Что такое универсальные права человека
Правозащитники во всем мире сегодня говорят о «сужающемся пространстве свободы», как следствии действий властей. Но это не вся правда. Мы должны честно ответить на вопрос о мере нашей собственной ответственности, с нашим нынешним образом мыслей и действий, за это «сужение».
Как и почему некогда самое успешное глобальное движение, оказавшее решающее влияние на политические изменения второй половины XX в., сегодня потеряло свое лидерство?
Общий ответ на этот вопрос: потому что мы, в значительной степени, отказались от основных принципов правозащитного движения и согласились с произведенной государствами подменой идеи универсальных прав человека идеологией прав человека. Тем важнее сегодня «вернуться к истокам», попытаться восстановить изначальное понимание самого концепта и стратегии правозащитного движения.
Откуда есть пошло…
Концепт универсальных прав человека возник после Второй мировой войны как ответ на ситуацию кризиса системы власти, которая олицетворялась национальными государствами, массовыми идеологиями (вариантами которых были либеральная демократия и коммунистический тоталитаризм), а также моралью (принципом ответственности человека перед общественным мнением за свои действия и даже мысли).
Принятая в 1948 г., Всеобщая декларация прав человека провозгласила примат ответственности человека перед своей совестью и разумом над его ответственностью перед государством и общественным мнением.
Власть государства ограничивалась признанием права народа на восстание против государства, нарушающего права человека.
Власть общественного мнения ограничивалась подчинением морали требованиям разумности, а также признанием за каждым человеком права оценивать моральные предписания с точки зрения их разумности (поскольку «все люди наделены разумом») и действовать на основании этой оценки в согласии с собственной совестью («все люди наделены совестью»)
В основе новой концепции лежала идея о человеческом достоинстве как основании прав человека. Она, во многом, противоположна «старой» концепции прав человека и гражданина, сложившейся в XVIII в. и легитимизированной в американском Билле о правах и французской Декларации прав человека и гражданина, основанной на свободе и «стремлении к счастью».
Концептуальные истоки этого различия лежат еще в споре стоиков и эпикурейцев о высшем благе и общественном договоре. Предтечей нового понимания универсальных прав человека можно считать экзистенциалистскую философию.
Но Всеобщая декларация оказалась мертворожденной программой, потому что во многом опиралась на идеи и реалии предыдущей эпохи, которые в условиях новой социальности (см. ниже) больше не работали.
Народы уже не могли по-настоящему восстать против власти, потому что сами стали частью этой власти. Все «успешные» восстания заканчивались воссозданием той же власти с новыми лицами, но с еще более жестоким подавлением подлинной человеческой свободы. Разумная критика морали оказалась невозможной, потому что сам разум был урезан до инструмента воспроизводства той же морали и власти.
Настоящую жизнь, плоть и кровь концепция универсальных прав человека обрела в диссидентском движении 60-80-х гг. прошлого века.
Это движение надо понимать достаточно широко, включая в него и активных противников войны во Вьетнаме («трибунал Рассела»), и борцов с политическими репрессиями (Amnesty International), и, собственно, диссидентов СССР и стран Восточной Европы. Эти движения, в лице их интеллектуальных лидеров (Сартр, Паточка, Сахаров, Амальрик, Гавел и др.), не только сформулировали ряд важных политических идей, полностью актуальных сегодня, но и доказали реалистичность, основанных на них, стратегий .
Высшая ценность честности и универсальные права человека.
Честность, то есть самовыражение в согласии с голосом совести, важнее следования интересу (как личному, так и общественному), важнее самосохранения (как личного, так и общественного), важнее достижения каких-либо целей (как личных, так и общественных).
Совесть понимается здесь в сократовском значении этого слова — как внутренний голос, предостерегающий и упрекающий — а не в фрейдовском — страх перед наказанием со стороны «значимых лиц».
Диссиденты не были морализаторами. С требованием честности они обращались исключительно каждый к себе, а не к окружающим.
