первый авторский экземпляр с автографом я подгоню парню, который выиграл аукцион. Он за пять тысяч купил книжку — очень щедро с его стороны.

Наверное, мы еще как-нибудь такое проведем, но когда уже все стабилизируется, когда будет попроще. Потому что многие не пошли, как мне кажется, из–за обстановки. Зачем рисковать?

— Повторный показ тоже состоится в Перми или попробуете, например, в Питере?

— Ой, не уверен. Я в Петербурге знаю только писателя Леонида Юзефовича, и то он в Кисловодске сейчас, и Арину Обух, тоже писательницу, юную. Понимаю, что мне сейчас надо входить в местную движуху, может, в барах читать, но как это делать, пока не понимаю. А так было бы круто сделать спектакль здесь, конечно!

— Как Вы отбирали рассказы для спектакля?

— Я режиссеру скинул две свои книги, и он выбирал. Концепция спектакля: путь главного героя от гопника-ребенка до писателя, как эта трансформация происходит. В общем, спектакль — это не мое дело. Я немножко не на своем месте находился. Если в будущем буду делать спектакль, я в нем точно не стану присутствовать — пусть лучше актеры его делают, те, кто умеют. Потому что я в нём был как какая-то сбоку припека. Не то, чтобы у меня боязнь сцены, но разница между мной и актерами: Турченкова спела, зашла в гримерку, в зале захлопали, она вышла к ним на поклон — и она в этом плещется, ей кайфово. А я зашел в гримерку и думаю: «Блин, что-то я вообще налажал».

— Выступление на сцене отличалось для Вас от обычного публичного чтения?

— Да! Меня одели в белые одежды, я был как пекарь с мукомолки. Надо было смотреть на свет: он зажегся — выходишь, идешь вот так, на этой фразе поворачиваешься к залу. Обычные чтения — это как написание книжки. Ты ее пишешь, отвечаешь за все сам от первой буквы до последней, над тобой никого нет. Потом с редактором только стилистические огрехи поправляете, неудачные места, но на смысл написанного это не влияет. Чтения также. Сам выбрал рассказы, вышел и шпаришь. Даже если облажаешься, то только ты, а в спектакле — подставляешь всю команду. Появляется дополнительная ответственность, к которой я не привык. Мне чем меньше ответственности, тем лучше. Это как со сценариями: пишешь ты, но над тобой режиссер, продюсер. Надо чтоб все работало.

— Не было неловко называть спектакль своим именем?

— Я уже на эти вещи не обращаю внимания. Когда пишешь аннотацию к собственной книге, о себе самом в третьем лице, в первый раз — чувствуешь себя странно и задаешься вопросом: «А мое ли это дело? Я должен сам писать аннотацию к своей книге?». А тебе кивают, мол, да. И точно так же пишешь вторую, третью аннотацию. Постепенно начинаешь себя воспринимать в публичной сфере не как себя, а как некого персонажа. Например, была премия «Нацбест», вышла куча всяких рецензий, в Facebook’е даже травля началась. И именно способность воспринимать себя как персонажа дает шансы остаться в своем уме, не ввязаться в эту перепалку. Я вообще понял, что любой выход в публичное пространство приводит к тому, что одни начнут тебя поливать грязью, другие — называть гением. Но ни в коем случае нельзя к этому относиться серьезно. Просто людям нравится высказываться. Русские люди в этом смысле странные. Они все превращают в текст. Придумали «Живой Журнал», чтобы девочки в нем дневник вели — в него пришли русские бородатые политологи. У нас даже в Instagram под фотографиями портянки разъяснительные. Так ведь никто не делает! Так делают только русские люди, даже не русские, а русскоговорящие. И везде так. Взять мой Facebook — это книга. Мы все превращаем в книгу. Если у русского человека появляется возможность написать рецензию, самореализовываться в ней, то все — кайф нереальный. Поэтому не надо удивляться, что про тебя пишут, ругают, хвалят. Русскоговорящий человек осмысляет себя через текст. Пусть пишут, мы так устроены.

О творческом методе

— Вы сами писали довольно долгое время по рассказу каждый день, получилось около 800. Такой конвейерный подход не влиял на их качество?

