Велика пустыня человеческая. Не иссякает песок в ней веками, ссыпаясь и застывая в формах дворцов, храмов и могильных камней. И приходят в нее чудища и действуют среди людей, посмеиваясь. Но не ради пустыни приходят они. Голодные, ищут они пищу в оазисах. Мучимые жаждой, утоляют ее осквернением водоемов — душ человеческих.

1

Когда идешь по краю ночи — слышишь некие вибрации. Их природа кажется объективной. Звуки огибают рисунок ушной раковины, уходя в глубину к барабанной перепонке и обрываются где-то в сердце. Медленно и густо течет время. Его давящая длительность создает иллюзию исчезновения. Исчезает всё, кроме ночи.

2

Извилистые линии ветвей расчерчивают грустное небо. И если б не ветвистая сеть, улавливающая фрагменты его поближе к моему сознанию, — это небо казалось бы бесповоротно чужим. Звук летящего самолета, пустой, как кварта или квинта, своей длительностью в вышине напоминает о том, каково одиночество. Сознание напряжено в точке равнодушно явленного дня, отказывается рисовать образы дальше, чем они уже вычерчены. Безысходность.

3

Я иду под темным небом, на котором повис диск уличного фонаря. Его свет — как свет лампы на больничном потолке или светильник в комнате умирающего, на котором фиксируется последний взгляд. Я иду, и светящийся диск проплывает мимо, заставляя сильнее вглядываться в космическую глубину неба. Я что-то ищу в этом небе. Ищу какой-то предел. В этом поиске исчезает всё, кроме моего сознания и головокружительной бесконечности напротив. И вот я иду уже по самой темноте, в которой мое сознание — это свет, временно огибающий земной шар в вечности неба.

4

Мне больно от красоты настоящего момента, ибо, любуясь им, я назначаю ему смерть одним тем уже, что я — человек.

У человека есть время и память. Они делают настоящее невозвратимым прошлым. Запечатленный в памяти момент несет с собой боль волной тоски по заключенному в нём когда-то свету, смыслу, настроению. Красота настоящего момента ранит своей зыбкостью при восприятии, и боль длится в памяти. Пытаясь избежать боли, мы выражаем восхищение этой ранящей красотой, тем самым убивая настоящее. Когда возникают все эти слова –совершается назначенная мгновению смерть.

Нужно тихо терпеть, не проронив ни слова, питая жизнь мгновения своей болью. И тогда, через прозрачность мгновения, можно будет увидеть вечность.

5

В жизни каждого из нас есть вид из окна. Где бы мы ни были, мы смотрим в окно и думаем о себе и мире, который открывается в нем. Среди всех видов из окна самыми прекрасными являются вид утренний и ночной.

В тишине раннего утра, когда только просыпаются птицы, окно заставляет быть любопытным и честным. Мир входит в душу через распахнутое окно, как птица, вылетающая из клетки! Он лечит боль, что снедает день за днем. Он заставляет желать увидеть невиданные дали. Он убеждает поверить в жизнь с легким сердцем и детской наивностью. Если нет просвета среди тревоги и отчаяния — нужно просто ранним утром подойти к окну и заглянуть под покрывало благостной тиши.

В спокойствии глубокой ночи есть мудрость звездного неба, видевшего человеческие рождения и смерти. Небо высится куполом над твердью, заставляя затаить дыхание человека, притаившегося у окна — ведь, кажется, он подсматривает великую тайну! Чего стоит сердцебиение этого одного, стоящего у своего окна, пока его держат ноги, по сравнению с рождением и угасанием звезд? Ответ на вопрос простой и ускользающий — пока человек дышит, этот ответ звучит. И спокойная тишина ночи позволит человеку услышать его через любовь и тепло, сбереженные в сердце.

Стоит подойти к окну, чтобы увидеть, как эта жизнь бесценна!

6

Счастье — это константа мгновения, чистая и беспричинная.

