Начнем с простого вопроса: есть ли хоть какой-то соблазн назвать Бадью грозным противником постмодернизма и возродителем классической мысли?  Пусть небольшой, но все же есть. Его универсалистий пафос звучит действительно довольно сильно.   В наше время, когда слово истина у типичного современного философа вызывает благосклонную или презрительную ухмылку, слова о том, что истина существует и она универсальна, звучат сегодня как минимум необычно. Более того, Бадью не игнорирует постмодернизм, даже во многом соглашается с ним, но при этом делает значимые оговорки.  Да, политика это как правило насилие, борьба различных воль к власти, прикрытая более-менее красивой идеологией, но …случается и другое, случается так, что политика может быть универсальным явлением выходящим далеко за пределы борьбы партикулярностей. Любовь это как правило розовая дымка, за которой скрываются или садомазохистские наклонности или что-то в этом же роде, но случается и настоящая любовь, когда двое сливаются в одно, или точнее со-принадлежат чему-то одному, большему чем они сами.  Стихи после Освенцима писать трудно, но все же возможно. Искусство тоже может случаться. Хотя здесь Бадью возвышает исключительно модернистских художников вроде Пикассо, что уже довольно странно, для возродителя классики.

Но еще более странна его восторженность маем 1968 года во Франции, и уж совсем странный восторг, Китайской Культурной Революцией.  Когда оБадью пытается как-то оправдать гекатомбы жертв, принесенных в Китае, он пишет «Но как насчет насилия, зачастую предельного? Как же — сотни тысяч убитых? Что сказать о преследованиях, особенно интеллигенции? То же самое, что и обо всех насилиях, отмечавших на протяжении истории вплоть до сегодняшнего дня все сколько-нибудь развернутые попытки реализации свободной политики. Она не может быть мягкой, прогрессивной и мирной, будучи радикальным подрывом извечного строя, подчиняющего общество богатству и богатым, власти и власть имущим, науке и ученым, капиталу и его служителям. Великое и суровое насилие уже на лицо, когда вы не можете больше терпеть, чтобы ни во что не ставили то, что люди думают, ни во что — коллективное рабочее сознание, ни во что — вообще всю мысль, которая неоднородна строю, увековечивающему подлое господство чистогана. Тема тотального освобождения, практикуемая в настоящем, с энтузиазмом абсолютного настоящего, всегда располагается по ту сторону добра и зла, поскольку в обстоятельствах революционного действия единственное известное добро — это то, которое господствующий строй поднимает на щит как знамя своего увековечения[1]». Здесь примечательная почти каждая фраза. Обо всех насилиях Бадью говорит в духе поговорок «Лес рубят — щепки летят», «Не разбив яиц не сделаешь омлет» и так далее.  Это типично модернистско — интеллигентская завороженность насилием которая смыкается зачастую с бюрократически — прагматичным равнодушием к миллионам жертв. Бадью не делает различия между необходимым насилием, зачастую трагическим, и чрезмерным насилием, продиктованным абстрактной логикой, согласно которой, во имя революции все позволено. Принято считать Бадью маоистом, но стоит принять во внимание его собственное признание, что маоизм того времени был скорее модой, протестом как против буржуазного мира, так и против ФКП находящейся под влиянием Москвы. Так называемый маоизм Бадью можно приравнять к обычному абстрактному марксизму, который оправдывает абстрактными фразами любое свое действие, создавая иллюзию тотальной необходимости последнего.

«Насилие, повивальная бабка истории» — этой фразой Маркса, следуя логике Бадью можно оправдать любое насилие, которое нам захочется оправдать.  Несмотря на то, что маоизм для Бадью больше дань интеллектуальной моде 60-х -70 х годов любопытно заметить, что логику механического подведения общего положения под частность он по всей видимости и правда заимствовал у Мао. Э. Ильенков в свой статье «Фальсификация марксистской диалектики в угоду маоистской политике» детально проанализировал подобные приемы Мао. Можно только добавить, что это характерно для многих версий вульгарного марксизма, в том числе и сталинизма.

Еще более примечательно окончание размышления, где Бадью говорит о том, что практика освобождения стоит по ту сторону добра и зла, подобное левое ницшеанство, известное уже с начала ХХ века и давшее неожиданным образом идейную подпитку фашизму трудно назвать чем-то классическим. Это наитипичнейший модернизм с его жаждой бездумного насилия, приправленного революционным энтузиазмом.

