Солнце затопило вагон густым лимонным нектаром. Люди щурились и смеялись. То ближе, то дальше по течению моего пути сами собой вспыхивали дорожные разговоры. В пропитанном теплом и светом движущемся пространстве, помимо известных физических величин, на моих глазах рождалась новая, научно не доказуемая, но духовно очевидная величина Человеческой Близости. Я шёл и видел (точнее — прозревал) повсеместное освобождение от пут одиночества. Люди, словно очнувшись после долгого насильственного гипноза, потянулись друг к другу взглядами, сердцами, телесными жестами … Я шёл сквозь эти живые ряды — из вагона в вагон, от тамбура к тамбуру — искренним вестником свершающегося преображения.

В одном из тамбуров стояло несколько человек — мужчины и женщины. По всей видимости, они готовились сойти на ближайшей станции. Брезентовые плащи, скрученные на манер шинелей в плотные кули, а также рюкзаки и старая, но аккуратная одежда выдавали их как заядлых дачников. Мужчины курили, заполняя паузы шутливыми небылицами из прожитого. Женщины попеременно поднимали семейно-хозяйственную проблематику, не забывая слегка кокетничать с мужьями подруг и незнакомцами. Я невольно остановился среди них и простоял так до самой станции, испытывая стихийную любовь ко всем этим, доселе неизвестным мне, людям.

— Отойдите в сторонку, молодой человек, — по-птичьи гикнула проводница. — Билетик уже показывали?

— Нет, ещё не успел. Впрочем, вот он …

— Так. Ладно. Вижу, вижу … До конечной … Ну ещё бы. Ясненько всё с вами.

— Спасибо вам. Самое большое на свете спасибо!

— Это зачем же? Это вы шутите так?

— Как бы мне вам получше объяснить … Я просто … Я, представьте себе, только теперь стал понимать как всё вокруг, и во мне, и в вас чудесно устроено. Ничто не живёт по отдельности. Всё слито, связано и проникнуто ожиданием встречи, неминуемой — такой вот как наша с вами. И ещё я понял, что пути наши проложены заранее, а мы лишь каждодневно угадываем их среди множества прочих.

Проводница недоверчиво и несколько смущённо посмотрела на меня снизу вверх.

— Ведь нормальный с виду молодой человек. И образование чувствуется. Ну не пейте вы эту эмульсию вокзальную. Терпите до города. А то дорвутся … И что за манера такая.

Вздыхая и скорбно качая головой, она скрылась за зелёной дверью соседнего, пройденного мной, вагона. Я простоял в тамбуре ещё целых три станции, встречая и провожая незнакомых людей. Мне страстно хотелось и им рассказать о духовно важном, как мне казалось, открытии. Но я сдерживался и только тщательно запоминал обильно сыплющиеся в эфир свежие мысли.

Несвойственным для меня вымороченным движением открыл я дверь следующего вагона, сделал несколько бесцельных шагов, рассеяно шаркая взглядом по левому ряду кресел, потом случайно перекинул взгляд направо и … застыл на месте изумлённым Офтердингеном, узревшим перед собой сиящую красоту голубого цветка.

« Её одиночество у окна с книгой, изящно поднятой на уровень груди. Её не показное, но скорее показательное достоинство. Её деловитая собранность в сочетании с лёгкостью достижения последней. Стиль её неподвижности, ничего общего не имеющий с имиджевой позой. Её зачарованное очарование. Всё это Её. И всё это Она».

— Позвольте прервать ваше уединение.

— Не смею мешать вам … Вадим?!

— Мы с тобой незнакомы из нежной корысти …

— Не полгода, а каждый по тысяче лет.

— Всё-таки помнишь.

— И всегда буду … Как вы с ним читали тогда в общажном коридоре, разбив последнюю, едва мерцавшую, лампочку! Здравствуй.

— Было неуклюже, но искренне. Здравствуй, Диана.

— А ты сильно похудел … Только глаза живые. Как прежде живые глаза.

— Почему ты не нашла меня?

— Не нашла … Ну… Так сложилось … Была житейская беготня, и репетиции, и лето … Да ты и сам мог.

— Мог … Нет, не мог. Я ждал встречи — случайной и почти невозможной.

— Чудак. А если бы она никогда …

— Обязательно произошла бы. Я после этого лета понял, что в жизни человека есть вещи неотвратимые.

Диана опустила книгу текстом вниз на обтянутые золотистыми чулками колени.

— Ты всё дизайнерствуешь?

— Уже нет. С этим покончено отныне и до скончания моих времён.

— Прозвучало как заклинание.

— Вся наша речь состоит из заклинаний.

Глаза Дианы блеснули наивным удивлением. Я не сводил с неё своих. Испытав обоюдную неловкость, мы одновременно посмотрели в окно. Вдоль полотна тянулись бесконечные нити телефонных проводов, разбитые на отрезки белыми головками диэлектрика, росшими на скрюченной металлической ножке из тёмной древесной плоти столбов. За ними длился с виду однородный, а на самом деле предельно смешанный лесной фон, накрытый италийской голубизны небесной мантией.

— Я думала о тебе … Нет — даже больше — я думала о той майской встрече на границе миров, — стыдливо, словно преодолевая данный кому-то обет молчания, произнесла Диана, не отрываясь от наблюдения за бегущим пейзажем. Вместо неё с обложки книги на меня глядел портрет викторианской барышни, претендующей на известное сходство с героиней известного романа Фаулза, который и читала моя красавица.

— Ты снилась мне.

— Правда?

— Более чем. Мне кажется, что я таким образом удерживал тебя в своей орбите. Мысленно не отпускал, а значит и не расставался с тобой по-настоящему.

— Похоже на волшебство.

— Откуда эта неуверенность голоса?

— Так, поза … Спонтанное притворство. Мы ведь не можем без ужимок. Всё чего-нибудь да изображаем. Одним словом, ты — дизайнер, я — актриса …

— Ты изменилась. Расскажи о своём лете.

— Там мало … Ой, смотри, какой интересный старичок! Смотри же …

В это время поезд тихонько притормозил возле станции Бороздино. У высокой станционной избы, опершись на лопату, стоял и глядел в сторону поезда ладного кроя старец. Не залюбоваться им мог, пожалуй, только безнадёжно слепой. Хлопковая седина головы и, усеянной крупными завитушками, бороды преображали в нём черты ветхозаветного пророка. Просторная льняная рубаха, схваченная по талии пенькой, доходила до колен пегих, истёртых повседневной ноской, галифе. Ноги покоились в грубых кирзовых сапогах, а на груди неярко поблёскивал оловянный кружок медали.

— Ах, как жалко!

— Чего именно?

— Это закономерность, понимаешь. Надо быть готовой. Всегда. Какой старик!

— Замечательный старик.

— Нет, Вадим. Это для тебя он просто замечательный старик.

— А для тебя?

— Шедевр без всякого фотошопа.

— Ха-ха … Понятно … Ну так давай сфотографируем его для нашей общей памяти.

Она круто обернулась. Книга вспорхнула с её золотистых колен и смертельно раненой птицей шмякнулась под соседнее сиденье.

— Зачем ты смеёшься. Я знаю, что могло бы получиться.

Вместо ответа я обнял её, взял за кисти и заставил её пальцы ухватить невидимый корпус фотокамеры. Она приняла игру.

— Я буду целиться, а ты щёлкай как …

— Повинуюсь тебе, Диана, — ответил я, дурея от аромата её волос.

— Прощай, мой не случившийся шедевр.

— Прощай, Бороздино.