Специально для Insolarance Алексей Кардаш разбирается с тем, что может делать работу осмысленной, критикует Грэбера и предлагает идею контекстуальной осмысленности труда.

Читайте эту и другие статьи на сайте Insolarance:

https://insolarance.com/sense-of-work/

Люди удивительно часто высказываются о том, что одни работы бессмысленны, значение других переоценено, третьи несправедливы, а четвертые вообще бы неплохо упразднить. Так или иначе, у многих из нас есть достаточно сильная интуиция о том, что существует особый класс плохой работы, которая является таковой не только ввиду условий или оплаты труда, но и по своей абсурдной или бредовой сути. Так как бредовой работой все–таки кто-то занимается, то разговор о подобном феномене ограничен некоторыми соображениями приличия, что само по себе приводит к дополнительному раздражению (особенно, если нам важно, что эти же ограничения касаются и академических работ).

Полагаю, что эссе Дэвида Грэбера «О феномене бредовых работ» поэтому и вызвало столь большой отклик, ведь автор решил прямо высказать мысли, которые многим, возможно, по не до конца понятным им причинам казались в чем-то неприличными. Стиль изначального текста аффективен: автор старается задеть эмоциональные триггеры читателя, не сильно вдаваясь в подробности о том, что же именно делает работу бредовой. Несомненно, и в эссе, и в последующей книге, которую, на мой скромный взгляд, скорее стоит рассматривать как монетизацию выстрелившего текста, все–таки содержится не только попытка описать, но и объяснить феномен бессмысленного труда.

Тут возникают три большие проблемы. Во-первых, в книге Грэбер пытается подать свои размышления как теорию бредовой работы, более того, как эмпирическую теорию. Ключевыми для него оказываются данные о том, насколько осмысленным и полезным считают свой труд сами работники. Это неудачный критерий, если нас интересует осмысленность работы, ведь автор концентрируется не на работе, а на трудящихся. Фактически он предлагает принять сильную предпосылку о том, что главной детерминантой неудовлетворенности и психологического дискомфорта на работе является её бессмысленность.

Даже если мы не принимаем во внимание эту методологическую сложность, то недавнее исследование Магдалины Соффии, Алекса Вуда и Брендана Бёрчила показало, что теория бредовой работы Грэбера эмпирически недостоверна (по крайней мере неправомерны пять ключевых гипотез). Так, он утверждал, что свою работу считают бесполезной от 20% до 60% рабочих, но по современным данным так считает только около 5% трудящихся в ЕС [1]. Грэбер утверждает, что количество людей, считающих свою работу бредовой, растет, когда в последние 15 лет имеет место обратная ситуация. Также эмпирически не подтверждается, что бредовая работа сконцентрирована в сферах, вроде администрирования, финансов, маркетинга или юриспруденции. Неоправданной оказалась и гипотеза о том, что студенческие долги подталкивают людей к занятию бредовой работой, ведь среди молодых людей без образования больше тех, кто считает свою работу бессмысленной. Вместе с тем, принципиальная для Грэбера идея о том, что бредовая работа связана с психологическим благополучием не является бредовой, но исследователи указывают на альтернативное вероятное объяснение: люди с проблемами в области психического здоровья склонны недооценивать полезность своей работы.

Теория Грэбера не подтверждается эмпирически, но с исследователями можно согласиться — он смог привлечь внимание к проблеме, хоть и сильно преувеличил её значение. Да и, если говорить открыто, дал ей чисто идеологическую трактовку. Замечу, что исследование сделано не правыми критиками, а людьми, которые на основе полученных данных не только громят Грэбера, но и пытаются подкрепить позиции теории отчуждения Маркса.

Во-вторых, у Гребера нет внятной концепции и философского анализа бредовой работы [2]. Автор сразу убеждает читателя, что вопрос слишком сложен и непонятно, как его разрешать. Поэтому может сложиться впечатление, что он и не претендует. Но сразу после маневра по отвлечению внимания Грэбер выводит определения, предлагает пять типов универсально бредовых работ и с легкостью судит об осмысленности того или иного труда. Заметно, что он не может определиться, является ли работа бредовой объективно или это чисто субъективная оценка. В одних местах он пишет о том, что одна работа делает мир и общество лучше, а другая — нет, что и делает первую осмысленной. В других же речь идет о том, что важна только убежденность работника в бредовости труда, даже если он не находит причин для объяснения, почему именно он в этом убежден. По тексту становится ясно, что автор хочет, чтобы рассуждения о субъективных ощущениях и эмоциях читатель понимал, как свидетельства об объективной бессмысленности труда. В этом аспекте мысль Грэбера противоречива, что хорошо заметно, например, в этом отрывке:

«Еще раз: то, что я называю бредовой работой, — это работа, в основном или целиком состоящая из задач, которые сам работник считает бессмысленными, ненужными или даже вредными. Это работа, от исчезновения которой вообще ничего не изменится. И главное, это работа, про которую сами работники думают, что она не должна существовать».