— Я писал, пока меня перло. Я же начал писать только в 30, и в рассказы перерабатывал накопленный за 16 лет жизненный опыт. Условно говоря, Алексей Иванов пишет лет с 12, а я в 30 только начал. По рассказу в день — это отсюда. Представим, я эти 800 рассказов написал не за три года, а за 16 лет. Сразу же все вопросы отпадают? Просто было очень много реального материала, реальных историй, которые я переплетал с вымыслом. «Как я был Анной» будет последним сборником рассказов. У меня еще остались рассказы, но я не буду их издавать в ближайшем будущем. Сейчас у меня другая проблема: до конца 2021 года хватает работы со сценариями, из–за этого я не могу найти окно, чтобы дописать роман. Написана уже половина, надо дописать вторую. Я не могу полдня заниматься сценарием, полдня — писать роман. Роман требует погружения в атмосферу, нахождения в ней. Надо в него заходить полностью. И вот все думаю, как бы три месяца освободить в году, чтобы следующей зимой книга уже вышла.

С жанром рассказа дело даже не в качестве, потому что, когда говорим о качестве, надо придумать с кем сравнивать. Качество по отношению к чему или к кому? Где планка? Проблема, что сам жанр на каком-то этапе приводит тебя к самоповторам. Уже чувствуется рука ремесленника. Я из–за этого последний год вообще рассказов почти не писал. Редко возникает такая потребность, но я даже в Facebook не хочу их выкладывать. В «Пиотровском» (книжный магазин в Перми — прим. ред.) мне сказал хозяин магазина: «Хватит выкладывать все в сеть». Люди приходят, спрашивают о новых книжках. Им показывают мои, а они — окей, в Facebook’е прочитаем, и уходят. Поэтому надо перестать. Я раньше почему выкладывал? Потому что очень не уверен в себе был. Кто я такой, в принципе? ПТУ кое–как закончил на автослесаря, полез куда-то в эмпиреи. Поэтому стараюсь жить по принципу Довлатова, все время спрашивать себя: «А не говно ли я?». В сети сказать, что ты говно, в общем, не постесняются. Если твои рассказы заходят, то они заходят, можно это достаточно быстро понять. Сейчас же у меня острой потребности получать похвалу нет. У нас вообще проблема большая: мы все недохвалены. У нас как-то не принято человека хвалить, говорить ему, что он красавчик, все правильно делает.

И, как мне кажется, у нас очень сакральное отношение к литературе. Мне постоянно писали в сообщения филологини: «Павел! Не надо материться». Я отвечал: «Господи, ну не нравится с матом, не читайте, много же литературы в мире». Чего прицепились-то ко мне, в самом деле? Уж что выросло, то выросло. Такое придыхательное отношение к литературе самим авторам мешает писать. Иосиф Бродский говорил же в эссе «Катастрофы в воздухе», что близость во времени Толстого и Достоевского сыграла плохую шутку с русской литературой. Это так и есть. Сидит какой-нибудь начинающий писатель, он закончил Литинститут, наслушался всякого разного, и начинается чуть ли не боязнь белого листа, потому что в затылок дышат Толстой с Достоевским. Очень сложно освободиться от этих влияний и нащупать свой язык. Я когда начинал писать, шел чистый Зощенко, была конкретная стилизация под него. Потом началась довлатовщина. «Отморозил пальцы рук и уши головы» — погоня за неожиданными метафорами. В каком-то смысле хорошо, что я не жил в культурной среде, где к литературе относились с большим пиететом. Вспоминаю свою жизнь: да всем плевать, в целом, на книги было. До сих пор ощущаю литературу как развлечение, в смысле, что развлечение может быть высоким, может быть низким, но все равно это же развлечение. У меня основной критерий: если самому скучно перечитывать свой рассказ, то, значит, и людям не понравится. Плевать, как ты умно пишешь, ты должен писать интересно. Иначе зачем это все? Смысл литературы один: дать другому человеку пожить жизнью персонажа. Получить экзистенциальный опыт. А как его получить, если ты зеваешь? У тебя у самого жизнь-то не шибко интересная, книжку купил, а там тоже тоска зеленая.

— Вы рассказывали, что в первый раз попробовали писать в 2012-м, но ничего путного не вышло. Вернулись к рассказам уже в 2016-м, и «пошло». Что изменилось за четыре года?

