Героическая триада
Героя порождает среда, её насущные запросы и проблемы. Поэтому, на мой взгляд, литература, особенно русская, имеет тенденцию предельного сближения с социологией. Впрочем, чем больше литература остаётся литературой, тем выше вероятность, что найденный ею « героический типаж» есть прямой слепок с действительности, а не формалистский курьёз вроде поручика Киже. С другой стороны, среда, как правило, характеризуется не одним, а несколькими (чаще тремя) репрезентативными героическими типами. Объясняется это возрастной неоднородностью социума, его перманентной переходностью «от отца к сыну, от старой системы ценностей к новой и т.д.
Беспрецедентную наглядность и остроту этот процесс приобретает в ситуации рубежа веков, когда меняются не только нравы, но и сами времена как будто сбиваются с прежнего ритма, заставляя человека либо приспосабливаться к новому их ходу, либо «погружаться в неизвестность» [Б.Пастернак] — часто смертельную. В постпетровской истории русской литературы было, как минимум, два таких перехода. Первый пришелся на рубеж XVIII — XIX вв., второй случился на трагическом стыке XIX — XX столетий. В соответствии с разнохарактерной природой этих рубежей разнятся и триады героев, выражающие суть общественных метаморфоз. Глубинные же черты мировоззрения героев сохраняются вне зависимости от исторического контекста.
И так, первым героем классической триады является человек уходящего века. Как правило, он становится выразителем основного социокультурного вектора истекшего столетия. Так лирический герой Г.Р. Державина из стихотворения «Решемыслу» выражает собой безграничные силы человеческого существа, способные принести ощутимую пользу всему социуму:
А он парит как бы орёл,
И всё с высот далече видит
<………………….>
Он сердцем царский трон объемлет,
Душой народным нуждам внемлет,
И правду между их хранит;
Отечеству он верно служит,
Монаршу волю свято чтит,
А о себе никак не тужит …
«Он предстает как неотъемлемая часть материального мира реальности. В своем облике он вписан в пластическую картину материального мира <… > осмыслен как член общества, в контексте своих социальных связей и отношений <…> осознан как
В то же время человек уходящего века может стать и судьёй своего времени — как герой антиутопии А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», этого страстного обвинительного акта господствующим классам екатерининской России. Или герой, проникнутой антиутопической интонацией, «Крейцеровой сонаты» Л. Толстого, поднимающей проблему межполовых отношений в дворянском сословии конца XIX столетия. Для первого героя триады весьма характерен дидактический подход к действительности, обусловленный жизненных опытом его создателя (творца художественного произведения), и выраженный в наборе устойчивых нравственно-эстетических доминант. Вновь обратимся к поэтическому наследию Державина (стихотворение «Крестьянский праздник»):
Но только, встав поутру рано,
Перекрестите шумный лоб,
Умыв водой лицо багряно;
С похмелья чару водки троп –
Уж не влекитесь больше к пьянству,
Здоровью вредну, христианству
И разорительну всем вам;
А в руки взяв серп, соху, косу,
Пребудьте, не поднявши носу,
Любезны Богу, господам …
Так или иначе, первый герой триады выражает своеобразный итог истекшего столетия, показывая на своём примере как позитивные, так и негативные стороны последнего.
Вторым героем триады является человек переходного периода. Сознание его неустойчиво и трагично. Над ним довлеет его прошлое, а будущее угрожает ему катастрофой. Отсюда берут начало его разочарование, скепсис и цинизм. В мировой литературе ярким примером такого героя является Гамлет, погибающий от невозможности принять новые условия жизни, не вписывающийся со своими ренессансными амбициями в обстоятельства барочной эпохи. Довольно точно одну из сторон сложного мировоззрения человека переходного периода передал А.С. Пушкин в стихотворении «Демон»: «Он звал прекрасное мечтою;/ Он вдохновенье презирал;/ Не верил он любви, свободе;/ На жизнь насмешливо глядел — / И ничего во всей природе/ Благословить он не хотел». Русская литература рубежа XVIII — XIX вв. являет такого героя в лице Чацкого. Трагедия этого персонажа сродни гамлетовской, ибо Чацкий высказывает претензии не характеру Софьи, не лакейскому поведению Молчалина и даже не ретроградству «фамусовской Москвы», но целой эпохи в истории России, которая идёт своим путём и не спешит разделить чаяния героя с его неизменно критической установкой, с набором индивидуалистических взглядов и стихийным либерализмом.
В ситуации конца XIX — начала XX столетий образ человека переходного периода можно найти в произведениях русских символистов (лирический герой А. Блока, например), а также в творчестве А.П. Чехова. Вначале обратимся к А. Блоку и его стихотворению из цикла «Страшный мир» (1909 — 1916):
Под шум и звон однообразный,
Под городскую суету
Я ухожу, душою праздный,
В метель, во мрак и в пустоту.
