Должны ли философы заниматься вопросами жизни, если есть наука? Нашла ли биология подходящий способ говорения о жизни? Недавняя история показывает, что ответы на эти вопросы не так однозначны, как может показаться человеку, привыкшему доверять науке в её популярном изложении. Марк Вигилант предлагает свой взгляд на историю и проблематику понятия жизни в философии и биологии. Параллельно этому он отвечает на критику и обвинения в интуитивном витализме.

Ответ на статью «Интуитивный витализм» Марка Флагелланта.

Флагеллант — значит «бичующийся». Странное прозвище для того, кто решил критиковать других. Впрочем, пророческое. Ведь, выходя на ристалище сложных философских проблем, всегда есть риск высечь самого себя прилюдно. Я уважаю право на самоопределение, поэтому так и буду звать своего визави — Бичующийся.

Сей аноним (жму руку, ибо уважаю и ценю частную приватность) выступил с крайне озадачивающим меня посланием: путем нехитрых манипуляций Марк Вигилант оказался одновременно и в ряду целой плеяды мыслителей (какие люди!), и оправдателем всякой мерзости. Возможно, нам стоило бы внимательнее вдуматься в подобное соседство, но об этом в другой раз. Поскольку в том тексте я вижу отличный повод не только защитить свою позицию, но и поговорить о дорогой мне теме — биологии и ее связи с философией.

Текст тот мне нравится своими нападками и даже стилем, но его уязвимости меня соблазняют куда больше. Я вообще люблю эпигонов, я и сам такой. Проблема Бичующегося только одна: он крайне скверно образован, чтобы хоть что-то внятное сказать по проблеме. Набравшись по верхам из истории философии XIX века, он мало того, что судит и рядит о современности, так еще и предлагает свой набросок метафизики жизни, который как итог посильных умозаключений выглядит довольно комично, ведь повторяет все те черты, что критикует ранее.

Основания для ошибок

Основой его рассуждения становятся два уморительно нелепых клише, одно хлеще другого. Такие измышления по силам продать лишь дилетантам в теме, ни философам, ни биологам подобные обличители не нужны.

Во-первых, он рассказывает о какой-то биологии, отобравшей у философов понятие жизни. Чтобы отнять нужна сила. Но в чем сила, брат? Разве в сфере понятий она измерима количеством студентов, приват-доцентов, кафедр и лабораторий? А может поголовье лабораторных крыс, суммы грантов и числа полезных открытий (которые в сущности ничто без технологий и продвигающих их Луи Пастеров) позволит запугать мыслителей? Не смешите. Я бы очень хотел посмотреть как интеллектуально забитое сообщество ботаников отнимет у Ницше или даже его последователя какое-либо понятие или право говорить о чем-либо.

Да-да, именно забитое, потому что в иерархии естественных наук биологи стоят ниже всех (если не считать психологов, которые хотят примазаться). Не буду делать интригу: одна из причин состоит в том, что биологи не могут договориться об определении жизни. Причем, эта дискуссия происходит прямо на наших глазах (последний ее громкий виток — 2019 год). Так что, если и есть какая-то незаживающая рана, то она только на месте рта естественных наук, который порвался в попытке ухватить больше, чем возможно. Это я говорю как вполне себе ученый. А с философией все в порядке, она все так же заканчивается/умирает/исчезает, как и все последние две тысячи лет.

Во-вторых, ничего не поняв про произошедшее с биологией в последние два столетия, автор лихо вводит деление, которое не обладает даже интуитивной понятностью. По шкале теоретического невменько оно близко к абсолютному максимуму. Это разделение жизни (у биологов) и суррогатов жизни (у философов). Я бы скорее на торсионные поля или астральные тела повелся. А что такое, пардон муа, суррогат жизни? Суррогат есмь заменитель, это вещь, которая не дотягивает по качеству до другой, родственной ей, то есть даже не производное и не дженерик. Это просто «нечто, которое лучше чем ничего». Но жизнь самое сподручное, что есть у мыслителя, из нее он говорит и мыслит, какое там ничего?

Хоть Бичующийся и предлагает ряд таких «суррогатов» (мол, это когда философы говорят про культурную жизнь, политику, термин «жизнь», жизнь как тему в искусстве), но я все равно не понимаю. Ведь кроме слова (и как темы, и как понятия) никакой другой «жизни» в культуре и познании нет. Потому что слепо поверить в наивный реализм, утверждающий четко очерченную объективную реалию «жизнь», я не могу — просто не обладаю ни нужным уровнем интуитивного верования, ни склонностью психически заражаться у других верующих (по Тарду). Какой же я интуиционист? Я уж скорее операционалист, который иногда позволяет себе говорить о тех вещах, что невозможно окончательно ухватить процедурой проверки.