— В 2012-м я баловался, не мыслил себя писателем. Я и сейчас этого слова избегаю. Потом заболел гепатитом C, лечился от него тяжело — у нас зверское лечение от этой болячки. Полгода на это ушло. Бросил бухать, привел себя в форму. Спорт, пробежки по 10 км каждое утро. Как ни странно, в моем случае это сильно связано. Вот у меня температура поднялась — я писать не могу. Форма проседает — проседает и качество текста. Я думал это фигня. Но чтобы написать текст, требуется энергия. В шахматах то же самое: ты должен думать по семь часов. Я узнал, что гроссмейстер Левон Аронян бегает каждое утро по 10 км, ходит в зал. И вообще вся шахматная элита пашет в спортзалах. Это входит в базовый набор их тренировок.

Кроме того, меня примерно в это же время позвал Игорь Аверкиев в Пермскую гражданскую палату (правозащитная организация — прим. ред.). Он там статью написал небольшую о том, где она — великая русская православная реформация? А я любил читать Библию, еще что-то — мне по приколу все эти мифы. И я тогда написал ему огромный комментарий, где, собственно, эта реформация и почему ее не будет. Он связался со мной, попросил сделать из комментария статью. Я удивился, два дня писал материал, умаялся. В итоге меня позвали специальным корреспондентом в Гражданскую палату. Я ездил по Пермскому краю, вникал в проблемы маленьких поселений, деревень. Насмотрелся всяких ужасов, писал про них. Получались не журналистские статьи, а очерки классические. Постепенно это стало превращаться в рассказы. Аверкиев поддержал меня, разглядел во мне писательские задатки раньше меня. Это очень важно, чтобы на первых порах тебя просто поддержали. Ведь это безумная вещь, если задуматься. Чистой воды безумие. Тебе 30 лет, ты весь переломанный, не пойми откуда вылез, какая литература, с дуба рухнул что ли? Тебе же не 17, куда ты лезешь? Одному этот путь проходить, пытаться книгу издать… Ты кончишь свои дни на «Прозе.ру». Не то чтобы я против этого ресурса, допускаю, что там и хорошие писатели есть, Бог его знает. Но сам принцип: ты хвалишь десять человек, и эти десять человек хвалят тебя. Эта психотерапия нужна для выживания. Но это грусть.

А 1 мая 2018 года меня перепостил Леонид Юзефович в Facebook’е. Стали заходить на мою страницу, читать посты, ругать меня. Количество друзей до пяти тысяч резко выросло. Потом была читка на Пермском литературном фестивале «Компрос». Читаешь пять минут прозу — тебе зал выставляет баллы. Победитель получает возможность встретиться с представителем московского издательства Юрой Крыловым. Я выиграл читку. Но мне никто не объяснил что такое «букпитчинг». Просто сказали: придешь, рассказ прочитаешь, все нормально. Я прихожу, сидит Юра Крылов — такой серьезный дядька в красных джинсах, с ромашкой за ухом — москвич! А тут я со своими рассказами. Он спрашивает: «Ты чего делаешь? Ты хочешь, чтобы я на слух определил качество рассказа что ли? Ты говори, о чем книга? Обложка есть? Как называется?». У меня вообще никаких ответов. Он пожалел, разрешил позже все прислать. В итоге он нашел казахстанское издательств «Фолиант», и там вышла моя первая книжка «Халулаец», самая пацанская, про бандитский Урал. Туда самый трэшак вошел.

«Добыть Тарковского» была уже повеселее и ближе ко мне сегодняшнему. В новой книге «Как я был Анной» пацанский штук вообще уже не будет почти. Я ведь этот опыт своих 16 лет переварил, о нем написал, и сейчас у меня другая фаза: я попал в новую социальную среду, вокруг меня уже другие люди. Не знаю, можно их назвать «хипстерами»? Для меня это слово загадочное. Но эти люди, как минимум, образованные, интеллигентные, их можно причислить к среднему классу. Они не колются, не убивают, не насилуют, ничего такого интересного не делают. Хочется об этих людях теперь писать. Ведь у них драм-то не меньше, они даже тоньше и интереснее. Но я недостаточно пока накопил багажа новой жизни. У меня теперь Питер, метро… Иногда смотрю на это все глазами человека с Пролетарки и смеюсь, представляя, как мои бывшие одноклассники в метро бы потерялись, еще что-то с ними здесь бы случилось.