Человеку всегда кажется, что он способен назвать причину счастья. Вспомним Фауста: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» Причиной этого мгновения он мнил плоды своих грандиозных замыслов. Но это было последнее мгновение жизни ослепшего, нуждающегося, погруженного в заботу человека, не подозревавшего о тщетности своих стараний. И однако же: счастье — это мгновение полноты свершения, точка соприкосновения с бесконечно искомым смыслом человеческой жизни. Остановись мгновенье, ты прекрасно!

7

«У изображения нет другого оригинала, кроме него самого, и оно производит себя, чтобы выдать за единственный оригинал» © Жан-Люк Марьон. Перекрестья видимого.

В движении освобождения образа от требований оригинала, изображение сводится к самому себе. Этот процесс выталкивает смыл из мира, навязывая глобальность голого изображения. Однажды таким изображением становится человеческая жизнь. Собственная жизнь. Она, сведенная к изображению, поглощает человеческую душу изнутри пустотой, подменяющей смысл и позволяющей изображению производить себя. Уход в перспективу дурной бесконечности незаметен, ведь человек, идущий по коридору из зеркал, видит в них отражения и других идущих: если и другие идут, значит, где-то начало и завершение пути. Лишь разрушив стеклянную власть, человек останется наедине с оригиналом. Но у кого из идущих поднимется рука? Осколки зеркал опасны для человеческой плоти. Еще раньше глаза бывают изранены сверканием зеркал и образов в них, из–за чего расколотая поверхность не откроет оригинала ослепленному идущему. На миг остановиться и поднять руку в решимости — не достаточно. Нанести удар и лишиться части изображений — этого всё ещё мало. Ведь должна быть заполнена пустота, производящая изображения. Должен быть обретен смысл видения оригинала. Но и это всё только начало пути. Кто пройдет по нему? Завершит ли его идущий?

8

В каждой человеческой душе присутствует особая точка невозврата из/ от себя — там покоится внутренний стержень. Возможно, это состояние китайцы символизировали стеблем бамбука и цветущей мейхуа. В каждом из нас произрастает бамбук или мейхуа. Так устроено бытие человека, дабы он не терял гармонии. Иногда мы ищем гармонию в Другом, который есть отражение и отзвук, источник полного растворения друг в друге. Найти источник — редкий случай. Забота о мейхуа и обреченность не найти Другого — вот две причины одиночества.

9

Книги учат грусти, так как способны развенчать идеалы. Иной раз бьешься над разгадкой очередного жизненного ребуса, пытаешься ответить себе «то» или «это». И вдруг вычитываешь в книге, что именно «то», когда так мечталось «это». Чуткий, как паутинка, опыт автора,рождающий образ, описывающий «то» и совпадающий с Вашей реальностью, неумолим в своем определении. А если хотите, чтобы было «это», а не «то», хотите бежать грусти и гибели идеала, то дайте право душе автора на ошибку. Она ведь чужая, эта душа, даже если родственная. Опыт у нее свой, не Ваш. Однако редко признанные историей гениальные образы не совпадают с реальностью. Книги учат грусти. Ей нужно научиться, хотя бы потому, что без грусти не узнаешь лик радости.

10

Самое большое значение имеют невысказанные слова и мысли. Потаенные, они высвечивают нашу жизнь истинным светом, в противовес измерению ее сказанным словом и поступком. Невысказанное — ближе к сердцу. Если его произнести, то на каждом звуке, тяжелеющем и становящимся осязаемым, будут виднеться сгустки крови. Из–за этого и прячут такие слова — слишком большая ответственность за их появление, ведь они подобны рожденному младенцу. Логос заставляет страдать в момент своего появления.

11

Есть цветы, которые прорастают в сердце. Хрупкие снаружи, но глубоко и плотно укоренившиеся. Их цветение требует вечности. Они колеблемы ветрами, опаляемы солнцем, питаемы радостью и слезами сердца.

Нет вечности в мире людей! Есть только время песен. Сердце слагает эти песни о сорванном цветке.

12

Вкус волшебства изысканнее в то мгновение, в которое оно исчезает безвозвратно. Мгновение назад. Еще одно мгновение — и нет ничего вовсе, как будто и не было никогда. Лишь на кончике языка острый привкус внезапной радости, тут же сменившейся смятением.