Разум позволяет человеку понять, что говорит ему голос совести, понять его как положительное веление, указывающее на недостаток существования (собственное человеческое желание) и, затем, возвысится над этим недостаточным существованием к человеческому достоинству и открыть свои собственные возможности.
Совесть, разум и достоинство, к которому человек возвышается посредством них — единственное, что есть универсального у всех человеческих существ. А те, возможности, которые они открывают в себе через это возвышение — и есть универсальные права человека.
Все остальное — цели, интересы, мнения и, фабрикуемые на их основе, желания — больше не принадлежат человеку.
Они создаются и воспроизводятся автоматизированным обществом без
Автоматическое общество
Системы производства и власти больше не служат поддержанию разумной жизни. Они подчинили разумную жизнь себе. Власть превращается в автоматизированный механизм, «деталями» которого являются все члены общества.
Целью данного механизма является увеличение собственной Силы: производство новых вещей, развитие технологий и средств власти. Но люди больше не управляют этим механизмом, а лишь выполняют предопределенные системой действия для продолжения ее функционирования. Причем, последнее само является единственной своей функцией.
В такой системе не может быть лидеров, потому что лидеры создают истинные смыслы, а для индивидуумов, обеспечивающих функционирование автомата истинные смыслы не нужны, им не нужно понимать, зачем работает система в целом. Общий смысл работы системы предполагает наличие внешних, по отношению к ней, целей, которых, в данном случае, просто не существует.
Индивидуумам, обеспечивающим функционирование автоматической власти (а это, напомним, все члены общества) необходимо и достаточно понимать правильный смысл их частичных действий, то есть смысл, выводимый из правил данной системы (будь то идеология, общественная мораль, традиции или законы).
Смысл этим правилам придает исключительно их соблюдение всеми членами общества. Поэтому идеология, мораль, традиции и законы существуют в автоматических обществах в форме привычек, вырабатываемых с помощью дисциплинарных практик, применяемых ко многим поколениям людей.
Правильное здесь полностью заменило истинное, то есть имеющее отношение к подлинному человеческому бытию.
Автоматическая власть больше не реагирует на реальные вызовы угрозы, от которых она должна была бы защищать общество.
Подобно тому, как автоматическое производство перестает реагировать на спрос и начинает само создавать спрос, соответствующий производимым им вещам, автоматическая власть больше не реагирует на реальные вызовы угрозы, от которых она должна была бы защищать общество.
Она сама начинает имитировать вызовы и угрозы (вроде современной «борьбы с терроризмом»), чтобы «отвечать» на них и, тем самым, оправдывать свое существование. Разумеется, эти «вызовы» соответствуют правилам, по которым конкретная система власти существует.
Индивидуальная «свобода» в автоматическом обществе
Индивидуальная свобода в автоматическом обществе, в лучшем случае, означает возможность выбора из предложенного набора ролевых моделей. При этом отказ от выбора, или попытка самостоятельно создать для себя (действительно индивидуальную) роль воспринимается системой либо как преступление («тунеядство», например), либо как душевное заболевание.
Однако какую бы роль из предложенного набора он ни выбрал (даже при полной «свободе выбора») это будет набор не его желаний и правил, а желания и правила других, не его жизнь, а уже кем-то
Будучи частью автоматического общества, человек неизбежно должен отказаться от своего достоинства, передать его безличной системе.
Он может быть «достойным гражданином», «достойным работником», «достойным семьянином», но он не может достойным сам по себе.
Его разум инструментален, он может оценивать «правильность» окружающего мира с точки зрения правил системы, которые он репрезентует как свои «ценности». Но он не может оценить свою систему, что предполагало бы выход разума за ее пределы, туда, где нет никаких правил, а есть только истинное и ложное, что инструментальному разуму недоступно.
«Потрясенные» и границы автоматического общества
Из сказанного уже должно быть понятно, что автоматическое общество невозможно изменить изнутри, поскольку оно и существует только затем, чтобы не изменяться. Однако систему регулярно сотрясают катастрофы и, поскольку сама система со временем стала глобальной, то и катастрофы приобретают глобальный характер.