Я не то чтобы вырвался в люди, но все настолько кардинально поменялось вокруг, что внутренне не успеваю за этими переменами. У меня ноги уже пришли, а голова еще идет. Жду, когда голова-то дойдет, тогда я огляжусь и начну об этом писать, а не о пацанах с района. Очень жду, потому что быть певцом Пролетарки, за весь этот народ отвечать — мне оно не надо! Это все равно что оседлать тему Донбасса, и фигачить о ней всю оставшуюся жизнь. Есть в этом что-то нечестное.

— Про Пролетарку, пацанов с района все понятно — это Ваше детство, юность. Но как уже в нынешнем возрасте Вы пробуете «оглядеться по сторонам», изучить новую среду?

Сейчас будет, конечно, не самый серьезный пример. Но у моего друга 5 ноября концерт в клубе «Ионотека», и я на него пойду. Говорят, туда одни дети ходят, но мне любопытно взглянуть. Сейчас буду ползать по всяким таким местам, просто смотреть на людей, потому что, подозреваю, таких я еще не видел. Я как бы в антропологической экспедиции: с одной планеты прилетел на другую и изучаю фауну. Плюс — есть еще Леонид Абрамович (Юзефович), есть некая литературная тусовка в Петербурге, и она намного более крутая, чем в Перми. Там посижу, послушаю, на какие-нибудь читки похожу. Потихонечку интегрируюсь. Уже сейчас пишу рассказ и, надеюсь, допишу. Только он перерастает в повесть — в этом я чувствую изменения. У меня не стиль поменялся, но теперь герои другие. В этот раз — три невостребованных человека: писательница, музыкант и художник. Им всем по 20 лет. С ними связывается дядька 45-летний, который что-то когда-то написал, издал. Он берет их под свое крыло и пытается помочь творчески реализоваться. Постепенно они попадают под его власть: он понимает, что для реализации одному герою не хватает страданий, другому — свободы, третьему — наслаждений. Дядька начинает с ними играть. Ведет с ними беседы, водит по Летнему саду, по рюмочным. Постепенно все больше властвует над ними и начинает от этого кайфовать. Он сам уже исписавшийся, когда-то что-то мог, но все прошло, и он не знает, куда себя деть, а тут эти трое, из которых энергия бьет. Начинаются такие «Игры Престолов», только без отрубаний головы, но с сексом.

В общем, новая для меня вещь. И язык мой начинает меняться сам, потому что герои другие, становятся предложения длиннее, исчезает мат — они им не говорят. Больше описаний, переживаний, и все как-то тоньше. Я пока не понял, хорошо ли это или плохо, но это другое, и это радует. Я откровенно боялся раньше, что в это «другое» выйти вообще не смогу, что и роман напишу таким же языком и с такими же героями как в прежних рассказах, что так уже всегда будет, ничего нового не получится.

Мой идеал — Джон Фаулз. Берешь его «Волхва», а потом — «Коллекционера». Если бы ты не знал, что это Фаулз, сам бы не догадался, что эти книги один человек написал. Это же жутко круто! Просто космос какой-то! Берешь его «Башню из черного дерева» — 150 страниц, а там такие вещи, что просто сидишь и думаешь: «Как ты, боже, это сделал?!». Я даже Чехова читаю и понимаю, как он это сделал, а с Фаулзом — просто не понимаю. Как будто у него было несколько личностей, и каждая из них по роману написала. Хочется самому уметь так, чтобы не было конвейера рассказов про пацанов. А ведь можно же. И издавать будут, и читать будут. Сиди, выдавай, чего мучиться? Но это не вариант.

— В прошлых интервью Вы говорили, что работаете сейчас над женскими образами, с которыми в русской литературе какая-то вечная беда. Расскажите об этом подробнее.

Анна Каренина, может, пойдет еще… Но у нас же женщину за человека только с недавних пор стали считать, если объективно. Да и писали, в основном, мужики, исключение — Тэффи, но это Серебряный век. Цветаева, Ахматова, но это поэзия. У нас и язык стереотипами пропитан: «Ты вообще мужик!», «Красавец!», «Молодец!». Мы даже женщине говорим: «Молодец!». И этих вещей очень много. У нас мужецентричный русский язык. Он таким сформирован. Уже это ограничивает возможности в работе с женскими образами. Плюс я и сам нахожусь во власти шовинизма, сексизма, не какого-то откровенного, как животное, но просто подсознательного.

