Закадровый голос в фильме Криса Маркера «Без солнца» (1983) сообщает: «Первое изображение, о котором он мне рассказал, — трое детей на дороге в Исландии в 1965 году. Он сказал, что для него оно олицетворяет счастье, и он несколько раз пытался соединить его с другими кадрами, но этого никогда не получалось. Он писал мне: “Однажды я просто поставлю их в начало фильма, а потом на
В работе «О понятии истории» («Тезисы о философии истории») Вальтера Беньямина можно проследить, как организован текст: он обладает фрагментарностью и дискретностью. Части текста, разделенные цифрами, помогают схватывать самые важные идеи и выстраивать понимание общего нарратива. Главным понятием в обозначении этого текста как некоего полотна является прерывание, которое можно связать с разрывами (в том числе и нарративными) — несинхроническими моментами, множественными темпоральными измерениями. В близкой письму сфере — в кинематографе — прерывание также выполняет определенные функции. Письмо есть способ существования языка, а кинематограф, прежде всего, — язык визуальный; «письмо движущимися изображениями и звуками» [1]. Прерывание, или пауза, — то, что объединяет письмо и кинематограф.
Чтобы расширить понятие паузы/прерывания, следует перейти в другую терминологическую область и ввести понятие цезуры из словаря поэзии. Итак, цезура (греч. τομή «рассечение, отсечение, отрубание») — это ритмическая пауза в стихотворении, представляющая собой несовпадение, разъединение между звуком и смыслом. Но как визуально выражается прерывание и цезура в кинематографе? Можно предположить, что самая контрастная и выразительная пауза в кино, которой пользуются многие кинематографисты, — это черный экран.
В первой половине прошлого века этот прием был инструментом традиционной техники повествования: сцена завершилась → черный экран свидетельствует о переходе к новой сцене → действие начинается снова. Черный экран здесь не играет смысловой роли, а только условно разграничивает действие. Этот прием широко используют и в наши дни: например, в недавнем фильме Роя Андерссона «О бесконечности» (2019) черный экран разделяет истории-новеллы. Но больший интерес представляет черный экран как средство киновыразительности, применяемое автором для определенной художественной цели.
Прерывание кинокартины посредством черного экрана возможно благодаря монтажу. Джорджо Агамбен на шестой Международной неделе видео в Женеве, которая проходила в ноябре 1995 года, сказал: «Наиболее собственный атрибут кино это монтаж. Но что такое монтаж, или, точнее, каковы условия возможности монтажа? В философии, начиная с Канта, условия возможности чего-либо определялись как трансценденталии. Каковы тогда трансценденталии монтажа? Их две: повторение и прерывание» [2].
Нарочитое прерывание через черный экран наглядно продемонстрировано в фильме «Три цвета: Синий» (1993) Кшиштофа Кесьлёвского. Мы наблюдаем за главной героиней Жюли, находящейся в депрессии после потери близких в автокатастрофе. О ее боли говорит не только выражение лица, мимика или пространство, которое ее окружает. Во время диалогов с другими людьми повседневную речь (текст) героини в определенные моменты разрывают музыка и черный экран, длящиеся несколько секунд.
Мы понимаем, что сознание героини зацепилось за
Подобная визуальная пунктуация есть в фильме «Мертвец» (1995) Джима Джармуша. Черный экран, плавно возникающий из кадра, зритель видит каждый раз, когда главный герой, голодный и мертвый (?) Уильям Блейк, теряет сознание — так этот прием объясняет режиссер картины. Также, по словам Джармуша, черный экран задает открытый финал: действительно ли Блейк умер или это очередное «отключение» сознания? Или же он просто уснул?
Похожую функцию черный экран выполняет в фильме Дэвида Линча «Шоссе в никуда» (1997). В начале фильма черный экран разделяет день и ночь. В этом смысле он — состояние между временами суток, явный разграничитель. Также в первой половине фильма повествование сбито, и черный экран показывает намеренные пробелы (или же прерывания) в нарративе. В
В документальном фильме «Фаренгейт 9/11» (2004) Майкла Мура черный экран появляется только один раз — после небольшого введения в начале фильма. Он длится одну минуту. На фоне слышно, как в
Рассуждая о тотальности черного экрана, нельзя не вспомнить о Казимире Малевиче. Его «Черный супрематический квадрат» стал новой точкой отсчета для истории искусства, благодаря ему стала возможна жизнь беспредметного в его абсолютном виде. «Нуль форм» (nihil, или ничто), «пустыня небытия» — по словам самого Малевича.
Ханс Рихтер, один из основоположников дада, был знаком с Малевичем и планировал снять фильм по его сценарию, однако этому замыслу не суждено было осуществиться [3]. В 1921 году Рихтер снимает фильм «Ритм 21», где, конечно, не может обойти стороной черный квадрат-экран. Фильм начинается с диалектического противостояния черного и белого; затем следует взаимопроникновение, открывание и закрывание самых сильных форм; поглощение и, наконец, выход фигур в определенный ритм. В завершении фильма можно распознать позитивную ноту — белый
В 1930 году немецкий кинорежиссер Вальтер Руттманн делает один из своих самых экспериментальных фильмов — «Выходной». Это аудио-фильм, снятый для берлинского радио Hour. Визуально он состоит только из черного экрана. Звуки окружающего мира, которые использованы в фильме, долго собирались и монтировались самим автором. Таким образом Руттманн явил природу звукового кино — ведь именно звук показал зрителю-слушателю обычный берлинский выходной день. «Все слышимое в мире становится материальным», — писал он в манифесте 1929 года, предваряя Шеффера, Варезе, Кейджа и других деятелей музыкального авангарда.