Из того, что работник считает свои задачи бессмысленными и желает, чтобы его должности не существовало, не следует, что, если эта должность исчезнет, то ничего не изменится. Это два параллельных тезиса, которые легко вступают в противоречие друг с другом. Когда мы говорим, что от исчезновения некоторой должности ничего не изменится в мире, то мы говорим, что эта работа объективно бесполезна. Когда же работник считает должность ненужной, то мы говорим о том, что она субъективно бессмысленна (для этого работника). Проблема в том, что объективно бесполезная работа не станет полезной, даже если все люди, занятые ей, будут считать её самой полезной из работ. И наоборот.

В-третьих, когда Грэбер все–таки пытается объяснить, откуда взялась и почему существует бессмысленная работа, то вы можете сразу же начинать заполнять «левое бинго» или практиковаться в предсказании, ведь объяснением является апелляция к козням неолиберализма и правящего класса. Возникает ощущение, что Грэбер случайно воспринял рассуждения Скрутона о левом гностицизме и «новоязе» за инструкцию к действию. Если вы читали работы левых интеллектуалов, то могли заметить, что некоторые из них прибегают к своего рода ленивому стилю, когда любой негативный феномен современного мира объясняется через универсальные инстанции «всего плохого», главной из которых является, конечно же, капитализм. Несомненно многих может впечатлить, что частная и знакомая по обычной жизни проблема описывается как что-то, в чем заинтересованы масштабные силы. К примеру, когда вам рассказывают, что ваш менеджер не просто даёт вам бесполезные задачи ввиду собственной некомпетентности, а ритуально повторяет образ действий правящего класса, чтобы тем самым утвердить его власть на всех уровнях социального бытия. Правда, так ли ценно это объяснение, если с его помощью можно объяснить буквально что-угодно? Так ли ценно такое объяснение, если оно ведет к концептуальной аутофагии, когда идеологическая трактовка проблемы постепенно подталкивает людей иных взглядов не считать её существенной?

Другая проблема ленивого объяснения состоит в том, что в практическом смысле оно часто просто похоже на вредные советы. Судите сами, человеку, который и без того страдает на нелюбимой работе, открывают «тайну» о том, что вокруг него скрывается хищный капитализм, для борьбы с которым несчастному нужно отказаться от привычного образа жизни и, видимо, заняться левым активизмом. Например, во введении Грэбер хвастается, что некто ему написал, что после прочтения эссе о бредовой работе решил бросить работу белого воротничка. Похоже ли это на решение какой-либо проблемы, либо на замену одних проблем другими (вероятно, более серьезными)?

Так что, даже в книге Грэбер не очень далеко продвинулся в развитии интуиции о бессмысленной работе и скорее сосредоточился на том, чтобы подать тему, как эксклюзивную для левых. Мне не кажется, что, чтобы признавать существование бессмысленной работы нужно быть левым или, что политическая позиция должна как-то влиять на то, что мы считаем существующим, а что нет. По сути своей само обращение к смыслу вскрывает философских характер вопроса о том, что делает работу осмысленной и как нам вообще понимать слово «смысл» применительно к работе. Прояснением этого я и займусь в данной статье.

Что мы называем смыслом работы?

Может ли у такой деятельности как работа быть смысл? Имеет ли труд значение? Так как «смысл» и «значение» — это в первую очередь языковые характеристики, то стоит начать с анализа языка и тех ловушек, которые поджидают нас, когда мы начинаем говорить о бессмысленности труда.

