В конце 2020 года в мультимедиа-музее библиотеки Гоголя прошла выставка Родиона Атаулина «Не похоже на жизнь» — художника, неожиданно выплеснутого из мегаполиса волной эпидемии. Вокруг выставки была создана образовательная программа «В городе дерево — драгоценность». Несмотря на прошедшее с момента дискуссий время, затронутые в обсуждениях проблемы не стали менее актуальными в наши дни, и мы решили предложить к прочтению расшифровку дискуссии с участниками зин-выставки «Мы, деревья».

Выставка «Мы, деревья» в формате печатного издания — это исследовательский проект художников из Санкт-Петербурга и Москвы. Команда авторов осмысляет проблему исключенности отдельно стоящих деревьев из социо-экологической повестки Санкт-Петербурга. Частью проекта «Мы, деревья» стала уличная выставка на трех рекламных щитах Васильевского острова. Любой желающий мог отсканировать QR-код и по ссылке прослушать арт-медиацию, в ходе прослушивания которой гости уличной выставки узнали больше о деревьях своего города.

Участниками дискуссии «Как убежать от пандемии, не убегая от современности: художественное и политическое действие в новую эпоху» стали:

Сергей Морозов, режиссёр музыкального театра, ставит оперы, мюзиклы, работает со звуком в широком смысле слова; куратор исследовательского проекта «Мы, деревья»

Мария Тининка, координатор общественного движения за сохранение и приумножение деревьев в городе, эксперт и участник зин-проекта «Мы, деревья»

Карина Щербакова, автор перформансов и саунд-художник, участник зин-проекта «Мы, деревья», частью которого стала уличная выставка в городе.

Александра Ненько, кандидат социологических наук, социолог-урбанист, ординарный доцент Института дизайна и урбанистики Университета ИТМО, руководитель Лаборатории качества городской жизни QULLAB, куратор проекта ARTS4CITY.

Модератор дискуссии — Антон Боровиков, исследователь, занимается Sound studies и философией электронной музыки (Европейский Университет; ШАГИ РАНХиГС).

Антон: Пандемия, локдаун создали для нас новую реальность. Но вопрос, что с этой новой реальностью делать, остается открытым. С одной стороны, от нее хочется скрыться, для того чтобы обезопасить себя. С другой стороны, в ней хочется участвовать, проживая уникальный исторический опыт. И проблематикой современного искусства в том числе становится рефлексия этой новой реальности. Я воспринимаю выставку Родиона Атаулина как некоторую настройку оптики воспринимающего сознания художника или зрителя, который может её перенять, как можно существовать в пандемию: убегать или не убегать. Работы выставки были сделаны весной 2020 года, когда посыпались ограничения и многие горожане бежали в деревню или оказались в лесу. За эту нить я хотел бы уцепиться, чтобы задать вопросы относительно того, как работает художественное, активистское и научное сознание в новой ситуации? Можно ли ее назвать новой? Что такое партизанский, или анархистский, уход в лес? Бегство? Нет ли опасности того, что это станет маской и отказом от рефлексии? Как производить рефлексию — в частности миметическими средствами изображения современной ситуации — на определенной дистанции? Что происходит с нашей чувственностью в эпоху пандемии? Что об этом нам говорят современные арт-, активистские практики и научные исследования? Какие новые механизмы восприятия — паники! — или, наоборот, новых способов интеракции дистантного взаимодействия мы открыли? Какую соматику, акустику — ощущение звука, тела, — какую оптику заставляет нас выработать новая ситуация? С участниками сегодняшней дискуссии мы обсудим их опыт взаимодействия с реальностью в эпоху ковида. Скажите, пожалуйста, вам это время помешало или помогло?

Сергей: Ковид, как и любое препятствие, мобилизует. Мы все пережили некую зону тревожности и стресса весной. И многих творчески настроенных людей, которые готовы фиксировать и работать в художественном поле, это только побудило к действию. По крайней мере, я, оказавшись взаперти, утроил подачу заявок на гранты, на один из которых в итоге и был сделан наш зин «Мы, деревья», в котором освещается сообщество людей, борющихся за жизнь и процветание зеленых насаждений в Петербурге. Нам показалась эта тема интересной, потому что сообщество как таковое сформировалось и занимается актуальной проблемой, а степень его выхода в информационное поле невысока.