***
Самый радикальный фильм, половину хронометража которого занимает черный экран, снял французский авангардный режиссер Ги Дебор. «Завывания в честь де Сада» (1952) воспринимался зрителем как издевательство. Визуально фильм состоял из чередования черного и белого экрана, аудиально — из тишины и антинарративных диалогов и монологов (буквально — «белый шум»). С этого момента можно говорить о главном трансцендентальном условии кинематографа — повторении.
Зрители смотрели этот фильм в кинозале, оказавшись во время трансляции черного экрана в полной темноте и тишине — наедине с собой. Неудивительно, что первый кинопоказ был прерван и вызвал возмущение, о чем сам режиссер в журнале «Потлач» сообщает так: «Демонстрация киноленты “Завывания в честь де Сада”, состоявшаяся вечером 30 июня 1952 г. в якобы авангардистском киноклубе, вызвала бурю негодования среди зрителей». Ги Дебор называл кино «сном для лунатиков» и хотел упразднить иллюзию, которой способствовал кинематограф, отвлечь зрителя от пассивного созерцания и вернуть его к реальной жизни. Этот замысел ему удался: спустя двадцать минут, раздраженные происходящим, все зрители вышли из кинотеатра.
Ги Дебор не подозревал, как этот эффект может работать в будущем. Для этого обратимся к концепту рецептивной эстетики и подумаем, как смотрят кино в наше время. Интересно, что сейчас этот прием может вызвать у нас еще большее раздражение и негодование, чем у наших предшественников семьдесят лет назад. Мы смотрим кино с экранов компьютеров или смартфонов. Что мы увидим, когда появится продолжительный черный экран? Свое отражение. Черное зеркало. Прямое столкновение с Я. Ги Дебор, возможно, сам того не ведая, задал открытую структуру черному экрану, где смысл может конструироваться в зависимости от времени и места просмотра этого фильма.
***
Деятели экспериментального кино 1960-х тоже использовали черный экран как средство киновыразительности. Апологет так называемого структурного кино (structural film) Петер Кубелка в своем фильме «Арнульф Райнер» (1960) использует только черные и белые кадры. Динамичное чередование черного и белого, а также звука и тишины рождает диссоциацию всех элементов и приводит к стробоскопическому эффекту. Можно предположить, что Кубелка в
«Мерцание» (1966) — фильм Тони Конрада, состоящий всего из пяти кадров: предупреждающий кадр, два титульных кадра, черный кадр и белый кадр. Черный экран — на самом деле просто закрытый объектив камеры. В этом фильме, как и в предыдущем, изобразительность и образность (а также идеологичность кинематографа) сжаты до минимума — мы смотрим не кино, которое являет образ-движение и/или образ-время, а лишь мерцания и прерывания. Черный экран здесь — элемент не столько киновыразительности, сколько кинопредельности.
Розалинд Краусс и Хэл Фостер в книге «Искусство с 1900 года: модернизм, антимодернизм, постмодернизм» пишут о «мерцающих» фильмах: «Визуальное “заикание” позволяет зрителю воочию наблюдать обособленные единицы, из которых состоит кинематографический медиум, прямо в ходе проекции. С одной стороны, эта визуальная атака прерывает всякую идентификацию по принципу “сшивания”, с другой — особым образом стимулирует нервную систему».
Фильмы «Арнульф Райнер» и «Мерцание» в
***
В тексте уже были упомянуты «Черный квадрат» Казимира Малевича и черное зеркало смартфонов. Но этим присутствие черных экранов в нашем повседневном поле зрения не ограничивается. Мы видим черный экран, когда включаем телевизор или приходим в кинозал, — в самом начале и в самом конце кинопросмотра, что условно разграничивает жизнь и
Первое, что приходит на ум после изобразительного искусства и кинематографа, — black screen of death, возникающий при ошибке на компьютере и ведущий к невозможности работы системы (или же — к ее символической смерти).
Мы открываем Zoom, чтобы войти в очередную конференцию. Первое, что мы увидим — черный экран.
Исидор Изу, режиссер и лидер леттризма, говорил: «Экраны — это зеркала, которые сковывают приключения, заслоняя их подлинные картины и прерывая их».
Мы закрываем глаза — и видим черный экран.
[1] Робер Брессон. Заметки о кинематографе [пер. с фр. М. Одэль]. М., 2017.
[2] Джорджо Агамбен. Кино Ги Дебора. Транслит №12. СПб., 2012.
[3] Margarita Tupitsyn. Malevich and film / with essays by Kazimir Malevich and Victor Tupitsyn. Yale University Press, New Haven., 2002.
Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here