Отрывок из интервью петербургского писателя, филолога, патриота Комарово — Андрея Аствацатурова.

— Какова роль государства в жизни современных российских писателей?

—В советском союзе, как вы знаете, писательскую жизнь государство очень активно контролировало. Это началось еще в начале тридцатых годов, в 34-м был первый съезд советских писателей и была провозглашена общая линия деятельности, связанная с социалистическим реализмом. То есть были расчерчены международные карты, стало понятно, кто друг советскому государству, а кто нет. Были ликвидированы маленькие группы писателей и создана большая, уже полноценная ассоциация писателей. Соответсвенно в СССР талант оценивался, естественно талант, который не слишком шел вразрез с общей линией коммунистической партии. Но бездарность в советском союзе категорически не поощрялась. Нужны были, как правильно говорил Довлатов, сильные способности, связанные с умением воссоздать классическую русскую прозу с определённой спецификой повестки. Естественно государство курировало литературу, крупным писателям раздавались квартиры, дачи. Они могли позволить себе купить машину, получали большие гонорары и тиражи. Эта политика продолжалась до конца 80-х годов, поощрение писателей, которые создают положительный образ советского союза, умеют писать и поднимать проблемы, таким образом, чтобы этот метод не сильно расходился с мнением партии. Это не значит, что проблем не было, они были, но откровенных антисоветских писателей не публиковали. Потом все прекратилось, началась перестройка и встал вопрос о существовании литературного института вообще.Его чудом сохранил Сергей Николаевич Есин, который написал открытое письмо Егору Гайдару со вступительными словами: «не мне вам, Егор Тимурович, объяснять что такое литинститут для России». Какие то были субсидии были выделены, но писатели стали предоставлены сами себе. Появилась «потаенная» литература, интерес к текущей существенно снизился. Так как журналы, которые раньше публиковали советских писателей, начали публиковать русское зарубежье, в общем все, что не было опубликовано в СССР. Конкуренцию было составить сложно, писатели «обнищали», гонорары уменьшились. С середины 90-х государство перестало интересоваться писателями, литература стала сама по себе. Все стал решать рынок. Простой пример: раньше были дома отдыха, писатель в СССР мог за бесценок снять номер в каком-нибудь Комарово и отдохнуть, но уже в девяностые такие дома постепенно переставали существовать. Особенно ситуацию ухудшило осознание того, что сложная литература не могла быть тиражной, потому что ее вытеснила жанровая литература. Журналы уже не могли платить большие гонорары, но такие журналы, их еще называют «толстяками», они выплачивали хорошие гонорары. Если тебя опубликовали в «Новом мире», «Знамени» или в «Москве», то считай ты вытащил лотерейный билет, ты признан как писатель. В современных реалиях все прекратилось. В 90-е годы людям было не до литературу, все начал решать рынок и сейчас все остается таковым. Единственное, как государство вмешивается, мы подписываем некий договор, что в наших текстах нет пропаганды наркотиков, убийств, педофилии, насилия.

— А разве автор не делает это в форме неписаного договора? По типу: да я тут переборщил, мне за это прилетит.

—Не помню, чтобы при мне, кому-то прилетало. Я свой первым роман писал в 2009 году, он был наполнен матами, так тоже можно, но тогда он будет продаваться в целлофане. Тогда мы пытались усилить матерными словами наши тексты, сейчас я от этого ушел. Это от творческой незрелости было, ну и конечно комично — человек матом ругается в литературе, смешно. Реалистично во всяком случае. Никаких преград или цензуры не было, но и поощрения тоже. Государство кое–как поддерживает литературные журналы, люди там работают за скромную зарплату примерно в 25 тыс. рублей в месяц. Это довольно тяжелая работа, чтобы опубликовать один нормальный рассказ нужно прочитать пятьдесят бездарных. Поэтому среди нас писателей, которые живут на гонорары очень мало. Так могут жить в основном писатели жанровой прозы, скорее даже проектной. Например — «Метро» Глуховского.