 В своей «Этике» Бадью делает оговорку, что Событие, чтобы не стать катастрофой не должно абсолютизировать силу собственной Истины. Звучит довольно красиво, но прочитаем чуть пристальнее: «То, что истина не обладает всеобъемлющей силой, в конечном счете означает, что язык-субъект, продукт процесса истины, не способен наименовать все элементы ситуации.» и далее «Можно сказать, что этот термин не годится для увековечения или недоступен Бессмертному. В этом смысле он служит символом чистой реальности ситуации, ее жизни без истины»[2].  За всей этой словесной красотой лежит банальная истина вроде тех, что уши выше лба не растут, а плетью обуха не перешибешь. Правда к банальности прибавляется еще порция пошлости. По сути, Бадью говорит о том, что бытие это бессмыслица.

Событие чудесным образом привносит в бытие смысл, но, чтобы не утонуть в грязи бытия, оно должно быть осторожным и не сильно лезть в это болото, все равно это болото не изменить.

Мимоходом заметим, что если Бадью не всегда прямым текстом говорит о бессмысленности бытия, то его ученик Мейясу ставит бессмысленность бытия во главу угла своего учения. Если Бадью говорит о Бессмертности человека события в переносном смысле, то Мейясу требует бессмертия в прямом смысле. Действительно, зачем умерять свои аппетиты в бессмысленном мире?  Забавно мимоходом отметить, что Бадью как раз по этому же поводу как раз умеряет аппетиты. Более того, здесь Бадью опускается до позитивисткой логики Карла Поппера, с его социальной инженерией. Поппер совершенно не диалектически рассматривает локальные и глобальные изменения. Тоже самое делает якобы диалектик Бадью. Разве локальные не перетекают при определённых условиях в глобальные?  Вспомним, с чего началась Реформация. Лютер изначально хотел просто отменить индульгенции. Но сделать это оказалось возможным только сбросив с себя ярмо католической церкви. Также глобальные изменения вроде революции должны перетечь в множество локальных изменений, если это настоящая революция.

Далее Бадью пишет: «Мир в качестве мира есть и пребудет по сю сторону от истинного и ложного. Нет мира, залученного в связность Добра. Мир есть и пребудет по эту сторону от Добра и Зла. Добро является Добром, лишь пока не домогается сделать мир хорошим[3]». По факту получается, что Добро может погромить бытие во имя революционного энтузиазма, но нужно и честь знать. Поскольку бессмыслица все же берет свое, то ждать по-настоящему радикального преображения мира нет смысла. Нужно совершать только локальные бунты, а после, видимо, возвращаться в старый хлев обыденной жизни. Таким образом, Событие превращается в отдушину скучающего обывателя. Вообще, нужно отметить, что Бадью радикальное  преображение жизни на самом деле  мало волнует, несмотря на революционную фразу.  Переход события в бытие, в быт, то есть общих идей в реальное содержание жизни им почти не рассматривается, а если рассматривается, то вот примерно в таком духе:  Именно это и предчувствовал Платон, когда указывал, что долг его знаменитого узника, ускользнувшего из пещеры и ослепленного солнцем Идеи, состоит в том, чтобы вернуться назад в темноту и приобщить своих товарищей по рабству к тому, чем он был захвачен на пороге темного мира. Только сегодня мы в полной мере оцениваем, что же означает это возвращение: это возвращение от галилеевской физики к технической машинерии, о теории атома к бомбам и атомным электростанциям. Возвращение от незаинтересованной заинтересованности к грубому интересу, форсирование знаний несколькими истинами. В результате которого человеческое животное стало абсолютным хозяином своего биотопа, каковой, по правде говоря, —всего-навсего заштатная планета»[4].  Для Бадью истина, снизошедшая с воображаемых им небес, лишь пачкает свой белый наряд о грязь бытия. Бытие же по своей сути бессмысленно и неисправимо.

 Подобного рода санитарный идеализм далек от идеализма Платона, который поплатился свободой за свои попытки изменить жизнь в Сиракузах. Великие консерваторы человечества вроде Платона прекрасно видели всю двойственность и сложность прогресса, но при этом не отрицали саму возможность чего-то лучшего, как это делает в следующем пассаже Бадью: «Так, вокруг великих имен классического стиля очень быстро складывается целое музыкальное знание—то знание, которое доселе не поддавалось формулировке. В этом нет никакого «прогресса», ибо классический академизм или культ Моцарта ничуть не выше того, что было до них»[5]. В своем презрении к реальной жизни Бадью доходит до противоречия с самим собой. Он признает, что мнения после истин становятся другими и в этом есть сила истин. Но в чем же получается сила, если эта инаковость ничуть не лучше той, что была до этого? Исподволь Бадью все же признает некоторый прогресс, но поскольку он сам определил бытие-быт как что-то находящееся вне истины, напрямую он сделать этого не может.

Обратной стороной презрения к материальной жизни, низведения ее до уровня только шкурного интереса является наивно-интеллигентское представление Бадью о реальных движущих силах истории.