Несмотря на то, что само предположение о бредовой работе своими истоками имеет обыденные интуиции, вместе с тем часто можно услышать позиции, из которых следует универсальная осмысленность любой работы. Например, если кто-то скажет, что «смысл работы — это заработок» или, что «смысл работы — это самореализация в труде». В обоих случаях имеет место универсальный критерий, который базируется на утилитарных основаниях. Заработок позволяет выживать и по возможности скрашивать выживание, а поэтому осмысленно работать ради него. Точно так же и самореализация может быть понята как неотъемлемая часть благополучной жизни, а поэтому трудиться ради нее — осмысленно.

Для того, кто разделяет первое или второе утверждение, большинство работ осмыслены в плане того, что занятие ими оправдано. Проблема этих универсальных позиций в том, что представимы ситуации, когда определенные виды самореализации в труде на независимых от этого основаниях не признаются в качестве полноценной работы, так же, как и не всё, что несёт заработок. Пожалуй, об этой проблеме как никто другой знают представители творческих профессий, к которым порой предъявляют претензию, что их способ заработка слишком прост, чтобы считаться работой. Проблема здесь в том, что мы не всегда готовы быть последовательными в таких позициях универсальной осмысленности труда, даже если для нас и принципиален конкретный критерий вроде самореализации, заработка, личного комфорта, пользы для общества, удовлетворения рыночного спроса и т.д.

Зафиксируем, что одна из трактовок смысла работы — это её оправданность. Как мне видится, взгляд оправданности — это и есть позиция большинства людей. В частности, это и позиция Грэбера. Просто он обращается к двум независимым критериям — личному комфорту и общественной пользе. Замечу, что даже для него многие работы универсально осмыслены, ибо оправданы своим значением для мира или, что должно следовать из другого критерия, личной убежденностью (правда, боюсь, что Грэбер неохотно признает такие следствия своей позиции, как осмысленность работы топ-менеджера или банкира в случае, когда они убеждены в ней). Поэтому стоит разделять субъективную приемлемость (считает ли работник, что труд стоит того) и объективную обоснованность (насколько необходим этот вид работы для общества), которые делают труд оправданным, но в разных смыслах этого слова. Например, в рассуждении об идеальном государстве Платон не только предполагает, что могло бы быть лучшим политическим устройством, но и выводит, какие виды деятельности объективно оправданы и с необходимостью должны быть представлены в таком государстве.

Оправданность — это, видимо, основной смысл «смысла работы», что подтверждается и некоторыми другими расхожими ожиданиями. Так, осмысленность работы часто связывается с пользой для общества. Чем более очевидна эта связь, тем больше в работе смысла. Бредовой работой часто называют ту, которую, как кажется, легко упразднить без существенных потерь, а поэтому существование самой должности неоправданно. В конечном счете, многие люди не считают обоснованной оплату бездействия. Более того, они могут возмущаться, если исполнитель услуги подает признаки того, что не совершил некоторого абстрактного количества действий, который люди готовы признать работой. О последнем не понаслышке знают фрилансеры, среди которых есть стереотип о том, что не нужно выполнять задание раньше дедлайна, чтобы заказчик не подумал, что переплатил.

Вообще, с рассуждениями о труде связаны три устойчивые интуиции. Интуиция действия, которая состоит в представлении о том, что работа предполагает совершение каких-либо действий. Другая же — это интуиция результата, согласно которой итогом работы становится какой-либо явный продукт или услуга. Если вы ничего не делали и ничего не получилось, то вы точно не работали. Если вы хотя бы что-то делали (работали в стол) или достигли какого-то результата (сделали реди-мейд), то такая занятость уже может претендовать на статус работы. Вероятно, когда на работе человек часто ничего не делает, то это и есть парадигмальный пример неоправданности какой-то должности. Здесь же виднеется и третья интуиция — интуиция баланса, согласно которой оправданным не считается малый труд, приведший к большим результатам (и наоборот). К примеру, художественное творчество требует больших усилий, но если человек не достигает какой-то степени признания (которая кажется соответствующей количеству вложенных усилий), то многие люди будут считать такую деятельность хобби, но не работой. Эта интуиция связана и с нашими представлениями о квалификации, ведь даже если труд профессионала не насыщен действиями, то он оправдывается затратами времени и денег на обучение.

Немаловажно заметить, что и сама объективная оправданность может быть различного характера: морального, экономического, социального или еще какого-либо. Для данного текста несущественно рассуждение о том, какая из инстанций является первичной, но в целом это интересный вопрос. На мой взгляд, три вышеуказанные инстанции взаимозависимы (например, чтобы объяснить экономическую оправданность должности придется обращаться и к её социальной востребованности, и к справедливой мере оплаты за эту работу).