—Ну и продажа прав для фильмов или видеоигр.

—Да. Игры расширяют тираж. Тем не менее, люди, которые читают проектную литературу забывают имена в ту же минуту, как дочитывают очередную часть. Такие писатели, как Глуховский, могут жить на гонорары. Дмитрий Быков к примеру еще зарабатывает, как журналист, как автор лекций, ведущий коммерческих проектов. Ну и конечно некоторые пишут профессиональные сценарии. Как Леонид Юзефович, Андрей Геласимов. Мы живем в своем пространстве, много существовало творческих союзов. Они все разбились на группы и демаркационная линия в конце 80-х проходила по линии либерал—патриот. Условно говоря, патриотические авторы публиковались в Союзе России, а либеральные — в Российском или Союзе писателей Санкт-Петербурга. Только эти линии размылись и в том или ином союзе появились писатели с разными идеями. Так или иначе такое деление сохранилось. В последние годы государство предпринял попытки нами заняться, союзы начали получать гранты, но мы эти гранты уступали менее продающимся писателям. Этим очень долгое время занималась Роспечать, она нас долгое время возила заграницу, на книжные ярмарки, оплачивала поездки на конференции. Сейчас создано — АСПИ (ассоциация союза писателей). Она организует писательские резиденции, поездки перестали быть рандомными. Только что я побывал в Краснодаре, это АСПИ организовало.

—В Европе сейчас границы, в большей степени закрыты. Насколько важен обмен международным опытом?

—Это принципиальная вещь. Я согласен, что литература должна развивать свои традиции, но обязательно нужен диалог с зарубежными коллегами. Да, мы читаем их книги, переводы, мы с коллегами понимаем, что они пишут. У них своя проблематика, философия, определенного типа поэтика. Рынок зарубежом лучше организован, не так хаотичен. На книжных ярмарках почти всегда присутствовали иностранные авторы, мы вели с ними диалог, нельзя сказать, что он был внятным, но он был необходим. Мы рассказывали о своих проблемах, о том, что мы хотим донести до читателей. Они в свою очередь делились тем же самым, но с национальной спецификой. Русская литература — часть мирового литературного фонда, это факт. Нынешняя отечественная литература больше направлена на российского читателя, чем на зарубежного. Это не плохо, она должна быть ориентирована на внутреннее потребление. Но она должна быть интересна не только российскому читателю, она должна быть интересно и в Великобритании, и в Италии, Турции или Иране. И конечно диалог всегда был полезным. Из ярких примеров — Италия. Там обожают русских авторов, устроить отмену русской культуры можно устроить где угодно, но только не там. Нынешняя ситуация не продуктивна, причем для всех.

—В интервью каналу «Книжный чел» вы сказали, что до битников были хипстеры.

—Да. Я думаю, что первые хипстеры уже давно лежат в сырой земле. Они заложили основы субкультуры, в начал второй половины двадцатого века в Америке появляются новые группы, например «хобо». Появляются рабочие группы, у которых появляются какие-то правила, отличающиеся от законов. Свои манифесты. Вот тогда и появляются хипстеры. Это человек, который связан с модой, не живет в формате американской жизни, занимается поиском удовольствия в жизни. Американская культура очень религиозная, даже сейчас. Эта страна не удовольствия, страна строгого пуританского образования. Америка это бизнес, она не позволяет тебе получать много удовольствия, потому что когда ты работаешь с утра до вечера — тебе просто некогда получать удовольствие. А вот «черные» умеют развлекаться, они сексуальные, они умеют бездельничать. Хипстер, в обсуждаемом варианте, это такой «белый негр». Идеи этого были впервые осмысленны в потрясающей работе Нормана Мейллера, которая называется «Белый негр: или поверхностные размышления о хипстеризме». Эта книга позволяет нам понять Америку, ее лучшие стороны. Прежде отдых, во вторую очередь работа, если она вообще нужна. Живем ради удовольствия, это и плохо, и хорошо. А вот уже из хипстеров выросли битники. Сама хипстерская культура — культура потребления, джаза, вещей, веселой нестандартной литература. Битники впитывают. основы хипстеризма. Хипстеры аморальны, что в Америке — неприемлемо. Битники именно это и усваивают. Друг Джека Керруака — Нил Кесседи был как раз хипстером, хотя его часто называют битником. Сами же битники создают литературу, хорошую или плохую — другой вопрос. Но то что это важный феномен в истории литературы — не подлежит никакому сомнению. Они после себя шедевры оставили: стихи Лоуренса Ферлингетти, «В дороге» Керруака. Битники очень долго прожили, они ушли где-то в 90-е. Даже Кобейн, в общем-то, был битником. Это явление и хорошо сказалось на культуре, и плохо. Тот ужас, который описал Дэвид Фостер Уоллес именно оттуда. Удовольствие суицидально. Удовольствие в Америке — компенсаторно, оно не идет от сердца, оно искажено, поскольку тебя все время репрессируют. Удовольствие как протест — не удовольствие.

