С возрастом мы приобретаем знания, умения, а также испытываем как отрицательные, так и положительные эмоции при взаимодействии друг с другом и окружающим нас миром. В такие моменты мы учимся понимать то, как работает наш мозг. Как пишет в своей знаменитой книге «Нейробиология» Гордон Шеперд: «Мы можем подняться и до философских вопросов типа “Что такое сознание?» или «Кто Я?”. Для того, чтобы ответить на эти вопросы, нам в конечном счёте нужно обратиться к природе органа, которого они касаются». По определению Шеперда, нейробиология — это изучение нервных клеток и способов их организации в нервную систему, управляющую поведением животного. Важной чертой этой молодой области знания является её междисциплинарность. Методами нейробиологии пользуются биология, медицина, науки о поведении, физические науки и, с некоторых пор, философия.

Английский философ Бертран Рассел писал: «Научный дух, научный метод, границы научного мира должны быть восприняты любым человеком, желающим иметь современное философское мировоззрение, а не просто почерпнуть в старых книгах антикварную философию». Так тесно связывая науку и философию, будто следуя подходу Рассела, зародилось новое направление философской мысли — нейрофилософия, заложившая новый этаж в огромном здании философии сознания. Такое название направление получило благодаря книге американской исследовательницы Патриции Чёрчленд, которая была озаглавлена как раз тем самым термином — «Neurophilosophy». Кто употребляет данный термин, подразумевает под ним широкую область философских и теоретико-методологических вопросов тех масштабных исследований проблемы сознания, которые развернулись в последние десятилетия в нейрофизиологии и когнитивной науке. Они охватывают и активно включают не только психологию, лингвистику, генетику, но и такие медицинские дисциплины, как психиатрия, нейрохирургия, психофармакология, наркология, реаниматология и др. В основном термин «нейрофилософия» используется относительно вопросов о связи сознания и мозга. Однако это не единственный предмет, занимающий данную область знания, хотя и основной, также нейрофилософия связана с исследованиями когнитивных процессов, языка и мышления, творческой деятельности, ряда вопросов этики, эстетики, лингвистики, эргономики, принятия решений, изучения измененных состояний сознания, интуиции, межличностных коммуникаций, феноменов веры, обмана и пр.

Разговор о нейрофилософии не может считаться исчерпывающим без упоминания элиминативного материализма (элиминативность — отсутствие, отрицание, негация), которые во многом пересекаются. Патриция и её супруг Пол Чёрчленд являются основными пропонентами элиминативного материализма. В чём же суть? Элиминативный материализм (или элиминативизм) — это радикальный тезис о том, что наше обыденное понимание нашего сознания с позиций здравого смысла глубоко ошибочно и что некоторые или даже все ментальные состояния, допускаемые здравым смыслом, в действительности не существуют. Сторонники данной позиции считают, что поведенческие действия являются процессами конкретных нейрофизиологических событий в головном мозге.

Данная концепция ставит под сомнение, даже отрицает то, к чему все так привыкли: понятия об убеждениях, желаниях, сознании и прочих ментальных состояниях.

В статье 1956 г. «Эмпиризм и философия сознания» американский философ-аналитик У. Селларс выдвинул идею, согласно которой наше представление о ментальности может извлекаться не из прямого доступа к внутренним процессам наших собственных сознаний, а из базовых теоретических схем, унаследованных нами от нашей культуры. Коллега Селларса, американский философ У. Куайн одобрял идею о том, что ментальные понятия, такие как «убеждение», «ощущение», можно было бы просто заменить на более точные физиологические объяснения.

Таким образом, здесь назревает проблема: стоит ли действительно отбрасывать, ставшие уже привычными, обозначения ментальных состояний?

Словам свойственен динамизм, однако для изменений значений объектов нужны достаточные основания. Согласно своей радикальной концепции элиминативные материалисты пытаются примирить привилегированный доступ, который каждый человек имеет к своим психическим состояниям и который якобы позволяет иметь безошибочное знание об этих состояниях, с объективностью научного подхода, требующего описаний с точки зрения третьего лица, то есть не опирающихся на этот самый привилегированный доступ. Научные термины должны отсылать к тому, что может быть зафиксированно с позиции третьего лица, поэтому привычные наименования ментальных состояний не могут быть научными, в связи с чем должны быть удалены из научного языка. Таким образом, претензия к отмене обозначений ментальных состояний относится в первую очередь к языку науки.

Повторим, элиминативные материалисты считают, что нужно отказаться от обозначений ментальных состояний в пользу нейробиологических объяснений по причине того, что эти самые ментальные состояния не существуют. В таком случае, действительно, довольно разумно было бы отбросить их и на этом закончить разговор, однако другие философы сознания не разделяют подобную точку зрения и преподносят собственные концепции, связывающие психологические состояния и мозг.

Спор о возможности сведения психических состояний с физическими эквивалентами развиваются между двумя лагерями: психологическими (ментальными) реалистами и психологическими антиреалистами.

Психологический антиреализм лучше согласуется с материализмом естественных наук, лежащим в основе когнитивной науки и всего современного естествознания. Сведение психического к физическому упрощает понимание вопроса о том, как психические состояния могут обуславливать физические действия.

Психические явления обладают определёнными свойствами, указывающими на их связь с физическими явлениями — факт, в поддержку психологического антиреализма.

К тому же, имеется взаимодействие и взаимовлияние между физическими явлениями и процессами. Все эти свойства свидетельствуют о содержании психического мира внутри физического, таким образом психическое не может быть оторвано от физических явлений.

