В мае 2022 года в галерее Марины Гисич (Санкт-Петербург) прошла выставка Объединения «PARAZIT» — «В поисках подготовленного зрителя» (1).
Во время войны художественное сообщество Санкт-Петербурга находит в себе силы и возможности создавать критическое искусство, что само по себе уже хорошо, учитывая, что власть усиленно регистрирует (и цензурирует) жизнь граждан во всех её проявлениях, местах дислокации, деятельности, публичности/камерности: от художественных практик до постов в социальной сети.
Какое искусство возможно в такое сложное время, когда твоя страна агрессор, и возможно ли вообще — это отдельная тема, но мне хотелось бы в первую очередь поговорить о том, что из возможного и происходящего в художественной плоскости всё-таки «возможно» (т.е. случается, существует, выживает) и в какие болевые точки жизни человека и общества оно попадает, или не попадает.
Посетить выставку недостаточно, чтобы написать эссе «о». Необходимо возвращение через некоторое время к предмету, «но». Писать текст по
Проговаривание (внятное) даёт возможность сделать некоторые комментарии к работам, которые, как мне кажется, либо звучали в прочитанных статьях невнятно, либо не звучали вовсе (утрачен интерес к названию выставки, об этом написано много).
Эскиз из серии работ «Тамбур» 2021 г (из архива Семена Мотолянца), пред. автором
Фотографии проекта «Тамбур», выставка «В поисках подготовленного зрителя», галерея Марины Гисич, март-май 2022 г. (из архива Семена Мотолянца), пред. автором
«Покосившаяся дверь/и» (ориг. название: серия «Тамбур» — «westwind») Семена Мотолянца. Мне сложно сказать, были ли сравнения с Пизанской башней, но при многократном и повторном рассмотрении объекта (формальные признаки, четкие выверенные формы, угол наклона?) именно это сравнение приходит на ум «здесь и сейчас», что несколько уводит от иных контекстов и прочтений в тему: произвести эффект. Эффект больше непригодного для жизнедеятельности помещения? И (здесь и сейчас) при используемых формах и моноцвете скорее вспомнишь минималистов. Это помещение — и не уборная, и тесно для кабинета, и дверь в никуда, и покосилось, но не упало. Попросту говоря, это даже не помещение (это не гараж, и не часть бетонных конструкций здания, говоря про «кубы» Дональда Джадда).
Дональд Джадд. Без названия. Бетон. 2011. Фонд Чинати, Техас (фото из сети Интернет)
Брест — это «малая» родина Семена Мотолянца. Тот, кто более-менее внимательно следит за его творчеством, особенно последних лет (живопись, объекты), увидит минималистичные, концептуальные по природе отсылки к постсоветской действительности Беларуси (а сегодня и России). Семена Мотолянца по сути интересует «неудобство» как человеческой жизни в постсоветском климате, среди людей и вещей, так и «предательского» исчезновения самой ценности (утилитарной, к примеру) этих вещей, объектов. Это новая вещественность и материальность объектов с привкусом «совка», которого больше нет. Потому и нет людей в автобусе, но есть отпечаток липкого «кожзама» на сетчатке, и, наверное, при длительном просмотре таких работ можно уйти с соответствующим послевкусием или запахом бензина и подгорающей резины шин давно изношенного автобуса. При этом эти сиденья глубоко личные (проживал, потому так и пишу). Но продифференцированное и многократно поделенное искусство Мотолянца на «усталость от романтизма Кабакова?» создаёт зазор, место для дополнительного погружения, если угодно — зону внимательного прочтения.
Ничего лишнего, и как бы ничего личного.
У Камю был «неуместный человек» (2) , у Мотолянца — неуместные вещи, неприспособленные — уже, или в принципе, — для взаимодействия. И в то же самое время это тонкая реплика на «падающий не-падающий» постсоветский режим. В Российской Федерации эта работа с дверью превращается в кабинет/клозет/арт-пространство: такое же душное, неудобное, в
Далее…
Работа «Ассинхронизация» Алины Халитовой из серии «О (0, 0, 0)» с изображением мыльных пузырей показалась достаточно интересной не только по причине того, в какое время проходит выставка, но и как меняется восприятие объекта спустя некоторое время. Так как Халитова осмысляет концепцию времени и медиа как такового, то прочтение этой работы невозможно без внимания к другой её работе — инсталляция «1×1=1» с изображением витрин. Точнее, конечно, возможно, но оно будет скомкано, однобоко.