—В Советском союзе были битники?

—Конечно да, но они были другими. В СССР очевидного контркультурного явления не было. Тем не менее, было большое количество писателей официальных, или полуофициальных. Например, Аксенов, вполне официальный писатель. Евтушенко и Вознесенский дружили с битниками, у Евтушенко есть даже стихотворения: «Битница» и «Монолог битника». Все эти люди читали битников, хорошо знали английский. Но это были официальные писатели. Какие—то именно битники возможно и были, вот например Венедикт Ерофеев очень похож на битника, если бы не был так интегрирован в пространство культуры пост-модернизма. Их даже переводили, была куча самиздата. Конечно не «Голый завтрак», там уж слишком много откровенного.

—Смотрели экранизацию Кроненберга?

—Да смотрел.

—Фильм вообще не про это

—Да, но у него и задачи были другие, нежели, чем у Берроуза.

—Битников использовали, как политическое оружие в СССР?

-Битники никогда и не скрывали своего «левачества». В СССР поддерживали идею, что бунт битников — антикапиталистический. Единственное — они всегда писали, что это мелкобуржуазный бунт, неправильная линия выстаивается, желательно принять линию социализма, его принципы, а там какие-то наркотики, гомосексуализм, что-то иное. Истерика вместо «правильного» бунта. Конечно нам нужны были битники, они критиковали американский истеблишмент. Но, важно понять, что любая проблемная литература критикует истеблишмент. Да, они были американцами. Да, они любят свою страну, но любая американская книга является атакой на американский образ жизни. Любая литература должна быть таковой. Американская литература именно такая6 кроме коммерческой или жанровой. Хотя с жанровой бывают исключения, например фильмы Стэнли Крамера, или кино которое даже у нас показывали — «Загнанных лошадей пристреливают». Мы даже такого ужаса сочинить, который они сами про себя делали, не могли.

—В начале октября частные магазины литературы опубликовали статистику самых продаваемых книг за год. Там превалировала литература о нацисткой Германии, будь то полухудожественный роман Джонатана Лителла «Благотворительницы» или же документальные книги о жизни в Третьем Рейхе. С чем это связано?

—Я это не связываю с интересом нашей страны или ее представителей к нацизму и с привязанностью к этой идеологии. У нас такие люди и были, скинхедов никто не отменял. Мы их наблюдали на улицах. Видели и страдали иностранные студенты.

—По типу «баркашовцев»?

—Нет, Баркашов в большей степени — проект. Именно скинхеды нападали на иностранных студентов. В целом это (нацизм) России не очень свойственно, это можно искусственно подогревать, платить деньги, например радикалам. Мне, однако, представляется лишь интерес к очень важному периоду истории. К моментам сильной турбуленции, к динамике. Ну и элемент запущенности тут тоже присутствует. Даже в СССР этим интересовались, хотелось узнать подробности. Даже была книга, бестселлер, Полторака «Нюрнбергский процесс», она очень подробно описывала биографии главных чинов, обстоятельства ареста и как шел сам процесс суда. Конечно фильмы Бали хорошие, чаще — точны.