Карина: Мой опыт работы с телом как перформера, как человека, которого интересует соматический и личный опыт тела, перешёл в плоскость звука ещё и с точки зрения того, что такое звуковое поле, или поле голоса, которое я могу слушать на дистанции. Это некий способ тактильности, которая доступна мне в заданной ситуации. Кроме того, карантин поставил несколько важных вопросов к самой к себе: насколько я как человек, который живет в городской среде, налаживает язык коммуникации не только с окружающими меня людьми, но также с другими акторами — с другими живыми объектами городской среды.

Мария: Мне интересно что-либо исследовать, фотографировать, осмыслять. Одной из таких тем исследования стали деревья в контексте городского пространства. В моей авторской группе Деревья Петербурга была рубрика Было • Стало, где я показывала, как изменились улицы и площади города С и Без деревьев. Наблюдение за деревьями показало, насколько их роль в городе мала — они просто послушные жертвы происходящего вокруг. В то время как люди чувствуют себя сильными, значимыми, хотя, как выяснилось за этот год, гораздо уязвимее, чем те же самые деревья.

В период пандемии появилось время, которое можно было уделить волонтерству. Весной городские активисты возобновили работу сообщества Зелёный Петербург, одним из проектов которого стала Карта деревьев центральных районов города. В рамках такого рода активизма не нужно было общаться с людьми — главное общение было с деревьями! Мне нужно было обнимать деревья, чтобы понять и зафиксировать их обхват, после сфотографировать, чтобы было видно, как обстоят дела со стволом, определить приблизительно высоту и знать породу дерева. В период самых тяжелых моментов пандемии, когда уже закрылось все и нельзя было выходить в город, эта практика мне очень помогла. Причем выход из дома был абсолютно легальным: так как улица до сих пор не считается общественным пространством, то она не попала под этот запрет. У меня была ежедневная норма по обниманию деревьев рядом с моим домом. И вот теперь на карте города с деревьями задокументирован мой период ужаса от пандемии в виде аллеи на набережной лейтенанта Шмидта — это порядка трёхсот лип разного возраста и состояния.

Антон: Александра, у меня теперь вопрос к вам. Во время локдауна вы находились в Петербурге и затем описали свой опыт в статье, посвященной проблематике городской пустоты. Скажите, как эта пустота влияла на общее состояние города, на ощущения человека в нем, на его поведение?

Александра: Как социолог я наблюдала за тем, что происходит в городском пространстве: пустое ли оно, насколько люди готовы носить маски. Ощущалось изменение городской динамики. Конечно, улицы были не настолько наполненными, как обычно в весенний период. Возникало ожидание тех практик, которые характерны для этого времени, телом ощущалась потребность посидеть на солнышке, на террасе в кофейне. Привычные городские ритмы не могли найти себе необходимой реализации, потому что не было альтернативных практик, которые в то время предлагались. Например, тогда была возможность выпить с друзьями в zoom’е, что было по фану первое время, но не могло заменить непосредственного контакта с городом, от чего возникало ощущение пустоты и в городе, и внутри себя.

Антон: Здесь возникает парадоксальная ситуация. С одной стороны, страх связан с пустотой, а с другой стороны, пустота дает тебе шанс избежать заражения, и страх оказывается мотивирован иррационально.

Александра: Здесь пересекаются различные режимы восприятия, различные телесные режимы. С одной стороны, нарастание истерии, поддерживаемое в информационном поле, порождало режим отстранения. А с другой стороны, есть абсолютно человеческий режим, доказанный многими урбанистами-исследователями, когда человеку, наоборот, в общественных пространствах необходимо присутствие других людей. И для него, во-первых, одна из базовых потребностей — смотреть на окружающих, а во-вторых, основной ценностью является наблюдение за окружающими, через которое он получает когнитивный опыт и, собственно, ценит городское разнообразие. Соответственно в теле и в восприятии заложен режим общественности, общественных пространств. Особенно дико было наблюдать ту же самую улицу Рубинштейна пустой, абсолютно страшно и кризисно. То есть это затишье вызывало тот же страх, но уже по-другому. Бывают противоречивые ценности в наших режимах восприятия. Бывают противоречивые режимы. И здесь важно правильно рефлексировать, чтобы не впасть в различные психические и тревожные состояния.

Мария: Да, на центральных улицах было пусто, но зато активизировались другие городские локации. Например, на набережной Лейтенанта Шмидта количество людей, которое там гуляло во время карантина, было в два раза больше, чем обычно. И каждый участник проекта зин-выставки теперь как никто другой знает, что деревья снижают стресс и уровень тревожности, положительно влияют на здоровье. И если представить, что деревья были бы на Рубинштейна и Невском, то тревожности и ощущения ужаса и пустоты у живущих там людей не возникло.