Понятность и прозрачность

Чтобы двинуться дальше, я попробую продолжить анализ, обратившись к теории значения Хилари Патнэма. Для него значение слова определяется экстенсионалом — классом вещей, на которые мы хотим указать, используя слово. Тем не менее, усвоить или верно употреблять слово для Патнэма — это знать его нормальную форму, которая определяется тем, что философ называет стереотипом. Некоторые стереотипы являются центральными (например, что тигр — это хищное животное), то есть необходимыми аспектами значения, которые связаны с необходимыми характеристиками того, о чем идет речь. Другие же являются дополнительными, но от этого не менее важными. Несмотря на то, что они могут когда-то перестать быть истинными, именно дополнительные стереотипы часто наиболее информативны. Например, когда мы говорим о том, что тигры черно-рыжие, то это очень полезный признак для того, чтобы понять, что имеется в виду, когда мы говорим «тигр», но при этом реальный тигр может быть альбиносом. Если же представить ситуацию, что со временем все тигры станут альбиносами, то стереотип о черно-рыжем окрасе перестанет быть осмысленным и его придется отбросить, но не центральный стереотип о том, что это хищное животное.

Предполагаю, что невозможность выделить центральные стереотипы (или большие трудности с этим), то есть необходимые характеристики некоторой работы, будет связана с представлением о её бессмысленности или бредовости. Например, когда Грэбер говорит, что некоторым людям его собственная профессия — антрополог — кажется бессмысленной, то скорее в этом и дело, что людям трудно представить, чем именно занимаются антропологи. Стоит заметить, что с точки зрения Патнэма источником стереотипов для значения слова должны быть эксперты, которые сначала совершают не-лингвистическую работу (например, занимаются антропологией), а потом уже лингвистическую (формируют общие представления о том, что делают антропологи). Естественно, эти стереотипы могут быть ложными и мы можем употреблять некоторые термины, основываясь на ошибочных представлениях о предмете суждения. К примеру, Грэбер верит в то, что люди, находящиеся внутри некоторой системы занятости, хорошо знают эту систему (а поэтому их свидетельствам об осмысленности работы стоит доверять), тогда как на фоне сложности общества исполнитель может просто не понимать всех связей, в которых существует его работа. Таким образом, когда корпоративный юрист говорит о бессмысленности своей работы, то это действительно более весомое свидетельство в области создания стереотипов об этой работе, чем когда то же самое говорит не-юрист; но это не значит, что это верный стереотип.

Из этого можно сделать несколько важных выводов. Первый: мы можем считать некоторые работы бессмысленными просто потому, что в действительности не понимаем значения некоторых слов; например, люди, которые не совсем понимают, что именно означают словосочетания «performance engineer», «performance artist», «tech artist», «tech lead» могут не только не понимать, чем одно отличается от другого, но и считать, что это на самом деле «пустые означающие» для должностей, на которых зарабатывают не пойми на чем. Это важный момент, ведь часто утверждения о бессмысленности работы базируются на скрытой апелляции к незнанию. В том числе со стороны людей, которые непосредственно заняты этой работой.

Второй вывод: работа может казаться бессмысленной, когда о ней возможно составить много фраз «по касательной», но трудно высказать её необходимую составляющую. Из этого возникает вспомогательная (и, возможно, самостоятельная) трактовка смысла работы — взгляд понятности, согласно которому, чем более понятна работа, тем более осмыслена. Отсюда проистекают обычные интуиции про высокую осмысленность работы врача и учителя, а также низкую осмысленность работы маркетолога или разработчика видеоигр.

Третий вывод: смысл работы также можно связать с возможностью осмысленного использования термина, которым обозначается эта деятельность. Можно сказать, что по отношению к работе «смысл» — это метафора, и реальный смысл может быть у слов «учитель», «разработчик», «пожарный», «куратор» и т.д. Это можно назвать взглядом прозрачности, когда для нас важно не то, понятна ли нам какая-то деятельность, но осмысленно ли вообще о ней говорить. Звучит странно, но, например, когда журналист или креативный директор говорит вам, что часть его работы — это продумывать идеи в голове, то вы можете поставить под сомнение осмысленность самого разговора о такой деятельности, ведь в каждый момент времени каждый человек может думать о чем-то, и это может касаться его работы, но у нас нет ни единой возможности зафиксировать, действительно ли креативное решение является результатом невидимого обдумывания или просто более явных видимых усилий. Взгляд прозрачности, таким образом, тесно связан с интуициями действия и результата. Если от нас по каким-то причинам сокрыто, что именно делается и что именно становится результатом деятельности на определенной должности, то мы склонны отождествлять непрозрачность с бессмысленностью труда.