В Штатах, в Западной Европе уже поменялось многое в отношении мужчин и женщин, но там это происходит с какими-то странными перегибами. Как я понимаю, маскулинность в Западной Европе — это уже грех. Хотя это же гормоны. Что люди могут поделать, если они такие? В свете всего этого очень сложно самому определиться, как ты к женщине относишься. Как ее выписывать? Мы знаем добродетели мужчин: когда надо драться — надо драться; бесстрашие, основательность, держать слово и так далее. Попробуем перечислить то же самое для женщин? Это что? Красивая должна быть? Нет. Детей рожать? Да вообще не обязана. Умной быть? Прикольно конечно, но тоже… И ты думаешь, блин, еще обидеть кого-то можешь… И заплясал, заплясал! Когда такая неуверенность, что ты можешь написать? Пишешь, только когда уверен. Я интересную штуку придумал: писать про женщину как про мужчину! Если что-то считается добродетелью мужчины, почему не считать это добродетелью женщины?

— Добродетели не мужчины и женщины, а человека?

— Да! И ковыряясь через мужчину и женщину, очень сложно доковыряться до человека. Для этого тебе надо хорошенько поработать со своими стереотипами, от многого освободиться, многое почитать и обновится духом ума, что называется, а это неприятно. В этом главная проблема: написать о женщине не как о женщине, а как о человеке. Не знаю, получается у меня или нет. Вот книжка в следующем году выйдет — увидим.

О российских регионах

— Получается, писать Вы все равно начинали как журналист. Работа сильно отличалась от писательства?

— Я туда совсем не по чину залез. Моя первая командировка была в Ныроб в Чердынском районе. Это колония особого режима, вокруг которой поселение — 300 км от Перми. И там же была деревня Булдырья. В ней у местного мужика начались почечные колики, и его повезли на снегоходе в больницу, но дорога заняла четыре часа в мороз -35°C, в общем, он в больнице умер. А скорая помощь к нему приехать не смогла, потому что дороги были не чищены, а должны были. Меня туда отправили узнать, что там такое происходит. Я говорю: «Да я вообще не в курсе, как и что делать!», мне Аверкиев отвечает: «Ну, почитай книгу какую-нибудь про журналистские расследования». И я нашел книжку Андрея Константинова, который «Бандитский Петербург» написал. Прочитал — очень интересно, про бандитов, про питерских! Никак, естественно, на практике мне это не помогло.

Приехал в Ныроб, снял президентский номер в гостинице за три тысячи в сутки и начал вникать в ситуацию. В итоге со всеми разругался. Выяснилось, что дорога почищена не до деревни, а до лесозаготовительной делянки. А делянка, по документам, принадлежит компании жены местного чиновника. Я ходил по баракам, фоткал, с людьми разговаривал. Получилась не журналистская миссия, а просто: «Ничего себе вы тут плохо живете! А почему так живете, расскажете?». А в это время в район еще и стая полярных волков пришла — 37 особей. Собак прятали в домах, а тех, которых оставляли в конурах на цепи — волки сжирали. Да и контингент в деревне живет соответствующий — рядом колония. Бухают, чуть что — берутся за топоры. Я туда очень органично вписался.

Там такая беспросветная ситуация, я из Ныроба уехал — пяткой перекрестился. Мне такие потрясения нафиг не нужны. Потому что пишешь об этом, в прокуратуру пишешь, в закрытые двери ломишься — ничего не происходит. И самого себя начинаешь считать каким-то оленем, ведь повлиять на ситуацию никак не можешь.

У нас под Пермью есть такой поселок Запруд. Там людей выселяют из домов, говорят, сносить их будут, потому что рядом проходит нефтепровод «Каменный лог-Пермь». Люди в 1990-е купили землю без обременений, им там разрешили строиться. Они построились, стали жить. Бах! В 2014 году — рядом оказывается нефтепровод. Землю никто не забирает, можете тут дальше щавель, помидорки выращивать, но дом сносите. А где жить? Начался конфликт этих людей с Транснефтью. Уже сюжет для фильма. Оказалось, что такое по всей России происходит. И вот люди объединились и поехали на митинг в Москву. Я полетел с ними как представитель Гражданской палаты. Это был то ли 2017, то ли 2018 год. Митинг проходил в Сокольниках, на какой-то хоккейной коробке. Люди, которые даже мимо проходили, не понимали, что происходит. Предложил пойти на Красную площадь. А что делать-то? Они испугались: «Ты чего? Нас посадят! ОМОН, дубинки». Это чистый Кафка! Ты поехал на митинг, чтобы привлечь внимание к своей проблеме, потому что власти тебя не слышат. Власти же сказали проводить его в Сокольниках, и ты голову нагнул, пошел в Сокольники, и там за деревьями, на хоккейной коробке постоял с плакатами, а после поехал назад в Пермь.