Александра Ненько: Поддержу Марию и скажу: результаты наших исследований и Карта эмоций Петербурга показали, что в локдаун наиболее посещаемыми и эмоционально-позитивными районами стали Петродворцовый, Курортный, Пушкинский. Я это связываю именно с зеленой городской инфраструктурой, потому что гуляли именно в открытых зонах, среди которых субъективное ощущение риска было снижено, потому что это не замкнутое, а открытое и зеленое пространство.

Антон: Карина, вы говорили про слой тревоги, который в вашем личном опыте накладывается на всё восприятие мира. Для вас коммуникация с деревьями способствует снижению тревоги?

Карина Щербакова: В медиации я как раз пробовала снимать этот слой тревоги, подключаясь к собственным ощущениям. Есть разные способы медитации, которые настраивают ритм дыхания. И тут важна мысль в том, что наше дыхание зависит от кислорода, который вырабатывают деревья. Как я могу это дыхание разделять с деревом? Такая медитация на дыхание в целом способствует уменьшению стресса. Что касается тревожности. Сегодня люди носят маски, скрывающие лица. Это создает ощущение отчужденности, некой угрозы. Дерево открыто для нас, я могу его вдыхать, я могу смотреть на него, я могу его осязать — это успокаивает.

Антон: Сергей, как вы простраивали коммуникацию как куратор и создавали определенную творческую энергию как режиссер? И как это сочеталось с концептом зина?

Сергей Морозов: Коммуникация и эмоциональная вовлеченность — вопрос работы команды и выбора темы. Изначально предполагалось создать зин, в котором будет исследована некая группа людей или объектов, которые оказались в положении малозаметных в обществе. И нам показалось интересным поговорить о людях, борющихся за жизнь и процветание зеленых насаждений в Петербурге, потому что сообщество как таковое сформировалось, а степень его выхода в информационное поле минимально. Следующим шагом стал подбор персоналий, работающих с данной проблематикой. Ими стали петербуржцы Маша Тиника, Карина Щербакова, которые сегодня с нами, и художница Александра Кокачёва, а также две московских художницы, помимо со-куратора Ани Сарухановой, это Аня Карп и Кира Харлашова.

Антон: Александра, в предыдущем интервью вы сравнивали некоторые действия Марии с методами ситуационистского интернационала. Не могли бы вы немного развить эту мысль?

Александра: Сейчас у нас проходит своя арт-урбанистическая лаборатория «25 линий», посвященная линиям Васильевского острова и их освоению через различные практики. Выстраивая лабораторию на социально-критической, социально-философской, политической мысли, мы с ее участниками опираемся на тексты Ги Дебора, Лефевра, Мишеля де Серто, чья теоретическая канва хорошо подходит для осмысления тактик присвоения и переопределения городского пространства через непредназначенные для этого объекты. Например, в качестве такой пересборки различных пространств под себя, под свои высказывания Мария использовала информационные щиты, что частично напоминает практики эдбастинга (то есть нарушения и расхищения рекламы) и что действительно основано на ситуационистской теории. С одной стороны, мы здесь наблюдаем борьбу с доминирующими логикой и дискурсом, так как на городских щитах обычно публикуются газеты муниципалитетов или других подвластных им групп, вроде комитета по информатизации и связи. Но, когда мы врываемся в это место своим высказыванием, оно уже становится местом публичного обсуждения. С другой стороны, в эпоху цифровизации информационные щиты становятся заброшены и тоже по-своему являются пространством пустоты, потому что внимания к ним очень мало. Тем не менее в качестве площадки для публичного высказывания такие практики всё равно имеют значение, потому что щиты присутствуют в городской среде как объекты в местах транзитных пешеходных зон, становясь неким дисплеем для представления какой-либо информации. В зине как раз отчетливо просматриваются следы того, что де Серто называет присвоение пространства”: и обнимание деревьев, и чувственные проявления в городской среде, которая по сути своей всегда, к сожалению, доминируется рациональностью и некоей линейностью. Эта линейность разрушается, например, при прохождении парка с вниманием к деревьям, при “прочтении” дерева.

Мария: В рамках проекта зин-выставки я использовала рекламные щиты как раз под художественное высказывание: на них мы разместили цитаты Бродского о деревьях. В своих стихотворениях, посвященных Петербургу, он умудрился описать практически все породы деревьев, которые есть в городе. Кстати, могу поделиться лайфхаком, как определить породу по крайней мере двух деревьев: тополь и дуб — два товарища. Тополь облетает практически зеленым сразу резко в ноябре, а дуб может оставлять листочки на протяжении всей зимы. Отдельным проектом стала выставка на билбордах, которые были размещены на газонах на углу Среднего проспекта В.О. и считаются врагами деревьев, так как занимают их пространство. Чтобы прилечь к этому внимание, я предлагала людям собирать листья с дубов, как с самых старых и позднеопадающих деревьев острова, и прибивать их к дорогому билборду.