—Что с «Обыкновенным фашизмом»?

—Он скорее абстрактный. Ужасы концлагерей мы понимали, нам рассказывали. Единственное что открыл фильм — образцы нацистского искусства. Особо не впечатлило. Это такое посредственное подражание классике. Мой отец, Алексей Георгиевич Аствацатуров, в 1984 году, когда мне было пятнадцать лет, с коллегой, Иваном Чечотом делали доклад посвященный искусству в нацисткой Германии. У отца лежала книга, я ее смотрел в детстве, ничего не видел в ней особенного. Картины, женщины на них, детишки розовощекие, много обнаженной натуры. Мой отец посвятил свою часть доклада нацистской прозе. Там что-то предъявлялось, доклад вызвал колоссальный интерес, но им пришлось согласовывать. Как такового запрета не было, они ведь исследовали, а не пропагандировали, но как таковых исследований этой части культуры раньше не было.Как-то было не принято, ведь нам рассказывали, что это «абсолютное зло» и нечего там анализировать.

—Может ли писатель читать книгу, не сравнивая себя с другими?

—У меня есть приятель — Ярослав Добронравов. Мы с ним обсуждаем кино, это очень полезное знакомство. Потому что он мне объясняет почему так сделано, что я должен был там увидеть. Вчера он мне прислал прислал очередной фильм нидерландского режиссера Вармердама. Он мне объясняет, что я должен был там увидеть и приемы. В литературе с хорошими писателями происходит то же самое. Вы знаете, что у меня есть магистерская программа, где я учу писателей. Кино и литература это манипуляция. Условно говоря, автор хочет вызвать у вас разные эмоции. У него есть арсенал определённых приемов. Потому писателям нужно скорее тратить время на то, чтобы просто читать книги и получать удовольствие. Ты не должен быть объектом манипуляции, ты сам манипулятор. С писателями поэтому у нас не возникает разговора — «а тебе понравилось». Нет, наборы приемов обсуждаем. Есть две вещи, которые заставляют писать. Форма или внутренний драйв, но последний работает ровно до 25 лет, потом тебя возбуждает уже форма. Конечно, мы получаем некоторое удовольствие, но оно снижено. Писатель не должен очень много читать, он должен читать внимательно, причем авторов, которые ему близки.

—Каких писателей мы не можем понять?

—Вернемся к Селину. У него интересная история в России, его еще в 36-м году опубликовали, сейчас объясню зачем он нам нужен. Российская культура гумманистична, банально или нет, но это так — данность. Толстой, Достоевский, да даже циничный Чехов — все гуманистическая традиция. Селин — крайне антигуманистическая фигура. Предъявлять такое в СССР в 30, в 40 или в 50 было крайне странно. Нужны были подвиги, победы, позитив в общем. Хотя конечно и фронтовая правда присутствовала. Виктор Некрасов пишет в сталинское время «Окопы Сталинграда» и получает все премии, является крупнейшим писателем. Вот он описывает реальность. Но у нас была другая традиция: Ремарк, Хемингуэй, но только не литература по типу Селина. Селин заходит в литературу с фигуры Эдуарда Лимонова. Лимонова сразу начали обвинять в забвении русских гуманистических традиций. Вот это были главные претензии к самым главным, самым лучшим и самым сильным романам Лимонова. Как только к нему возник интерес в нулевые и девяностые, образовалась мода, вот тогда и к Селин обратились. Он запоздал, отголоски фронтовой правды уже не были так актуальны. Но у него есть продолжатели в России — например Роман Сенчин, который как раз и соединяет какую то линию Фолкнера и Селина, я бы не назвал Сенчина гуманистом. Захара Прилепина я бы не мог назвать продолжателем традиции Селина.

Отрывок из интервью (НОЯБРЬ 2022)

Послесловие: Как ранее упоминал мой собеседник — «нет ничего приятнее интересного трепа»