«Ассинхронизация» из серии «О (0, 0, 0)», 2022 г., галерея Марины Гисич, (из архива Семена Мотолянца)
«The Double Bubble» из серии «О (0, 0, 0)», фото передано Алиной Халитовой
Интересно и то, что работа существует в формате концептуальной фотографии (серии негативов) и именно в таком формате можно «наслаждаться» (вульгарно, но все же) всей красочной иллюзорностью объекта. Мыльный пузырь — это такая вообще (в чистом виде) реплика к детству (к
В
Можно было бы подумать (вообразить), что Халитова показывает нам иллюзорную прелесть пузыря, если бы не отсечки по формату и времени на пленке, всегда напоминающие, что перед нами не живопись и не реальный объект, а его двойное отражение.
Текст никогда не пишется сразу, а требует многократного возвращения к предмету исследования…
Через сутки, возвращаясь к серии негативов мыльного пузыря, очень близкой по содержанию (тождественной, но не копией) вспомнилась работа дюссельдорфской группы, родоначальников концептуальной фотографии Бернда и Хиллы Бехер, — впечатляющая по размеру серия фотографий водонапорных башен (3) , сделанная скорее с точностью инженера, чем фотографа.
Водонапорные башни. © Solomon R. Guggenheim Museum, New York Purchased with funds contributed by Mr. and Mrs. Donald Jonas, 1981
Что сближает Алину Халитову и дюссельдорфцев, более отчётливо понимается при рассмотрении инсталляции «1×1=1».
Фотографии инсталляции «1×1=1», 2019 г, KUNSTвитрина, (из архива Алиной Халитовой), пред. автором
Халитову приглашают на выставку, в галерею KUNSTвитрина, место в которой она себе не находит, точнее находит несколько странным образом — практически на фасаде здания. Зрителя просто вынуждают наблюдать работы снаружи, фактически превращая его в прохожего, который, конечно же, выступает как
Фотография с монтажа инсталляции «1×1=1», 2019 г, KUNSTвитрина, (из архива Алиной Халитовой), пред. автором
Изображение в витрине и есть сама витрина, но это не банальная копия: такой она была бы, если бы это фото было помещено в галерею или театрально встроено в интерьер города. Концептуальная простота — совместить копию с оригиналом. Мог ли Кошут приклеить стул к его фотографии? (4) Не стояло такой задачи. Халитова идёт дальше и в
В целом Алина Халитова, заигрывая в своих работах с концептуализмом, «беря» прием и опрокидывая его, возвращает изображению «главное» место. Говоря по-другому, есть такое искусство, которому тесно как внутри концептуального, так и внутри исключительно визуального. Оно существует на границе, чем само по себе говорит об условности этих границ.
На этом сделаем паузу…(и снова о времени)
(продолжение следует)
________________________________
(1) Ссылка на материалы выставки на сайте галерее Марины Гисич — https://www.gisich.com/ru/viewing-rooms/parazit22/
(2) На самом деле речь скорее идет про фильм норвежского режиссера Йенса Лиена «Неуместный человек», 2006 г. и дебютную повесть «Посторонний», 1942 г. (который в
(3) Англоязычная статья на Википедии, где дана более-менее плотная биография про родоначальников Дюссельдорфской школы концептуальной фотографии — Бернда и Хиллы Бехер, а также ссылки на материалы и работы фотографов: https://en.wikipedia.org/wiki/Bernd_and_Hilla_Becher
(4) Речь идет про инсталляцию Джозефа Кошута «Один и три стула», где присутствует стул как реальный объект, его изображение, висящее на стене, и рядом висящее в виде текста «определение» из словаря, см. https://ru.wikipedia.org/wiki/ Один_и_три_стула, (Колледж Марселя Пьоноля, 1970 г и Музей современного искусства, 1965 г)
_____________________________________________
комментарий от художника Романа Аксенова (Минск, Беларусь)
Неплохо! интересно это все, в плане того, что личное отношение к авторам многое двигает, оно между строк проступает цементом, скрепляющим весь казалось бы сложносвязанный дрейф по работам и идеям авторов. Как-то личное очень четко проступает вообще в это новое время войны, и это важно. Сама практика производства искусства, его задумки и воплощения выхолащивается до полной бессмыслицы или «битья о стену лбом», и только личное — друзья, единомышленники делают это важным, для себя по крайней мере. Наверное это единственный механизм существования искусства в такие времена, когда ни государству ни обществу до него дела нет практически. Ты пишешь в начале о таком что-ли героическом существовании критического в эпоху репрессий и цензуры — это есть, но это и относительно параллельный, замкнутый мир. И сопротивление возможно, и может быть только в этой сфере оно и максимально возможно, когда в дефиците мероприятий, выставок создаются такие прямые тропки в сердца и умы друзей и зрителей, и искусство приобретает свойства сложносоставного большого организма, для погружения в который нужно время, но проникает оно