Автоматическое общество лишено обратной связи и не реагирует на внешние изменения. Но сами изменения от этого не исчезают и проявляют себя в катастрофических формах. Если глобальные катастрофы (возможно, по чистой случайности) до сих пор не уничтожили человечество физически, то они каждый раз «выбрасывали» из системы массы людей.
Перемещенные лица и беженцы, оказавшиеся без родины; жертвы Холокоста, массовых политических репрессий и эпидемии ВИЧ/СПИД; фронтовики, сознание которых не смогло вернуться к «мирной жизни» — все эти люди (которых Ян Паточка назвал «потрясенными») на более или менее длительное время оказывались вне системы, или на ее границах, где их инструментальный разум больше не помогает понять смысл происходящего, потому что правила системы здесь не действуют. Это тяжелое испытание, но и возможность.
Только здесь, на границе автоматического общества, становится в принципе возможным подлинная свобода разума для создания истинных смыслов мира и, следовательно — осознания человеческого достоинства.
Разум и совесть — это все, что остается у людей, выброшенных из системы.
Потому, что их роли и, основанные на них, социальные и политические интересы, повседневные желания, которые их разделяли внутри автоматического общества, на самом деле, принадлежали только ему и остались в нем. Теперь, на границе существования, ничто не препятствует, основанному на разумном суждении, пониманию «потрясенными» своей свободы возвышению к человеческому достоинству. Но это не происходит само собой.
Солидарность потрясенных
Разумное суждение и понимание истинного могут возникнуть только в диалоге между теми, кто оказался за пределами автоматического общества. А для такого диалога, в свою очередь, необходима солидарность между ними. Речь идет не о солидарности в общепринятом, политическом, смысле, основанной на постоянной или временной общности интересов.
«Солидарность потрясенных» может основываться только на безусловной заботе о человеческом достоинстве другого и ответственности за него.
Это то, что во Всеобщей декларации названо «духом братства». Он невозможен в автоматическом обществе, в котором человек может заботиться только о самом этом обществе и нести ответственность только за него же. Но такое братство является абсолютно необходимой предпосылкой всякого мышления об истинном, оно же — прекрасное и достойное.
Следовательно, без «духа братства», или «солидарности потрясенных», невозможно осознание человеческого достоинства. При этом познание истинного (достойного) не может быть чистым созерцанием, оно возможно только через деятельность. Точно также, как реальные забота и ответственность могут быть только деятельными.
Параллельный полис
Поэтому «солидарность потрясенных» это еще и сообщество, способное действовать. Это сообщество тех, кто понимает, что автоматическое общество не есть истинное истинное человеческое бытие и стремиться к истинному, то есть достойному, бытию.
Такое сообщество можно назвать удачным термином В. Бенды — параллельный полис. Параллельный — потому что, как мы уже видели, подобные сообщества могут появиться лишь на границе автоматического общества, «параллельно» ему. Полис — потому что это сообщество свободных людей.
Параллельный полис появляется в пространствах, до которых не дотягивается контроль властей.
Даже в камне есть трещины, куда проникает вода, расширяя трещины и разрывая камень.
Даже в самом тоталитарном обществе существуют «серые зоны» между легальным и нелегальным, где для «потрясенных» возможно существование в согласии с собственной совестью с заботой и ответственностью о человеческом достоинстве других (андеграундное искусство и образование, маргинальные субкультуры, альтернативная экономика и даже международные отношения, как «зазор» между национальными юрисдикциями).
Освоив эти «серые зоны», реализуя в них свои подлинные человеческие возможности, а не предлагаемые системой роли, «потрясенные» способны расширять пространство параллельного полиса. Почему это возможно?
Просто потому, что люди перестают соглашаться с правилами автоматического общества. Но последние работают только при условии единодушного согласия с ними. Как только появляются несогласные (и не важно сколько их), они перестают быть правилами и пространство параллельного полиса расширяется.
Изменения происходят не на уровне политических структур, которые могут казаться незыблемыми, а на уровне сознания людей, вовлеченных в них.
