Сейчас идет война, и философствовать как ни в чем ни бывало, не замечая ее, это значит добровольно исключить самого себя из реальности. После войны мы будем переосмыслять ее опыт, но уже невозможно будет отменить, что в самый напряженный момент жизни ты оказался выпавшим из нее.

В философии раскрываются умопостигаемые, априорные основания понимания жизни, которые не зависят от внешней ситуации. Означает ли это, что философия не зависит от нашего опыта войны? Ведь ни философские методы, ни сущность вещей не изменяются под влиянием внешних событий. Конечно, кто-то может предложить свое философское понимание войны, но ведь на саму философскую систему такое понимание никак не повлияет. Означает ли это, что экзистенциальный опыт войны никак не затрагивает предпосылки и принципы философии? Или, наоборот, он способен потрясти основания философии до такой степени, что сама философия уже не может быть той, что была до войны?

Философия позволяет размышлять о чем угодно, если это связано с экзистенциальным опытом человека, то есть таким опытом, в котором человек определяет свое отношение к своему существованию, к другим и к миру в целом. Экзистенциальный опыт включает войну, страдания и другие события жизни, однако он не сводится к психологическим переживаниям. Сначала мы обнаруживаем собственное существование, а потом уже в нем все психологические переживания и события внешнего мира. То есть существование раскрывается на двух уровнях — поток событий и психологических переживаний и независимое от него внутреннее осознание себя, в котором человек определяет свое отношение к жизни. Это такое самоопределение в котором человек обнаруживает априорные смыслы, принципы и ценности, благодаря которым он осмысляет и упорядочивает жизнь.

Однако это самоопределение предполагает ответственность, что создает такое напряжение воли, от которого можно избавиться, если забыть про этот внутренний уровень самосознания и раствориться в потоке событий, отождествляя себя с вещью или социальной ролью. Для изучения человека на этом внешнем эмпирическом уровне философия вообще не нужна, с этой задачей вполне могут справиться психология, социология, медицина и другие науки. Осознавая себя внутри ситуации человек может совершать выбор лишь внутри нее, но не может изменить свое отношение к жизни в целом. Поэтому при изменении ситуации он забывает о своем выборе. Чтобы осознать подлинную свободу как способность поступать в соответствии с собой, необходимо осознать себя независимо от внешнего мира, самоопределиться в том, кто ты еси, и тогда в этом самоопределении открываются ценности, смысл жизни, призвание, то есть все то, что не зависит от обстоятельств, априорно, упорядочивает жизнь и определяет судьбу человека. Философское осмысление экзистенциального опыта не сводится к описанию психологических переживаний или социальных проблем, но предполагает осмысление априорных основ жизни, которые раскрываются в этом внутреннем самоопределении.

Однако в этом рациональном осмыслении иррациональности нашей жизни обнаруживается противоречие. Оно лежит в самой сущности философии. До какого-то момента его удавалось игнорировать, но нынешняя война обнажила его так, что теперь философия уже не может оставаться прежней. Самое страшное в этой войне — бессмысленность, отсутствие каких-либо понятных причин и целей, и поэтому неясно, имеются ли вообще какие-либо границы у творимой жестокости и ничем не оправданного тотального зла. Война — это разрушение привычной жизни и гибель близких людей, но самое страшное в том, что эти потери бессмысленны и необратимы. Вместе с этим, когда видишь, как самые обычные люди, вовсе не злые, поддерживают стремление тебя убить, разрушается вера в человека, а вместе с этим и в априорные основы человеческого бытия. Ведь в сознании этих людней наше существование полностью обесценивается, они исключают нас из своей реальности, отказывают нам в праве на существование. Рушатся межчеловеческие связи, которые и наделяли реальностью мир, в котором мы живем. Разочарование в человеке как во внешнем явлении обычное дело, однако война способна вызвать разочарование в самом строе человеческого бытия, в априорных основах его существования. Но что тогда остается? Как найти опору в себе?

Может ли сейчас философ не заметить это противоречие? Многие не замечают или же игнорируют его, занимаясь философскими исследованиями так, как будто и нет войны. Но как это возможно?

В современном академическом сообществе утвердилась тенденция редукции философии до изучения самой же философии. Причем некоторые идут дальше, и уже само изучение философии редуцируют до историко-философских штудий. Это как если бы мы вместо исследования физического мира занимались бы изучением самой физики как науки или только истории физики.

Конечно, изучение самой философии очень важно. Я бы назвал это метафилософской методологией. Есть люди, которые сделали ее делом своей жизни, и они как специалисты в своей области не обязаны заниматься другими философскими проблемами. Это как инженеры автомобильных двигателей не обязаны заниматься сборкой всего автомобиля. Однако автомобильный двигатель имеет смысл только в том случае, если есть автомобиль, точно так же как и метафилософская методология имеет смысл только в том случае, если существует философия, осмысляющая экзистенциальный опыт. К сожалению, в академическом сообществе считается, что такая философия либо удел классиков, которые уже все умерли, либо маргиналов. Я даже слышал такое утверждение, что все возможные философские идеи уже высказаны, и нам остается только изучать позиции своих предшественников. Потому и среди академических философских журналов нет таких, которые бы публиковали философские трактаты.