Антон: Это, конечно, поразительно! Очень интересно, как применяются техники присвоения или вторичного освоения пространства через объятия, через приклеивание листочков. Карина, как вы выстроили отношения с пространством посредством акустических техник?

Карина Щербакова: Мою аудиомедиацию можно прослушивать у любого дерева, с которым хочется взаимодействовать, попробовать с несколькими. Когда я собирала ее структуру, моя идея была в том, чтобы открыть внимание, расширить свой опыт. Для меня это была возможность скорее не столько про присвоение пространства, а про бережность и заботу.

Антон: Сергей, когда вы работаете с проектами, где есть звук, вы скорее бережно пытаетесь его как-то открыть другим? Либо наоборот задаете какое-то усиленное направление, сродни военному, как в опере, например?

Сергей Морозов: В случае проекта Карины для меня было важным некое сопряжение, соприкосновение, соучастие тому незаметному, тому исключенному пространству городских деревьев, которые становятся для нас здесь и сейчас значимыми в момент прослушивания. Аудиомедиация налаживает диалог между немым как будто бы деревом или деревьями и нами как будто бы говорящими. И, мне кажется, что удача Карины с этим проектом именно в том, что молчащие получают слово, когда возникает какая-то новая степень доверия и новая степень диалога. В медиации становится значимой степень соучастия и степень включенности. В то время как в опере существует мощная фронтальная подача, не подразумевающая обратного отклика, а в арт-медиации Карины как раз необходим обратный отклик, то есть мы должны мысленно, эмоционально и, может быть, даже физически соучаствовать тому, что мы слышим. Это другой тип театра, более близкий к протоколу, чем к копии.

Антон: Я бы хотел подвести небольшой итог нашему разговору, который напомнил мне один пример перехода между человеком (ну, не совсем человеком) и деревом, который однажды случился и служил материалом для огромного количества интерпретаций. Это миф о нимфе Дафне. Когда за ней погнался греческий бог Аполлон, чтобы ее изнасиловать (еще одна важная тема!), она превратилась в лавровое дерево. Вот такое превращение, которое она осуществила в кризисной ситуации, у Катрин Малабу в ее антологии инцидента получило название деструктивной пластичности. Нам оно, конечно, впрямую недоступно, но отчасти может быть возможным, потому что когнитивные функции нашего мозга пластичны — они адаптивны, с одной стороны, к природе, с другой стороны, к культуре. И наше ощущение собственного тела может действительно подстраиваться под окружающие нас события.

Фраза «Мы деревья» кажется мне удачным ответом на поставленный в начале вопрос: как все–таки мы можем совместить побег из сложной действительности со спокойным существованием в ней?

Для меня очень ценно рассуждение Карины о фокусе внимания и о том, как он по-разному перестраивается. Сенсорный дефицит, который, может быть, отчасти вызван ковид-реальностью, проводит новую настройку нашей системы восприятия, отражения действительности, которое мы видим в самых разных практиках. И неслучайно мы говорили о пустоте в городе, которая дает, с одной стороны, продуктивные возможности, потому что можно ее заполнить, с другой стороны, все–таки погружает в некоторую депрессию.

Обычно считается, что человек колонизирует природу, выражая таким образом свое могущество и лишая ее того самого языка, о котором говорила Александра, лишая дискурса живой мир, его себе подчиняя. Но, может быть, действительно в случае вашего проекта, мы можем говорить о том, что не столько человек отнимает голос, сколько пытается выстроить свою речь, потому что у него нет своего голоса, через других, которые могут за него говорить. И этот способ высказывания Я/Мы, который использован в названии вашего зина, позволяет обратиться к деревьям как к чему-то, что сильнее человека, что может за него говорить. И в этом смысле фраза «Мы, деревья» кажется удачной и ключевой.

На вопрос: как мы можем совместить побег из сложной действительности и какое-то нормальное спокойное существование в ней, чего от нас требует современность, — мы получили ответ. Можно превратить место доминирования в место личного высказывания — пытаться не доминировать, а производить личное суждение. В то же время, даже когда мы приклеиваем листья на месте, где был новостной поток или агрессивная реклама, создавая таким образом публичное высказывание, прекращаем ли мы в нем доминировать? Как нам доминировать — не доминируя, каждый решает самостоятельно, исходя из своей личной этики.