Вероятно, эти три взгляда не исчерпывают все возможные понимания «смысла» в словосочетании «смысл работы», но, на мой взгляд, проясняют, что люди обычно имеют в виду. Немаловажно и то, что из каждого взгляда следуют вполне явные и понятные концепции бессмысленной работы как неоправданной, непонятной или непрозрачной. Сам же вопрос о смысле труда в действительности очень нормативен — выбор профессий, которые Грэбер приводит в качестве бессмысленных, не случаен, ведь топ-менеджмент, маркетологи и другие «агенты капитала» — это просто должности, которые заведомо неоправданны в рамках его политических взглядов, и дополнительно к этому часто непрозрачны с точки зрения большинства. Нормативный аспект разговоров об осмысленности труда состоит в том, какие критерии оправданности мы считаем наиболее важными. В лучшем случае важность критериев отстаивается в рациональной полемике, но куда чаще присутствует интуитивное представление о важности некоторых критериев, например, потому что они согласуются с политической позицией человека. Тем не менее наши представления об осмысленности труда не обязательно должны быть исключительно нормативными.

Смысл и контекст

Каким бы образом ни понимался смысл работы, стоит отметить, что мы все–таки можем отойти от строгой нормативности в этом вопросе, предположив, что осмысленность работы — это нередко контекстуально-зависимая характеристика. В пользу этого можно привести такой довод: несмотря на то, что во многие исторические периоды охота была важной работой, серьезно влияющей на общество, сегодня эта деятельность кажется мало осмысленной в качестве работы. Вместе с тем понятно, что, например, такие ситуации как пандемия делают работу медиков всех уровней еще более осмысленной, чем обычно. Здесь стоит заметить и то, что такая работа, которую сторонники Грэбера в иное время могли бы признать бессмысленной, как работа курьера, в пандемию стала более осмысленной. Труд курьера в таком контексте позволяет клиентам избегать большого скопления других людей. Такие же виды деятельности как кризисный менеджмент — это просто в целом работа, которая имеет смысл в контексте экономического кризиса.

Чтобы прояснить аспекты контекстуальной зависимости труда, стоит задаться вопросом: «А какая работа может быть (по крайней мере многими, если не всеми), признана не бредовой?». То есть, она должна быть и оправданной, и понятной, и прозрачной. Вероятно, если некто желает заняться частной медицинской практикой, то это тот пример, который нам нужен, ведь есть желание (субъективная оправданность), явная полезность для общества (объективная обоснованность) и всем понятно, что именно представляет собой такой труд, о котором ещё и можно осмысленно высказываться [3]. Представим, что наш воображаемый доктор преуспевает в частной практике и с той же мотивацией решит открыть медицинский центр. Для того, чтобы этот центр функционировал ему придется нанять администратора, чью работу легко счесть неоправданной, ведь частью его работы может быть необходимость просто находится на месте, ничего не делая по сути. Чтобы хотя бы проинформировать клиентов о существовании своего центра придется нанять кого-то вроде пиарщика, чья работа может казаться непрозрачной, как и в плане осмысленности конкретных методик (например, составления портрета клиента), так и ввиду возможности сомневаться, кто или что именно привлекает клиентов — специалист или выделенный ему бюджет. Чтобы справиться с потоком клиентов придется нанять кого-то вроде специалиста колл-центра, чья работа может казаться непонятной, ведь люди хотят профессиональную консультацию, а им отвечает человек, который не является медиком и разговаривает с клиентами по скрипту (инструкции, которая регламентирует ответы специалиста).

Все, что я хочу сказать этим примером, так это то, что многие работы действительно кажутся бессмысленными, если смотреть на них со стороны, но в то же время они явно имеют смысл с точки зрения структуры, которая нанимает таких работников. Не важно, идет ли речь про медицинский центр в рамках рыночной, плановой или еще какой-либо экономики, ведь сама структура центра создает такой контекст, в котором имеет смысл работа, которая в отрыве от этого контекста кажется бредовой. Действительно, разрастание структуры почти наверняка ведет к возникновению бессмысленных должностей, которые были нужными в некотором былом контексте, но перестают таковыми быть в нынешнем. В нашем примере это возможно, когда администратор, пиарщик или специалист колл-центра предложат открыть специальные отделы, чтобы справиться со своей деятельностью. Как кажется, именно здесь легко потерять нить оправданности работы общей структурой центра.