Так он требует создания новой воодушевляющей мифологии, называя это «большим вымыслом», поскольку «без Большого вымысла у нас не будет предельной веры и большой политики[6]». Коммунизм для него как большой вымысел уже кстати устарел.   Подобная мифология, как в прошлом была, например, мифология вокруг фигуры солдата, должна по мысли Бадью создавать новое политическое поле, в котором будут правильно соотносится массы, классы и партии. Стоит заметить, что Бадью мимоходом все же предлагает различать идеологию и вымыслы, но вымыслы для него это что-то вроде хорошей, правильной идеологии, идеологии во благо так сказать. Что-то вроде организующей формы. Но почему Бадью считает коммунизм вымыслом, тогда как сам Маркс пришел к коммунизму не фантазируя, а пытаясь опровергнуть коммунистические идеи? Напомним, что Маркс, будучи революционным демократом планировал опровергнуть коммунистические идеи, показав их земную основу, но пришел к выводу, что коммунизм даже в форме утопии, это не просто вымысел, а пока еще фантастическое выражение реального хода истории. Про действительный коммунизм в парижских рукописях Маркс напишет «он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение»[7]. Для Маркса, как и для всех классиков марксизма коммунизм — это прежде всего ответ истории на те вопросы, что она сама же и ставит.  Безусловно, теоретику коммунистического движения необходимо воображение, фантазия и даже может быть иногда способность к поэтическому вымыслу, этих банальностей никто не станет опровергать в здравом уме. Но Бадью не теоретик освободительного движения, а скучающий в собственном бытии интеллектуал, которому нужен вымысел, дабы поддерживать свой вечно угасающий энтузиазм. При этом он убежден, что такая необходимость всеобща. Оскорбительный для ушей Бадью факт состоит в том, что массами двигают прежде всего материальные интересы, более или менее адекватно выраженные, в том числе и партией.  Так, лозунг «Землю —крестьянам», ту самую грязную землю, на заштатной одноименной планете, стал главным лозунгом Октябрьской революции. Ленин не раз говорил, что массы в сотни раз левее большевиков, в том смысле, что они уже приступили стихийно к осуществлению раздела земли, что они уже двигаются в том направлении, неизбежность которого партии еще предстоит принять. Бадью не интересная действительная история, реальное движение масс, гораздо интереснее тешить себя вымыслом, что события его молодости, т. е. парижские волнения мая 1968 могут претендовать встать вровень в Октябрьской революцией.

Стоит Бадью с себя снять всю свою математическую броню, которую он на себя навешал в Бытии и Событии, обнаруживается, что король практически голый. За мнимой математической строгостью у Бадью скрывается субъективный произвол, граничащий иногда с шарлатанством. Так в конце книги «Апостол Павел и обоснование универсализма» он сам пишет: «но если все зависит от события, то стоит ли его ожидать? Конечно, нет. Есть сколько угодно событий, включая удаленные от нас, которые все еще требуют верности себе»[8]. Выходит, моя верность событию лишь произвольный и сугубо интеллектуальный акт.  Отдаленное событие не трогает человека, не касается его непосредственно, не трансформирует его целостно. Да, оно может захватить дух, как например какое-либо событие Римской Республики. Но если мы сегодня начнем всерьез хранить верность чему-то подобному, то в лучшем случае это будет безжизненная абстракция, а в худшем неуместный маскарад. Герои Французской революции, образно говоря, рядились как раз в римские тоги, но это было во многом печальной неизбежностью, вытекающей из ложности их положения. Они не могли осознать своей реальной в истории, поэтому довольствовались мнимой. От подобных иллюзий принципиально не застрахован никто, но поддаваться им сознательно значит играть в сложную интеллектуальную игру с самим собой.  Подобные игры могут зажигать угасающий энтузиазм, но тогда будем честны, это не верность событию, а интеллигентское самовозбуждение.

В этой связи забавно звучит следующее высказывание Бадью: «Малларме утверждает, что в его время (а наше ничем не лучше) не существует исторической реальности за отсутствием заявившего о себе политического коллектива, и, как следствие, все доступное нам действие сосредотачивается в театре»[9]  Но театр Бадью, это театр одного актера, который ходит во френче Мао Цзэдуна и пытается при этом изображать верность некоторому событию.