Жизнь, конечно, часто неуловима, но она конкретна — это то, что происходит с неким «Кто?» (пусть даже это не отдельный организм, а просто эритроцит). Собственно спор о том, какие объекты обладают этой агентностью живого продолжается и по сей день, в том числе на фоне попыток создания астробиологии. А суррогат жизни — это кто? Пиноккио? Зверушка из Тамагочи? Голосовой помощник Алиса? Виртуальная подружка из Mystic Messenger? Живые обои на смартфоне с колыханиями травы?

Жизнь — это то, что запросто включает в себя разные объекты, процессы и события, у нее не может быть суррогатов. Ни реально, ни на уровне теории. Она на всех уровнях жизнь: если вам не удается помыслить изоморфизм процессов социальной коммуникации, полового инстинкта и жизнедеятельности клетки, то начните читать Варелу и Матурану, ну или хотя бы Латура. А если не получается — просто помолчите на сей счет. Ваша жизнь явно пошла по сценарию, в котором «молчание — золото», причем для всех.

Скорее уж жалкие попытки биологических редукционистов свести живущих с их жизнью к набору биохимических процессов — это суррогатная теория. Заменитель для тех, у кого аллергия на сложные рассуждения и аналогии. Однако в биологии ХХI века такие недотепы лишь моют пробирки и носят кофе. Остальные заняты не только экспериментами, но и попыткой осмыслить вопросы: что такое порядок? самоорганизация и самовоспроизводство? вариативность реакции? самодостаточность (химической) системы? Если вы не в курсе, то именно эти понятия сегодня наиболее важны для определения жизни в биологии. С их помощью ученые пытаются нащупать, где граница между живой структурой и кристаллом, между клеткой и вирусом, между ДНК и прионом, между самостоятельно воспроизводящимся существом и существом неспособным к этому. И что самое интересное: наше социальное и культурное поведение, наши мысли и теории — это пусть и очень сложные, но такие же, аналогичные (в плане порядка, вариативности и т.д.) составляющие жизни, как и клетки, ткани, организмы.

Биология, философия, философия биологии?

Моя общая идея проста: жизнь в любом смысле, кроме явно вторичной метафоры любых процессов (а жизнь это не какой угодно, а лишь односторонне направленный, историчный, необратимый процесс), должна рассматриваться как одна большая тема. Когда мы отказываемся видеть схожести процесса взросления как телесных модификаций и как обучения, накопления опыта (в т.ч. негативного) — мы просто на ровном месте плодим трудности и загадки. В отношении той самой «жизни в любом смысле» ни у науки, ни у философии нет привилегированного языка, поэтому надо бы внимательно вслушиваться в любые, но не теряя из виду попыток лучше объяснить наблюдаемое. Поэтому меня биология учит многому, не только про пестики и тычинки.

Здесь явно напрашивается возвращение к вопросу о том, отняла ли биология сей предмет в свое полное распоряжение? Пока одни присуждали бывшему биологу Бергсону Нобелевскую Премию по литературе, а другие осваивали философию по экзистенциалистам, биология в ХХ веке активно развивалась, открывая все новые глубинные теоретические проблемы. При этом в вопросе «что же такое жизнь?» время от времени веско звучали не только голоса биологов, генетиков и этологов, но и физиков, химиков и кибернетиков (в том числе определение Шредингера, идеи Онзагера, модели Пригожина и Хакена).

Например, Шредингер одним из первых в работе «Что такое жизнь?» попытался сравнить жизнь с турбулентными процессами в потоке, что привело его к мысли о самопроизвольной организации процессов при движении материи к равновесию. Иронично, но эта идея в дальнейшем спровоцирует десяток вариаций, хотя претендовала на универсальность. Ведь физиков всегда неприятно удивляло, что в биологии в отношении даже ключевых понятий может существовать не два-три определения (принятые сообществом, и позволяющие ухватить комплексный объект несколькими способами), а сотня-другая (то есть у каждой локальной школы свое).

И если некоторые пытались найти что-то общее, как например, Эдуард Трифонов (один из создателей биоинформатики), то большинство биологов ко второй половине ХХ века постепенно мигрировали к конвенционализму и разным формам инструментализма. Ориентируясь на тех же физиков (вроде Эддингтона и Бриджмена), биологи признают значимость дискуссий о базовых понятиях, но в основном занимаются рациональным решением частных проблем в духе «сетчатой модели обоснования» Лаудана.

И это кажется более осмысленным подходом, так как простые обобщения не работают. Всегда, если дело касается жизни. Трифонов предложил считать жизнью любое «вариативное самовоспроизводство (независимо от основы и способа)», но в таком случае компьютерные вирусы и прионы тоже живые. В первом случае большинство людей будут не согласны, во втором — большинство биологов, ведь прионы не содержат нуклеиновых кислот (прионы — это вид белков, которые ведут себя схоже с вирусами и могут наградить вас болезнью Крейтцфельдта-Якоба, синдромом Герстмана, фатальной семейной бессонницей и другими неприятными заболеваниями).