Да, люди не обязаны любить такую работу, как и полностью разделять резоны работодателя, который их на нее принимает. Работа может быть плохой или психологически некомфортной даже если оправдана не только контекстуально, но и абсолютно. Судя по упомянутому вначале исследованию, бессмысленность — это вообще далеко не главная проблема, связанная с трудом. Хотя при этом и заметно, что, чем более контексто-зависима работа, тем более бессмысленной она может нам казаться в общем смысле. Следовательно, чем менее вероятно возникновение значимого для нее контекста, тем еще меньше у нее шансов казаться не бредовой.

Так или иначе, воинственную нормативность в этом вопросе следует смягчать учетом контекста, вопросами формата: «Бредовая работа, но в какой ситуации?».

Грэбер с легкостью записывает в бредовые работы те виды деятельности, которые появляются в результате разрастания корпораций (топ-менеджмент, администраторы в образовании) или в ответ на рыночный спрос (доставщики пиццы). Осмысленность этих работ явным образом зависима от контекста — малый бизнес не нуждается в топ-менеджменте, как и небольшие интернет-курсы в куче административных работников, но это не значит, что на каком-то этапе своего развития эти структуры не будут требовать поддержки специалистов, чья работа в отвлеченном смысле кажется бредовой. Если взглянуть шире, то становится понятно, что для сторонников Грэбера капитализм или неолиберализм — это контекст, в рамках которого возникает труд, который в отвлеченном рассмотрении кажется бредовым. На самом деле, это очень абстрактный аргумент, который состоит примерно в следующем — если взглянуть на текущие работы с точки зрения воображаемой радикально иной экономической ситуации или альтернативного общественного устройства, то эти работы будут казаться бессмысленными. В том же духе можно вслед за Юмом представить, что законы природы могут измениться (т.к. из их неизменности в один момент не следует логическая невозможность их изменения в другой момент, хотя эмпирический опыт и подсказывает, что этого не произойдет), то наши научные теории также станут бессмысленными. Правда, зачем нам всерьез беспокоиться о таких маловероятных сценариях?

Все это позволяет зафиксировать важный философский аспект вопроса — осмысленность может быть не только абсолютной, но и контекстуальной. В случае же работ, которые мы можем описать, как оправданные и осмысленные в любой ситуации, также имеет место та или иная степень контекстуальной зависимости (как в случае с врачами и пандемией). В конечном счете все мы знаем, что какие-то профессии становятся более актуальными, а другие менее актуальными. Одни исчезают вслед за жизненным укладом, в котором они были осмысленными. Другие возникают, ведь ситуация в мире и обществе меняется.

Общество и аргумент регресса

Исходя из приведенных выше рассуждений можно вывести следующее: работа в той степени осмыслена, в которой она объективно оправдана с учётом контекста. Под объективной оправданностью понимается то, что кому-то всё-таки придется заняться этой деятельностью. Насколько я могу судить, некоторым людям кажется, что ввиду этого можно предложить аргумент регресса — соображение о том, что те работы, которые возникли на более ранних стадиях развития общества и сохранились до некоторого более позднего этапа, должны считаться заведомо более оправданными, чем те, которые возникли позже. Иногда этот аргумент становится доводом от постапокалипсиса, когда представляется, какие работы были бы более необходимыми, чтобы возродить общество (то есть, какие из них априорно, но не исторически принадлежат более ранним этапам развития общества). Например, с такой точки зрения можно отстаивать большую оправданность и необходимость работы фермера, чем учителя, ведь если общество сталкивается с проблемами пропитания, то ему не до массового образования. Похожий аргумент может лежать и в основании представления о том, что работа учителя заведомо более важна, чем труд юридического консультанта. К разным версиям этого довода могут обращаться и правые консерваторы («люди всегда в этом нуждались»), и левые анархисты («люди всегда будут в этом нуждаться»).

