В отличие от личности эпохи Просвещения, разомкнутой в мир, стремящейся к деятельности на благо общества и государства, романтическая личность полностью сконцентрирована на собственных переживаниях: «До того как романтизм ввел моду на разочарованность и сплин, в молодом человеке ценилась удаль, умение жить широко, весело и беспечно» [Лотман]. Романтик же состоит в перманентном конфликте с миром и компенсирует свою асоциальность мистическим созерцанием природы или верой в идеальную любовь. Таким образом, выдуманный «мир становился двойником бытовой реальности. Более того, для него (романтика — И.Л.) он был более реальным, чем «пошлая» окружающая действительность. Так он видел и так понимал мир и людей»[Лотман].

Обратимся к «Страданиям юного Вертера» как к пратексту всей романтической литературы. «Это сочинение Гете обязано своим успехом не трагической смерти молодого влюбленного, а именно общим идеям, вполне соответствовавшим взглядам на жизнь выдающихся людей того времени. Как известно, байронизм возник раньше Байрона»[Мечников].

Можно ли сформулировать главную идею «Вертера»? Можно — если посмотреть на этот роман с антиутопической точки зрения. Ведь Гёте создаёт самую настоящую имманентную антиутопию, т.е. такую антиутопию, которая обусловлена не столько объективными внешними причинами, сколько психологическими особенностями личности героя. Конечно, Вертера можно считать жертвой равнодушия Лотты, филистерства окружающей его среды, аристократических предрассудков высшего света и т.д. Но главная трагедия героя всё же не в этом. Трагедия заключается в том, что Вертер НЕ ПОНИМАЕТ СВОЕЙ ПРИРОДЫ и, как следствие, своего предназначения в дольнем мире. В противовес ему Лотта и Кестнер нашли себя в жизни. Лотта рождена для семейных забот, а у Кестнера выражен талант делового человека. Только Вертер хватается за всё подряд и ни в чём себя полностью не реализует. Не понимая себя, он не понимает и природу, и людей его окружающих: «…я не могу примириться с разрушительной силой, сокрытой во всей природе и ничего не создавшей такого, что не истребляло бы своего соседа или самого себя. И я мечусь в страхе» [текст Вертера].

Несмотря на то, что Вертер предчувствует в себе потенциал для других отношений к природе и всей, созданной природой, действительности (пантеистическая концепция Гёте), он ещё не в силах реализовать его, не в силах выйти на новый уровень личностного развития. Он ищет применения мучающему его дару: пробует рисовать, работает в посольстве, стремиться стать идеальным спутником своей возлюбленной. Но ко всему он относиться слишком страстно и, в то же время, слишком идеалистично. Как следствие приходит неудовлетворённость, копятся противоречия, которые и приводят его к самоубийству, внешней причиной которого становится несчастная любовь к Лотте.

Таким образом, Гёте в «Вертере» на века вперёд пантеистически обосновал главную проблему (главную антиутопию!) всех романтиков: КОНФЛИКТ ЛИЧНОСТИ С ПРИРОДОЙ (в т.ч. и со своей собственной), которая как бы отторгает «бунтующего человека»: самоустраняет больную часть своего тела (вспомним, что Вертер называет природу «всепожирающим и всеперемалывающим чудовищем»).

Не удивительно, что Гёте с такой прохладой принял творческие интенции немецких романтиков. Он, постоянно занятый самоисследованием, давно объяснил себе этот тип поведения, пережил его — как переживают заблуждения молодости. Прикоснувшегося к античной вселенной, Гёте уже не могла удовлетворить одномерная рефлексия Цахарии Вернера, Новалиса, Клейста, Бетховена. О последнем он как-то упомянул в письме к c своему секретарю Цельтеру: «Его талант поверг меня в изумление. Но, к сожалению, он совсем дикий человек. Конечно, он совершенно прав, считая наш мир отвратительным. Однако это не делает его приятней ни для себя, ни для других …». Не нужно видеть в этих словах только респектабельное филистерство позднего Гёте. Веймарский мудрец ещё хочет донести нам ту простую мысль, что презрение к условиям жизни не наделяет человека последней правотой. И главная проблема романтического мировоззрения как раз в том и состоит, что его носители считали себя наделёнными этой последней правотой. Выходит так, что Вертера губит его односторонняя самонадеянность и глухота к древней традиции жизни, установленной ещё задолго до христианского, романтического и любого другого мученичества.