начало здесь

здесь

и здесь

Мария долго и тщательно занималась своим туалетом перед выходом. Подбирала юбку подлиннее и поблагоразумнее, размышляла, надевать ли ей платок — не то она в церковь идёт, не то не нет. В итоге решила повязать скромный в горошек — на шею, чему очень порадовалась и одобрительно замигала и заулыбалась себе в зеркале. Сборы заняли почти час.

Она долго смотрела на мамину помаду, которую считала едва не главным атрибутом ее силы.

-это хорошо, но я в другой раз. — сказала Маша себе в другое зеркало, мамино, и брызнула на себя ее духи.

На улице было промозгло и поднялся сильный ветер. Мария шла, прикрывая бант, чтобы не сорвало, и морщилась.

Алевтина Степановна встретила девочку кроткой улыбкой. Она сидела у выхода, как чемодан, который необходимо захватить, потратив на это как можно меньше времени. Она была тщательно расчесана и одета в огромный плотный пиджак, который значился у нее нарядным. Алевтине пришлось нелегко, когда она одевала эту кольчугу. старушка вообще предпочитала не замечать своего тела и как можно меньше прикасаться к нему, меньше чувствовать одежду. Ей, видимо, виделaсь в этом малая и незначительная, но все же праведность и жертва , угодная богу.

— Здравствуй, Машенька! Ты мне настоящий праздник устроилa сегодня. Возьми конфеток, пожалуйста!

©

Когда ехали, и вовсе начал накрапывать дождь. Мария морщилась и того больше, и кривила рот. Алевтина же, переживающая, что она тяжёлая и девочка мучается, старалась нахваливать ее треснутым голосом. Девочка отвечала своим сладким, но выражения лица не меняла и толкала коляску.

В качестве храма служила школа на окраине села. Здесь оставались только начальные классы и иеговисты были главным источником ее дохода. Здесь, в актовом зале, под нарисованными друг напротив друга и подписанными словно бы на равных правах валторной и Бахом верующиe собирались каждую неделю. Все эти люди знали друг друга, представляли положение в несложной маленькой иерархии. «Покрестили», «ещё нет», "наш старейшина " — говорила Алевтина после имен, обращая это не столько к Маше сколько к себе. Глаза старушки блестели, губы высохли.

Девочка смиренно и благоразумно насупилась, закатила Алевтину по ее же просьбе в дальний угол. Кивнула ей с основательным видом и стала протискиваться вперёд. На пути Марии стояли громкие и основательные женщины с красными лицами, их ссутуленные мужья и дети, вздыхающие младенцы и, далее, мужчины с широкими бородатыми лицами. Те смотрели прямо перед собой, не замечая девочку и других, словно через лобовое стекло. Так смотрел когда-то давно отец Маши через пыльное выпуклое окно своего грузовика — или она, может быть, это просто много раз видела во сне.

Наконец, вперёд вышел брат Aвгуст. Он слегка поднял ладони вверх, на уровне груди, подержал их так и добился тем полной тишины.

даже, кажется, прекращения всякого дыхания в зале. Только несмысленные глупые младенцы шумно выдыхали, мотая головами.

После он торжественно поставил пластинку с гимнами — посмаковав момент начала записи.

Мария не дышала, но сердце ее колотилось. Она «не купилась, ага», как она это говорила. Ею овладел восторг. Девочка увидела, что ее любимое, пожалуй, единственное ремесло получило потрясающее, почти мистическое развитиe.

— Надо тоже так, буду так — говорила она вслух, забывшись.

Между тем все вокруг ее пели, плохо попадая в такт, но охваченные вдохновением. Ведущий август переводил взгляд с одного края зала на другой, и за ним следовали десятки неморагающих глаз. В далеке плакала вечно оглашенная Алевтина.

Взгляд ведущего скользил по его пастве свободно, безо всякого изначального плана. Так солнце скользит утром по краю рощи, то исчезая за деревьями, то снова появляясь. Паства тянулась за его движениями и повторяла их, словно не имея чего-то, что имеет он.

Наконец, совмеcтное Пение гимнов закончилось и ведущий перешёл к проповеди. Он говорил мягко, прерываясь и переключая свой голос так и эток, словно перекатывал внимание зала, как большой мяч. Он плавно, но иногда переходя на взлетающий рывок, cводил, переворачивал, отбрасывал липкое тесто общего духа. Поднял книгу и мягко, словно кисточкой с масляной краской, показал что-то прямым пальцем.

Маша ни слышала не слова. В ее голове, как окна транзитной ночной электрички, светились и проносились с шумом мысли. Где эта школа и это странное, несуразное действие были раньше? И как она этого не придумала всего этого сама и не подсмотрела где-то ещё? И, черт, обидно, что ее собственные приемы теперь кажутся такими блеклыми, выцветшими. Как пластмассовые пуговицы на пиджаке Алевтины.

«Учится, учится и ещё раз учится, как завещал нам великий Ленин» — прошептала Мария радостно и невольно выпятила нижнюю губу