Да и само определение того, что есть событие, у Бадью носит настолько абстрактный характер, что при желании можно с помощью нехитрой игры слов наделить этим почетным статусом все что угодно. И сам Бадью этим охотно пользуется. Например: Бадью отлично понимает, что приход нацистов к власти не может быть событием, это что-то очень похожее, но все же прямо противоположен событию. Но как тогда отделить одно от другого?  Бадью говорит — «Мы уже видели, что не всякая «новизна» является событием. Нужно к тому же, чтобы взываемое и именуемое событием было центральной пустотой той ситуации, для которой это событие оказывается событием»[10]. Так Маркс — это событие, потому что пролетариат — это пустота буржуазных отношений. А национал-социализм личина события, потому что она взывает к немецкой нации, а это уже не пустота, а единичность. Более того, рассуждает Бадью, маскируясь под событие нацисты изничтожали евреев имитируя пустоту ситуации.  Отлично, но что мешает нам сказать, что немецкий народ и есть центральная пустота, поскольку был пуст, лишен жизненного пространства. Но это просто игра слов! Но что было до этого? Такая же игра слов. Пустота, нехватка, бедность, ничтожность, уничтожение — играясь этими словами можно объявить событием все что душе угодно. Бадью безусловно верно подметил, что нацизм — это мимикрия под нечто истинное, но то обоснование что он дает, чисто произвольное.  Столь же шаткое основание Бадью дает пониманию иранской революции как события. Так он пишет: «Иранская революция была вписана в зачастую архаизирующее исламское проповедование, тогда как ядро народных убеждений и их символизация повсеместно выходили за его рамки. Ничто не засвидетельствовало лучше избыточности события — не только в отношении своего местоположения, но и в отношении имеющегося в его распоряжении языка, — чем этот диссонанс между непрозрачностью вмешательства и пустой прозрачностью представлений»[11]. Проблема, однако, в том, что любое наше вмешательство, каким бы выверенным оно не было, всегда в какой-то степени непрозрачно, а представления в какой-то степени пусты. Пожар, такой логике тоже событие, вспомним хрестоматийный пример Гегеля о поджигателе, который хочет отомстить обидчику, поджигая его дом, но в итоге сгорают многие дома, в том числе, возможно, и его собственный. Пустота в голове мстителя спровоцировала событие, ура! Выражаясь обычным языком, наши представления неполны, приблизительны, слово пустота здесь нужно лишь для отсылки к мутным математическим выкладкам Бадью. 

Исходя из всего вышесказанного получается, что не Событие создает субъект, а скорее субъект создает Событие. А если точнее — субъект создает себе воображаемый мир, в котором он может быть Субъектом с большой буквы.  Ну или причастным к нему. Играясь смысловой неопределённостью понятия события, Субъект казнит и милует реальность по своему произволу.   Так, сам Бадью спокойно собирает из событий джентельменский набор типичного левака: Китайская культурная революция, май 68-года, Иранская революция. Но согласно логике самого Бадью, событийность этих событий сомнительна. Событие должно радикально менять бытие. Так, пусть Октябрьская революция и потерпела поражение, но после этого мировой капитализм был уже радикально иной, он был преобразован, реформировался посредством Октябрьской революции. Добились ли чего-то хоть мало-мальски сходного события Бадью? Сам Бадью уходит от вопроса, говоря, что события эти еще смутные, неясные или, говоря на его жаргоне, непоименованные. Но так события ли — это вообще? Здесь кроется еще одна уловка Бадью.

Если что-то неясное вам нравится, то вы можете сделать ставку на то, что это событие. Что будет, если вы проиграете, Бадью умалчивает. Для справедливости нужно добавить, что размышления Бадью о том, что без некоторого пари, риска, принятия момента неопределённости, настоящая политика попросту невозможна, во многом справедливы. Но, как и любые свои не лишенные основания рассуждения Бадью превращает в абстрактную фразу, позу. Прав был Гегель, что все чего в мире есть дурного, испорчено на хороших основаниях.
В романе Достоевского «Бесы» главный бес Петр Верховенский говорит: «Я ведь мошенник, а не социалист!». Бесы современности изъясняются не так просто, но говорят примерно тоже самое: «послушайте, в этом бессмысленном, глупом, пошлом мире любому порядочному человеку лишь остается, что бесноваться, играться, резвиться. Давайте важно надувать щеки, говорить об истине, верности Событию, чтобы убить время. Поговорим красиво, и разойдемся. А если какой-нибудь наивный молодой человек примет наши разговоры за чистую монету, то попробуем не расхохотаться!»

[1] Единица делится надвое. Эссе о Ленине

[2] Бадью А. Этика: очерк о сознании зла.  С 121.

[3] Бадью А. Этика: очерк о сознании зла. С. 116

[4] Бадью А. Этика: очерк о сознании зла. С 86

[5] Там же С 86

[6]  Бадью А. Загадочное отношение философии и политики С 105.

[7] http://www.souz.info/library/marx/1844works.htm

[8] Бадью.А. Апостол Павел и обоснование универсализма С 93.  

[9] Бадью. А. Рапсодия для театра. Краткий философский трактат С 9.

[10] Бадью А. Этика: очерк о сознании зла.  С 121.

[11] Бадью А. Манифет философии. С 49.