Психологические реалисты сформулировали свои аргументы, демонстрирующие невозможность осуществления предлагаемых редукций психического к физическому. Свою концепцию привёл американской философ Т. Нагель в своей статье «Что значит быть летучей мышью?». В ней он совершил попытку продемонстрировать то, что для ответа на вынесенный в название статьи вопрос недостаточно никакого объективного научного знания. Даже если нам со временем удастся сформулировать любой аспект поведения животного, физиологию, нейробиологическую структуру, когнитивные процессы в мозге, узнать любую объективную деталь существа, это не поможет получить ответ на вопрос: каково это — быть летучей мышью? Дело в субъективном опыте, с точки зрения третьего лица мы не можем отождествить себя с летучей мышью. Чтобы понять, каково быть этим животным, нужно быть этим животным.

Аргумент Нагеля встретили с возражениями, что психические явления всё же открыты для наблюдения с разных точек зрения, например, благодаря интроспекции и наблюдению за нейрофизиологическими процессами в мозге. В связи с этим австралийский философ Ф. Джексон предлагает свой аргумент в виде мысленного эксперимента. Философ предлагает представить девушку Мэри, которая всю жизнь живёт в чёрно-белой комнате и никогда не видела другого цвета. Также всю жизнь Мэри изучала нейрофизиологические процессы, происходящие в мозге человека, когда он видит все другие цвета. Однажды Мэри представилась возможность увидеть нечто красное. Получила ли она при этом какое-то новое знание в дополнение к тому, которое уже имелось благодаря научным данным? Джексон намекает на то, что Мэри всё же узнала новый факт о природе чувственного опыта, который прежде был ей недоступен.

Следовательно, физические факты не исчерпывают собой фактов, которые могут быть нам известны, поэтому описание психики лишь посредством физических наименований невозможно.

Как со стороны психологических реалистов, так и со стороны антиреалистов присутствуют весомые аргументы, которые не позволяют прийти к одному определённому ответу. Однако на поиск ответа должны быть направлены усилия философов.

Всё это время мы рассматривали проблему наименований ментальных состояний в научном языке, однако данная проблема безусловно касается и обычных людей. Важно рассмотреть проблему с точки зрения обиходного языка «наивных» ментальных реалистов. К «наивными» ментальным реалистам принято относить обычных людей, которые в своей повседневной жизни используют психологические понятия для обозначения своего внутреннего психического мира. Этот внутренний мир наполняют желания, убеждения, ощущения, мысли, намерения и пр., такие языковые единицы используются людьми наравне с обозначениями предметов внешнего физического мира.

Психологические понятия употребляются в двух очень различных типах ситуаций: во-первых, они применяются нами к самим себе, опираясь на наше «внутреннее» знание собственных психических состояний, и, во-вторых, мы приписываем их другим людям, основываясь на «внешнем» проявлении психических состояний в их поведении и речи. Современные исследователи указывают на проблему, состоящую в том, что в зависимости от выбора исходной позиции (от первого или третьего лица), с которой рассматриваются психические явления, можно прийти к различным представлениям о самой природе этих явлений.

С точки зрения обычных людей, единственным аргументом в пользу ментального реализма может служить отсылка на то, что «так принято». С точки зрения этих самых «наивных» ментальных реалистов наверняка нет необходимости менять обозначения психологических состояний на, как стремятся элиминативные материалисты, нейробиологические обозначения. В разговоре, очевидно, никто не станет, говоря о приятном моменте ссылаться на дофаминовую систему, или, говоря про волнительную ситуацию на работе или на улице, ссылаться на выбросы адреналина, кортизола, норадреналина и пр. Конечно, описывая другому человеку свои ощущения, есть проблема в понимании обозначений собственного внутреннего мира другим человеком по причине, уже упоминаемого субъективного опыта. Моё ощущение волнения и волнение другого человека гипотетически может восприниматься каждым по-разному из–за чего в разговоре, хоть и никто не упомянет об этой проблеме, возникает молчаливое недопонимание, в котором никто из собеседников не даёт отчёта, так как каждому из нас кажется, что ощущается волнение у всех одинаково. Обычному человеку, не имеющему никакого отношения к нейробиологии, философии сознания, философии ментальных состояний и пр. нет необходимости заменять привычные слова психологических единиц собственного состояния на сложные термины. Прежде всего, конечно же, нужно дождаться определённости в философской среде, так как проблема существования ментальных состояний пока не исчерпана. Претензия элиминативных материалистов безусловно радикальна, однако претензия тех, кто старается уточнить обозначения ментальных состояний: свести психологические термины к физическим единицам кажется более реалистичной с точки зрения переосмысления привычных наименований. Таким образом, мы могли бы использовать слово «ощущение» или «убеждение», подразумевая под этим наукой уточнённый интенсионал, а не понимая под этим пропущенное через субъективный опыт понятие, которое частично будет не согласовываться с этим же понятием другого человека.

Такая проблема демонстрирует то, что грамматическая форма языка порой маскирует его логическую структуру, в которой язык соответствует предметам физического мира. Как мы уже выяснили, это может относиться не только к научному языку, но и к языку обычному. Для того, чтобы прийти к языковой определённости необходимо дождаться точных результатов от нейрофизиологов и философов сознания, так как изменение научной картины мира под влиянием фундаментальных открытий сможет изменить также прежние мировоззренческие установки. Также не исключено, что понадобится некий логический анализ, разъясняющий структуру языка и раскрывающий его природу как повествование о фактах. Таким образом, язык сможет демонстрировать точные соответствия наименований и предметов внешнего мира.