Меня и другое поразило: ладно, когда люди на политические митинги не выходят. Мы политику не хаваем, допустим. Но они не выходят даже своих людей поддержать. У нас проводили митинг в центре Перми, типа «Не сносите наши дома!». Обычная, очень человеческая проблема, любой может поставить себя на их место — придите, поддержите. Никто не пришел. Как стояли 50 человек, так и стояли. Всем пофиг. Я тогда все понял. Это бессмысленно. Не это поколение. Как Моисей водил по пустыне евреев 40 лет. Там пустыня-то, если на карте смотреть — ее за месяц насквозь пройти можно. А он их кругами водил. Зачем? Чтобы все, кто помнил рабство, умерли, чтобы родилось новое поколение свободных людей. А старое поколение в пустыне осталось, сам Моисей в пустыне остался, не вышел оттуда. Вот и нам по этой пустыне тоже лет 40 ходить. Никак иначе. Эти вообще никуда не выйдут — им все до лампочки.

— Вы писали, что 1990-2000-е закончились, когда «бандитская сказка» сменилась на «ментовскую сказку», и это был наихудший вариант развития событий. А что еще могло бы быть?

— У меня у знакомого был в Перми пластмассовый завод. Были бандиты — они приходили, забирали 10% выручки, и знакомый считал, что это великое зло. А в 2003-м пришли товарищи в погонах, завели на него три уголовных дела, и очень быстро пришлось задешево продать завод, кому надо. Так он осознал, что бандитам завод нафиг не нужен был — им нужны были 10% и все. Не знаю, чем еще могло это все закончится.

Нужна децентрализация и депровинциализация. Если мы в Вашингтон приедем, он более стремный, чем Нью-Йорк, чем Лос-Анджелес. Но я в Москву когда приехал в первый раз — у меня челюсть отпала. Я ходил и не верил, что это Россия вообще. Страна пребывает в когнитивном диссонансе. Я недавно читаю новости: «Опальный священник захватил монастырь», а ниже — «Илон Маск запустил ракету». У меня ощущение то ли я передознулся, то ли меня по голове ударили и это агония моего мозга. Ощущение, что реальность меня троллит. Не могут силовики управлять страной, они не для этого созданы. В Instagram’е какие-то модели лечат от рака БАДами, силовики управляют страной, священники захватывают монастыри, какие-то казаки появились. Как это все может быть?!

О работе над киносценариями

— Вы говорили, что сейчас активно работаете над сценариями…

— А это единственная возможность мне заработать на жизнь, потому что за книгу в 300 страниц платят 60 тысяч авансом, и это единственные ощутимые деньги, которые получаешь. Потом еще роялти, но там может пять тысяч еще сверху получится. Вот и весь доход. Хватит только в Абхазию мотануться одному. А пишешь сценарий, 80-90 страниц, — получаешь раз в десять больше. А то и в двадцать. Это не потому, что в литературе все жадные, просто у меня тиражи маленькие — 2500 экземпляров. Да и киноиндустрия намного богаче по определению.

Это не такое творчество как литература, но с другой стороны: сейчас мы делаем оригинальный сценарий к сериалу на восемь серий (не могу пока сказать к какому), и у меня получается 360 страниц в Word’е. В процессе его написания я стал понимать, как делать классический роман. С лакунами, на которых читатель может выдохнуть, с выстроенным сюжетом. Мне почему романы нравятся меньше рассказов? Рассказ можно написать за три часа на голом вдохновении, и он получится классным. С романом вообще не катит этот подход. В нем намного больше ремесла. Все продумываешь заранее. Мне даже не нравится писать роман потому, что я знаю конец. Когда пишу рассказ, я не знаю, чем он закончится. Меня должен язык, герой вывести на какую-то концовку. А писать роман нельзя, не зная, чем он закончится. У тебя есть план, сколько страниц в день писать, что конкретно сегодня-завтра выписывать. Начинаешь чувствовать себя ремесленником, меня это всегда отвращало от создания романа. Но я начал писать сценарий и распробовал кайф такого планирования — он в том, что, когда ты написал уже больше половины, оглядываешься и понимаешь, насколько все четко. Видишь, как у тебя раскрывается каждый персонаж на долгом расстоянии. Начинаешь чувствовать, что появилась атмосфера. А появляется она именно за счет объема проработанного мира, из мелких штрихов.