В каком-то смысле вопрос «что такое жизнь?» был почти что отдан философам, а конкретно в область философии и методологии науки (к которым ученые остаются глухи). По крайне мере, большая часть биологов выработала установку в духе: я готов послушать интересные дискуссии от умных людей (даже какого-нибудь Роберта Сапольски, который воспринимается скорее как «в прошлом ученый»), но это не поменяет мой способ работать в науке. Что очень иронично звучит на фоне заявлений, что дескать, биология отняла проблематику у философов. Видимо чтобы подержать пару десятилетий, а потом вернуть, не зная что с ней делать и как это все вывозить. Однако вмешались обстоятельства (т.е. сама жизнь).

Начиная с 80-90-х годов, вновь разгорелись дискуссии, потребовавшие более точного определения жизни. Сперва это были новые сальтационные гипотезы и исследования мутагенеза, затем свежие данные по вирусам и открытие прионов, появление CRISPR/Cas9, создание первой синтетической бактериальной клетки (в 2010) и многое другое. Но что любопытно, наибольший всплеск интереса спровоцировали исследователи космоса: в NASA логично рассудили, что чтобы зафиксировать наличие или отсутствие жизни на инопланетных объектах (будь то метеориты, астероиды или другие планеты) — нужно понимать, что искать или что можно найти. Еще в 1996 году группа Дэвида МакКея изучала метеорит «Аллан Хиллс 84001» и пришла к выводу, что в нем есть следы (окаменелости) указывающие на неизвестных микробов. Биологи с выводами не согласились, так как не были готовы рассматривать неясные следы в камне с Марса в таком качестве.

Да и итоговое определение NASA выглядит спорно («жизнь — это химическая система, способная к эволюции по Дарвину»), просто в силу того, что «правильная модель эволюции» — вещь довольно конвенциональная. Более того, споры вокруг формирующейся астробиологии, вызвали серьезный интерес у философов. Так Кэрол Клеланд и Крис Чайба иронично заметили, что «мулы не способны размножаться и, следовательно, не подчиняются законам эволюции Дарвина». Более того, Клеланд, активно общавшаяся с учеными из NASA и американских университетов, проницательно отметила, что проблема вообще не в критериях, а в том, что ученые не очень хорошо отдают себе отчет в том, зачем им это определение.

Вера в определение и нужда в нем, строятся на том, что оно должно строго отделить утвердительные данные от отрицательных. Однако определения по большей части лишь организуют работу с вещами, но не дают конечных ответов. Список свойств просто не подходит для существа, возникшего в сложной системе Природы. Поэтому у живого нет формулы, зато есть несколько способов говорить о нем. Например, не только через призму экспериментального подхода, но и через наилучшим образом работающие объяснения того, что проверить нельзя.

Клеланд и Чайба предполагают, что в будущем мы найдем другое, более глубокое понятие, которое позволит науке говорить об источнике вариативной, изменчивой и непредсказуемой жизни. Ну, а физики (например, Пол Дэвис) все еще собираются найти ценный ответ не в процессах (эволюция), а в содержании информации, лежащей внутри элементов процесса (ДНК).

Но лично мне больше нравится идея множественности, которая не отрицает единства. В Институте Пуфендорфа в Лунде в 2019 году был представлен проект кластерного анализа используемых признаков жизни по аналогии с понятием семейного сходства у Витгенштейна. Сей анализ показал, что живое понимается через серию аналогий: от существ с мозгом, похожих на нас, через организмы (включая бактерии) и несамостоятельные части живого (ткани, клетки) к проблематичным группам, вроде вирусов и растущих неорганических структур. То есть вместо того, чтобы бить ученых палкой по голове за слишком строгие или напротив размытые понятия, авторы исследования (как и я сам) предлагают оговаривать контексты и границы аналогий. При таком подходе можно аккуратно поговорить и об общих чертах жизни на земле, и о возможностях внеземной жизни, и о том, что мы могли бы считать искусственно созданной жизнью. Ну или пойти дальше, как я: и говорить про жизнь в социальном контексте, в умах поколений и в негативном опыте, правда, уже без претензий на научность.

О метафизике пассивности (и посредственности)

Напоследок пару слов об интуитивном витализме, который мне был инкриминирован. Сделано это было видимо лишь с целью представить свою всеобъяснующую концепцию жизни в духе «жизнь тяготеет к пассивности». Лично мне от существования неких крипто-виталистов ни холодно, ни жарко, даже если вдруг я окажусь в их числе. Я не вижу никакой проблемы ни в ссылках на интуитивно схватываемые понятия, ни в оперировании двусмысленными метафорами, которые вполне можно понять по контексту (или намеренно не понять, вырывая их оттуда). Уважение к науке, которое я засвидетельствовал еще в самой первой реплике, от этого не страдает. Напротив, и наука, и философия лишь потеряют от веры отдельных чистюль в необходимость строгих границ и раздела общих игрушек.