Смыслы, построенные на «правильности», разрушаются и замещаются истинными смыслами.
На границе общества, в параллельном полисе, человек открывает не только истинный смысл собственного бытия (возвращает его себе), но также — истинных смысл Сил (включая технологии самой власти), созданных автоматическим обществом.
Следовательно, он получает возможность использовать их, как свои возможности, даже если физически и юридически они остаются «во владении» властей, которым их истинный смысл недоступен.
В эпоху автоматического общества освобождение человека (через изменение сознания) приводит его к овладению производительными силами и силами власти, а не наоборот, как полагали революционеры XIX-XX вв.
Параллельный полис оказывает косвенное, но решающее влияние на социальные и политические структуры общества. Внутри автоматического общества это влияние чаще всего не замечается (замечают только его результаты, не отдавая отчета в подлинных причинах), потому что в обществе, где истинное подменено правильным, истинные смыслы происходящего в принципе не замечаются.
Однако власть, если не понимает, то чувствует (правила то нарушаются!) опасность, исходящую от параллельного полиса и борется с ним. Борется репрессиями или подкупом, пытаясь его институционализировать. Последнее опаснее первого.
Так что же такое универсальные права человека?
Если у правозащитного движения есть «защитная» функция, то это защита параллельного полиса.
Универсальные права человека востребованы только теми, кто уже оказался на границе автоматического общества. Потому что всем остальным достаточно партикулярных «прав», установленных правилами их обществ (не важно где и как они сформулированы — записаны как права граждан в конституции, или зафиксированы в устном предании традиции).
Эти «права» лишают их обладателей свободы и подлинных человеческих возможностей. Но они, до поры — до времени, гарантируют жизнь и относительное благополучие, рисковать которыми люди не готовы. И нельзя их в этом винить.
Универсальные права человека актуальны для тех, кто уже пережил катастрофу и осознал, что «есть вещи пострашнее смерти».
Парадоксальным образом именно это осознание является лучшим гарантом жизни.
В этом нет ничего «элитарного». Во-первых, «потрясенных» можно считать кем угодно, но только не элитой. Напротив, в иерархии автоматического общества они самые последние из людей. Во-вторых, для всех остальных оказаться на границе, вне своей правильной повседневности — лишь вопрос времени.
На это, с разных сторон, работают автоматическая власть, порождая все новые катастрофы, и параллельный полис, делая «внутренне неудобной» (Ян Паточка) позицию согласия с правилами автоматического общества. Но основную работу в этом направлении делает неискоренимое стремление человека жить по-человечески, достойно, в согласии с разумом и совестью.
Заключение
Диссиденты сломили тиранию автоматического общества, как минимум, в его коммунистическом варианте в СССР и Восточной Европе. Основная заслуга принадлежит им.
Диссиденты лишили советскую идеологию морального авторитета среди западных интеллектуалов и общественного мнения. После Второй мировой войны этот авторитет был огромен. Без него советской власти пришлось проводить свою «миролюбивую внешнюю политику» исключительно за деньги.
Но главное достижение диссидентов заключается в том, что они изменили сами посттоталитарные общества через прививку истинных смыслов, которые распространились среди большого числа людей, включая представителей высшего политического руководства.
Горбачев был человеком параллельного полиса, а не агентом ЦРУ, как некоторым показалось. Его (Горбачева) выступления на заре перестройки удивительно схожи со статьями А.Д. Сахарова конца 60-70-х гг.
Процесс освобождения оказался обратимым. Автоматическое общество взяло реванш, институционализировав концепт прав человека и правозащитное движение. Правозащитники бросились «помогать государству защищать права человека». Во многом именно поэтому последнее десятилетие было особенно трагичным для свободы и прав человека по всему миру.
Исключением стало, пожалуй, только достижения глобального (включая и российское) ЛГБТ-движение, которое, большей частью интуитивно, повторяло стратегию диссидентов ХХ в.
Однако глядя на наши ошибки и неудачи, следует помнить, что тот, кто стремиться к истине, всегда может свернуть с ложного пути.