Роман, который я сейчас пишу, написан в духе рассказа, он очень плотный. В нем вообще нет лакун. Те, кто читал мои книги, говорят, что 5-6 страниц прочитал и хочется отложить — не получается читать подряд. Роман получится таким же, будет тяжело прочитать от и до. Но вот следующий роман, который я начну писать уже вооружившись опытом длинного сценария, будет более классическим и человеческим. Без платоновщины, чевенгурства, а в духе того же Фаулза.

— Но со всеми этими сценарными и литературными тонкостями Вы продолжаете разбираться сами и только в процессе работы?

— Да, но когда и где мне получать какие-то базовые знания? В Питере есть Институт кино и телевидения, другие есть. Но они требуют времени и денег. Со сценариями у меня как получилось: режиссер Роман Васьянов купил у Алексея Иванова права на экранизацию его книги «Общага на крови». Год делали сценарий, но он им не нравился, не срасталось — так бывает. Карина Кабанова, жена продюсера Артема Васильева из Metro Films, читала меня в Facebook’е и прислала мне сценарий. А у меня сестра закончила Санкт-Петербургский университет, кафедру тележурналистики, и она реальный фанат кино, очень насмотренная. Мы с сестрой посмотрели сценарий, подвергли, так сказать, критике. Мне купили билет в Питер на встречу с Васьяновым. Я высказал ему мысли по поводу сценария, он с ними согласился. Мы сели и переписали сценарий недели за три.

Да, знания нужны, но какие-то вещи и так понятны, если ты пишущий человек. Например, распространенная проблема в нашем кино — герои-мрази. Они с самого начала фильма и до конца — мрази. Непонятно, почему надо им сочувствовать. Это просто логично: ты же должен сначала влюбиться в героя, проникнуться им, а уже потом пусть с ним начнет происходить ****** [что-то ужасное]. Тогда я буду ему сопереживать.

Вот «Джокер»! Ты же ему сопереживаешь? Он когда убивает этих подонков в метро, ты ведь на его стороне. Фильм-то сделан очень просто, если разобраться. Несчастный сумасшедший парень, который живет с мамой, мечтает стать стендап комиком и любит шоу с Робертом Де Ниро. Ты ему сопереживаешь, потому что это ****** [кошмар], а не жизнь — жалко чувака. И начинается весь этот трэш: он превращается в Джокера, у тебя никаких вопросов нет. Ты понимаешь, почему так вышло. Нам не хватает в кино именно этого: ясных персонажей. Я на самом деле очень мейнстримный зритель. Не пропускаю ни один фильм Marvel, плакал, когда погиб Железный человек. В этом смысле ничего хорошего от меня не ждите. Хотя смотрел, конечно, и «Мечтателей», и «Жизнь других». Я всеяден: могу и плохой фильм найти для себя полезным, и арт-хаус посмотреть.

— Расскажите подробнее, как Вы работаете над сценариями.

— Мы сделали первый фильм «Общага», который весной должен выйти, и уже написали второй полнометражный фильм, тоже по книге — пока не могу ничего про это рассказывать. На подходе уже упомянутый сериал, а в 2021 году планируем еще один полный метр в жанре sci-fi, по оригинальному сценарию, и еще один сериал. Все эти сценарии я написал вместе с Васьяновым.

Очень хорошо, что сценарий мы пишем именно вместе. У нас сложились уже товарищеские отношения. Ведь не нормально, когда режиссер снимает по чужому сценарию — он тогда не демиург, а просто виденье сценариста проецирует на экран. А с Васьяновым мы пишем вместе и синопсис, и поэпизодник. Я с сестрой написал первый драфт, отправили Васьянову — он предложил свои идеи, мы их учли во втором драфте. Уже на третьем — все вместе съезжаемся и сидим с утра до вечера в одной комнате, доделываем. Можем две недели сидеть, три, месяц — пока не докрутим.