Бичующийся поминает «старика Фейерабенда», а конкретно его позицию о заведомой ложности теорий обыденного языка, к которым он относит и витализм и, по-видимому, все ненаучные рассуждения о жизни. А в каком статусе у нас философия, неужели это тоже обыденный язык? Загвоздка еще и в том, что Фейерабенд не запрещает переносить идеи и ходы мысли из науки в философию и обратно. Как раз чтобы говорить о живых, сложных и крайне любопытных вещах нам понадобится всё: от мифа и поэзии до философии и науки. Хотя в отношении к обыденному языку (упомянутому в тексте) я вряд ли солидарен со старичком.

Что же до абзаца, который должен был нас всех (виталистов) взбесить, то я боюсь, что он не способен вызывать даже скептическую ухмылку. Ведь автор всерьез говорит о некоторой пассивности, которая якобы противоречит энергиям и силам. Дорогой мой критик, противоречишь себе только ты сам: даже пассивность ты описываешь как действия (больше делать, меньше — это дело вкуса и ситуации). Пассивность — это не данность, она точно также строится на силах и стремлениях жизни, как и все остальное. И определяется она так же — относительно, на глазок, интуитивно. Данность же — термин, крайне неуместный для жизни, скорее для неживой природы. В биологии нет безусловных констант как в фундаментальной физике, а сама жизнь лишена любой гарантии — и того, что она будет продолжаться, и того, что она будет той же самой. Это только закостенелый ум, едва-едва научившийся неправильно пользоваться философскими понятиями, рискует остаться все–таким же.

Так что, будущие мои критики, старайтесь, разбирайтесь в вопросе. В этом плане Бичующийся в одном прав: я — сторонник бодрой и оптимистичной активности, и познания это тоже касается. «Больше знаешь — больше грустный» — мантра для тех, у кого ножки подкосились. Тех, кто заранее пытается спастись от угрызений совести, зная, что никакие познания не заставят его действовать согласно ним. Это нормально, эту мерзость я готов оправдать, но только ценой того, что есть и другие. Те, кому жизнь продиктовала иное решение — познавать, меняться, бороться. Именно такие качества и запишите в следующий раз, когда будете искать критиков Вигиланта по объявлению. А-то наберут всяких…

Автор текста: Марк Вигилант.

Реплика М. Флагелланта:

«Ожидаемо, что ответ Вигиланта — это прежде всего обвинительный пафос. Ещё до какого-либо внятного контраргумента я узнаю, как учился и зачем все это затеял. Мне этот аспект статьи малоинтересен, так как он ориентирован на убеждение части публики, а не на дискуссию.

Что же до содержательной части текста, то Вигилант следует своей обычной тактике. Состоит она в том, чтобы продемонстрировать свой кругозор в идейной области «противоположного лагеря», а после высказать свою позицию, намекая тем самым на то, что его позиция обоснована знаниями сверх тех, что есть у оппонентов (такой ход используется и в тексте про расизм). Из–за этого Вигилант не замечает, что приводимая им фактология биологических трудностей только укрепляет позицию о том, что жизнь в науке обсуждается принципиально иначе, чем в философии. Шатким мостиком оказывается только кластерный анализ используемых признаков жизни по аналогии с понятием семейного сходства у Витгенштейна. Нас, видимо, должно убеждать упоминание австрийца, ведь в целом этот анализ отлично демонстрирует насколько философия отчуждена от исследования жизни как таковой: она буквально выступает в роли аналогии для метода исследования того, как жизнь уже понимается учёными.

Центральная аргументация Вигиланта, таким образом, подтверждает скорее противоположную позицию. На этом фоне другие проблемы его текста меркнут. Как обвинение меня в метафизике пассивности, которая является явной зеркальной метафорой его подхода, но раскрывает это нам он как страшную тайну; или как претензия к тому, что я называю «суррогатам жизни». Наконец, что изначально рассматриваемый мною текст, что ответ на критику — одинаково грешат хитрыми манипуляциями со словом «жизнь», которое позволяет множество разных смыслов. На этом фоне особо удивительно, что выбор совершенно нейтрального описательного термина («витализм») вызвал подобные страсти, хотя это лишь попытка обозначить часто встречающуюся позицию.

Может быть, что я в чём-то не прав и ответ глубже, чем мне показалось. К счастью для меня, понять это я смогу, обратившись к публичному опросу».