Я обрываю нить сознанья
И забываю, что и как…
Кругом — снега, трамваи, зданья,
А впереди — огни и мрак…
А вот характерный монолог героя чеховских «Трёх сестёр» Андрея Прозорова: «Ничего. (Рассматривая книгу.) Завтра пятница, у нас нет присутствия, но я все равно приду… займусь. Дома скучно… Милый дед, как странно меняется, как обманывает жизнь! Сегодня от скуки, от нечего делать, я взял в руки вот эту книгу — старые университетские лекции, и мне стало смешно… Боже мой, я секретарь земской управы, той управы, где председательствует Протопопов, я секретарь, и самое большее, на что я могу надеяться, это — быть членом земской управы! Мне быть членом здешней земской управы, мне, которому снится каждую ночь, что я профессор московского университета, знаменитый ученый, которым гордится русская земля!»
Омертвелость чувств, социальная пассивность, духовная раздвоенность, переходящая в глубокий пессимизм, абсурдное восприятие действительности — вот основные характеристики внутреннего мира этих безысходно трагических персонажей-лиминариев. Если у первого героя триады есть положительный образ прошлого, у третьего, как мы увидим далее, будущего, то представитель среднего её звена состоит в неизбывном конфликте и с тем, и с другим. Герой пьесы «Чайка» Треплев говорит о Тригорине, что тот «вернулся к своим прежним привязанностям, как и следовало ожидать. Впрочем, он никогда не покидал прежних, а по бесхарактерности как-то ухитрился и тут и там».
Мировоззрение героя переходного периода с «трещиной», которая разрастается тем более, чем упорнее герой стремится к определённости, т.е. к выбору между прошлым и будущим. В результате он выбирает лабильное настоящее и только в нём, родственном аморфной его натуре, чувствует себя более или менее комфортно. «Движешься потом в толпе без всякой цели, туда-сюда, по ломаной линии, живешь с нею вместе, сливаешься с нею психически и начинаешь верить, что в самом деле возможна одна мировая душа» — мечтательно и в то же время насмешливо (т.е. поверхностно по отношению к философской доктрине В. Соловьёва) формулирует Дорн обычное состояние переходной личности.
Таким образом, второй герой заявленной триады несёт на себе печать проблем рубежа эпох, являясь зеркалом и жертвой неизбежных социокультурных изменений.
Завершает триаду героев человек нового времени. Он, как правило, бунтарь, сознающий необходимость общественных изменений. Более того, он идеалист, уверенный в том, что мир возможно изменить к лучшему. В его природе нет ярко выраженных дидактических черт первого героя триады, как нет в нём и упаднических настроений человека переходного периода. Духовные его интенции устремлены в будущее и подчинены логике созидания, строительства новой жизни. Таково настроение лирического героя В. Маяковского: «Строит, рушит, кроит и рвет,/ тихнет, кипит и пенится, /гудит, говорит, молчит и ревет -/ юная армия: ленинцы./ Мы новая кровь городских жил,/ тело нив, ткацкой идеи нить./Ленин — жил, Ленин — жив, Ленин — будет жить». Человек нового времени несёт в себе положительную программу будущего, сознавая свою ответственность за его историко-культурный облик; он — креатор новых социокультурных смыслов, провозвестник «всего, чем будет цвесть столетье» [Б. Пастернак].
В отличие от переходного героя, герой нового времени не обременён опытом предшествующей эпохи, его отношение к ней всегда субъективно и во многом полемично. Он может критиковать традицию прошедшего века, как ряд героев рубежа XIX — XX вв. (герои произведений Маяковского, Фадеева, Островского), а может идеализировать какие-то из его сторон. Здесь уместно вспомнить строки из пушкинских «Воспоминаний в Царском Селе»:
Промчались навсегда те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
Не только в «Воспоминаниях …», но и в ряде других исторически ориентированных произведениях Пушкина, прошлое становится предметом гордости за свою страну, зовёт молодое поколение на подвиг по примеру дедов и отцов. Оптимизм пушкинского героя тождественен общему оптимизму начала всякого нового века, когда отрицательный опыт ещё не накоплен, а герой чувствует себя полноправным творцом истории.
Созидание нового может происходить через критику настоящего, как это происходит в лирике П.А. Вяземского и декабристов, а также в отдельных стихотворениях А.С. Пушкина («Вольность», «К Чаадаеву», «Деревня»). То есть антиутопизм сознания героя способствует поиску новых форм общественного бытования, его дальнейшей эволюции. Типичный пример резкой социальной позиции человека нового времени находим в стихотворении Маяковского «Протестую!»: «Даже если не брать уродов,/ больных, залегших под груду одеял, -/ то даже прелестнейший тов. Родов/ тоже еще для Коммуны не идеал./ Я против времени, убийцы вороватого./ Сколькие в землю часами вогнаны./ Почему болезнь сковала Арватова?/ Почему безудержно пишут Коганы?/ Довольно! — зевать нечего: переиначьте конструкцию рода человечьего!».
Такова, на мой взгляд, общая схема развития литературы и её героев в России двух последних веков. Читайте, думайте, комментируйте. Тема, как мне кажется, весьма и весьма плодотворная.