Особенность аргумента регресса в том, что фактически он предлагает высмотреть в некоем раннем этапе развития общества парадигмальный набор абсолютно осмысленных работ. Несомненно, стоит учесть, что какой-то труд особенно важен, ведь он напрямую связан с выживанием многих людей. Но последующий рост кооперации и разветвление общественной структуры создает деятельности, в которых каждый непосредственный участник не делает то, ввиду чего выживают многие, но сама деятельность связана с этим самым выживанием или попытками превратить выживание в достойную жизнь. Таким образом, писатели-фантасты, специалисты отдела продаж, инди-музыканты, юридические консультанты и другие профессии оказываются, скажем так, дальними отростками разветвленного общества. Следовательно, осмысленность этих занятий скорее зависит от того, насколько сложноустроенное общество мы считаем желательным.

Интересно, что Грэбер говорит о значимости деятельности работников метрополитена, которые, видимо, с его точки зрения производят более очевидное благо, чем юристы. Дело лишь в том, что такое благо как метро — это то, что возникает намного позже тех времен, когда юридическая консультация уже является востребованной. Иначе говоря, если для нас желательно столь сложное общество, что в нем есть необходимость обеспечения метро, то это уже подразумевает актуальность большого количества работ, которые в отвлеченном смысле некоторым будут казаться бессмысленными (например, будут нужны люди, которые займутся только администрированием или организацией процесса; им же, вполне вероятно, могут понадобиться помощники, а для этого могут понадобиться люди, которые будут искать для найма тех, кто сможет быть помощником и т.д.).

Отсутствие смысла или бредовость занятости — это очевидно не самое неприятное с чем можно столкнуться на рынке труда. Даже больше, в существовании не сильно осмысленной работы есть нечто по-своему гуманное — часто это должности, которые, как бы это ни звучало, не требует от работника особого труда. Иначе говоря, работать на бредовой работе — это порой примерно то же самое, что и получать безусловный базовый доход [4]. Вместе с тем и противникам капитализма стоит призадуматься над тем, что действительно бессмысленные должности — это непроизводственная трата капитала, нео-потлач. Поэтому, если вам не нравится текущее положение дел, то может стоит лишь поддерживать тенденцию возникновения бредовых работ?

В завершение же хочется сказать, что сам по себе вопрос не так прост, как кажется. Исследование субъективной неудовлетворенности работой — это явно недостаточные основания для того, чтобы считать какую-то деятельность бессмысленной и тем более достойной исчезновения. На мой взгляд, самая доступная и базовая оценка осмысленности работы — это попытка выяснить, что именно привело к возникновению некоторой должности, чем изначально оправдывалось её существование и может ли оно быть оправдано сейчас.

Автор текста: Алексей Кардаш.

Примечания:

[1] Складывается впечатление, что сторонники Грэбера (и, возможно, он сам) относятся к данным социальных опросов символически, ведь если эти данные не поддерживают их тезисы, то всегда можно сказать, что люди попросту одурачены идеологией и не понимают своих истинных проблем. Справедливости ради, иногда так действительно бывает. Проблема лишь в том, что такой скептицизм по отношению к искренности свидетельств не сочетается с идеей Грэбера воспринимать все свидетельства о бредовости труда как осмысленные.

[2] Справедливости ради, Грэбер использует словосочетание bullshit job, которое охватывает и бессмысленную, и бесполезную, и некомфортную, и попросту плохую работу. Грэбер пользуется многозначностью словосочетания, что только поддерживает двусмысленность и аффективность теории (требуется эмоциональное, но не рациональное согласие с ней). Например, когда он выделяет основные виды бредовой работы, то одни из них в первую очередь бесполезны (шестерки, галочники), другие морально предосудительны (головорезы, надсмотрщики), а третьи выражают несовершенство организации рабочего процесса (костыльщики).

[3] Здесь и далее медицинская деятельность рассматривается несколько идеализированно. В действительности часто имеет место эффект ложной прозрачности, когда люди считают, что им настолько ясно, как работает медицина, что они с легкостью могут критиковать сферу или высказываться о её предпочитаемом устройстве.

[4] Некоторые сторонники безусловного базового дохода действительно используют аргумент, согласно которому некоторые люди уже получают деньги без особого труда, а поэтому не ясно, по каким причинам одни могут получать деньги просто так, а другие нет. Этот довод может поддерживаться мыслью о том, что право на жизнь и удовлетворение базовых способностей в технически развитом обществе не должно зависеть о того, приносит ли ему отдельный индивид прямую пользу.