Писать сценарий одному — это неправильно. Лучше всего, когда вас двое или трое. Особенно для комедии. Одному писать шутки для комедии — это как подойти к человеку и сходу ему крикнуть: «Пошути!». Он же просто в ступор впадет. Шутки рождаются естественно, они не могут быть специально придуманы. Почему у нас комедии не очень? Потому что не должно быть установки «написать комедию». Должна быть установка «написать мелодраму», но сюжет должен подразумевать возможность шутки, каких-то смешных ситуаций. И если концепция фильма подразумевает юмор, то при написании сценария ты невольно сам начнешь шутить. Васьянов рассказывал, как комедии пишут в США: там в комнате сидят пять талантливых чуваков с пончиками, и они просто угорают целый день, набрасывают шутки. Могут травки покурить. И получается смешно, потому что они сами в процессе ржали. А у нас бюджета на пять чуваков не хватит, можно нанять только одного грустного человека с филфака, и он будет стараться.

Я порой прикидываю, и думаю, что ни с кем, кроме Васьянова, не буду соглашаться работать. Все–таки кино — не основной вид моей деятельности. Просто у нас все так устроено: нельзя прожить на одну литературу. Наверное, в стране только человек 20 живут за счет одной литературы: Иванов, Пелевин, хотя, Бог его знает, как он живет и живет ли вообще. Мне просто повезло, если честно, с этими сценариями. Как живут молодые писатели, я вообще не представляю.

О новостной повестке в литературе

— Что думаете о происходящем сегодня в мире? Достойный материал для литературы?

— В новой книге «Как я был Анной» будет много всякого такого с политическим уклоном, но это будет скорее сатира. Мне уже надоели исторические книги. Чего там в царской России было? Куда и каких татар Сталин переселял? Надоело. Я хочу про будущее. У нас образа будущего нет. Исчезло даже «что такое хорошо, а что такое плохо». Романы Стивена Кинга почему пугают? Потому что там четко прописана норма, и когда что-то выходит за ее рамки — становится страшно. А у нас нормы не осталось. Что нормально, а что нет? Для веганов одно, для геев другое, для силовиков третье, для народа четвертое. Норма — она связывает Забайкалье с Калининградом, а сейчас этого нет. Вот об этом хотелось бы почитать.

В стране геронтократия — два поколения просто остались не у дел. Где эти поколения? Чем они занимаются? Про них было бы очень интересно почитать. Наоборот, я считаю, что актуальной литературы у нас маловато. Сейчас Хемингуэй считается стариком, а в свое время «Прощай, оружие!» разве не было актуальным? А «На Западном фронте без перемен» Ремарка? Супер актуальная повестка. Они же не писали про войну Фридриха I c Суворовым. Плюс у нас и самоцензура очень сильна — писать про сегодняшний день просто остерегаются. Если и пишут, то маскируют под притчу. Никаких прямых высказываний нет. На Youtube есть видео, где ФСБ пытает человека электричеством. Эльдара Дадина посадили за митинги. Какой срок дали за бросок пластиковым стаканчиком в силовика? Странно, получается, — это не материал, да? Меня как современного автора должна больше волновать пугачевщина? А я психически нормальный вообще? Ощущение, что большинство современных писателей живут в какой-то другой стране.

— Как создавать образ будущего в литературе? Тыкать пальцем в небо и пророчествовать?

Пусть будет и пальцем в небо! Важно ведь не предсказать будущее, а просто пригласить читателя поразмышлять об этом. У меня в новой книжке будет несколько рассказов о будущем, и оно в каждом из них разное. В одном победило православие, и страна превратилась в православный халифат, в другом — победила толерантность и развитие личности, и это тоже с перегибами; есть апокалиптическое будущее. Важно просто направить фантазию вперед. Как в детстве, мы лежали и сочиняли свою жизнь: вот через 15 лет будет свой дом, такая жена, вот такая машина. Я часа два мог одну только машину выбирать! Тут то же самое: надо вернуть способность придумывать что-то. Не описывать, а придумывать как Джон Толкин Средиземье. У меня мечта реально выдумать некую вселенную, населить ее героями. Выдумать другую Россию, в которой люди живут по-другому.