Может быть я преувеличиваю, и это не с философским сообществом, а со мной что-то не так? Но тогда бы экзистенциальные вопросы, которые поставила война, оказались бы в центре философского академического общения. В частности.

Почему такое большое количество людей, абсолютно нормальных в повседневной жизни выбрало позицию тотального и ничем не обоснованного зла?

Где найти критерии истины, когда окружающий мир погрузился в безумие?

Как сохранить себя, когда потерял всякую опору и в мире, и внутри себя?

Что значит быть ответственным за то, в чем ты не виновен?

Чтобы искать ответ на них, нужно определиться с еще одним философским вопросом: «Как быть с несоизмеримостью между рациональным осмыслением бытия и ужасом экзистенциального опыта войны?» Поиск ответа на него требует личной силы, потому что приходится критически переосмыслять свою позицию, ставя под сомнение все, что служило экзистенциальной опорой, позволяющей сохранить себя. Не у каждого есть такая сила, поэтому одни игнорируют этот вопрос, иные же пытаются снять его путем подмены философской задачи задачей мифа.

Миф — это особый способ осмысления жизни, когда все явления наделяются новым мифологическим смыслом так, что все становится осмысленным. Когда страдания объяснены, встроены в картину мира, то с ними уже можно как-то пытаться примириться, непереносимым является бессмысленность страданий. Чем страшнее жизнь, тем больше люди нуждаются в мифе, и поэтому от философии ждут, чтобы она выполнила задачу мифа — сделала все осмысленным так, чтобы можно было примириться с жизнью. Философия, как и миф, наделяет смыслом всю действительность, но в отличие от мифа она предполагает критичность, постоянное сомнение. Если она будет выполнять задачу мифа, то превратится в форму самообмана, создавая иллюзию, рационально оправдывая то, что абсолютно неприемлемо. Это ведет к отрицанию опыта личности, пережившей ничем не оправданные бессмысленные страдания, а значит и к отрицанию самой этой личности. Философия предполагает стремление к истине, а это в свою очередь требует силу, чтобы принять истину, даже если это ставит перед бессмысленностью и ужасом происходящего. Не каждый на такое способен.

У большинства людей просто не хватает сил ставить под сомнение ту осмысленность жизни, которая дает им опору, позволяющую переносить все невзгоды. Поэтому они и не могут быть философами. Но даже те, кто считал себя философом, не выдерживают и отказываются от истины перед ужасом экзистенциального опыта войны, защищая себя готовыми моделями рационализации или иллюзиями, навязываемыми пропагандой.

Однако нынешняя война отличается от всех других войн тем, что не имеет ни рациональных причин, ни рациональных целей. Она ужасает не только жестокостью, но и тем, что эта жестокость иррациональна. Если мы начнем подвергать рационализации бессмысленную трагичность жизни, то тем самым поставим под сомнение опыт человека, который переживает этот иррациональный ужас войны. Но как тогда совместить абсурдность страданий с предназначением философии — понимать и рационально объяснять жизнь? Ведь любая попытка найти смысл в бессмысленном страдании приводит к его рациональному оправданию, что уже есть ложь.

В ситуации трагизма и абсурдности единственное, что привносит в мир осмысленность — это способность человека свободно поступать в соответствии с собой, поскольку поступки раскрывают во внешнем мире тот смысл, который они обретают в момент самоопределения человека. Но в чем тогда задача философии, если смысл раскрывается не в теоретизировании, а в поступке? Всё-таки поступок — это практическая деятельность, а философия — это способ понимания. Но задача философии вовсе не в таком понимании, которое достигается путем соотнесения с заранее определенными смыслами, а в таком, которое открывает возможность формирования новых смыслов, в том числе и тех, которые раскрываются через поступок. Безысходности и абсурдности страданий философия может противопоставить не готовую систему смыслов, а способность смыслопорождения. Благодаря этому философ призван не оправдывать ужас бытия в заданной теоретической системе, а дать понимание, как во внутреннем самоопределении порождаются новые смыслы, которые упорядочивают бытие. Ведь свободное самоопределение воли не может быть бессмысленным, поэтому оно порождает новый смысл, а поступок можно определить как реализацию этого смысла вовне. Таким образом мы в поступках привносим в нашу жизнь осмысленность, задача же философии не только в том, чтобы понимать уже определенные смыслы, а в том, чтобы раскрывать новые возможности смыслополагания, то есть формирования новых смыслов, которые реализуются в поступках. С иррациональностью зла и бессмысленностью страданий невозможно примириться. Однако через свои поступки мы выстраиваем новую осмысленную реальность.

Реальный мир — это область нашего общения, и мы можем по-разному присутствовать и изменять его. Философский способ присутствовать в мире — это понимать и быть понятным, а философский способ участвовать в его изменении — это вносить в него новые смыслы.

Славянск, 06.02.2023