Есть холодные города с буйной зеленью — Дублин, Петербург: распределенная в воздухе влага отливается в листве, которая кажется порой более убедительной, чем в отчетливо южных городах. Стихи Екатерины Захаркив похожи на эти города: они холодны, почти отстраненны, и, в то же время, внутри них горит особый холодный огонь, приводящий мир этих стихов в движение, освещающий его с небывалой подробностью. Эта подробность — свойство зрения: взгляд не скользит по предметам, но словно бы сталкивается с ними, а речь стремится ухватить это столкновение, сделать его материальным. Важно, что это взгляд движущегося человека: здесь всё разворачивается в движении: иногда об этом движении говорится прямо — мы идем — чаще оно лишь подразумевается в смене видимых картин, в особом устройстве образа, что всегда избыточен и недостаточен, фрагментарен, выхвачен фланирующим взглядом. В то же время обилие местоимений — ты, я, мы — дает понять, что ни взгляд, ни перемещения не существуют ради самих себя: они вовлечены в диалог — важно рассказать о них кому-то (себе, некоему ты), и именно как рассказ, как звено коммуникативной цепи они и существуют, разветвляясь и расширяясь вдаль, охватывая всё видимое пространство.
Кирилл Корчагин
* * *
мы зашли в более дальние, более темные камеры
за химией цвета и вообще за природой зрения
где деньги и фотографии не подступают к горлу
где реальность и отраженные образы
поглощены феноменом расстояния
избавленные от присутствия нашего детства
когда мы приехали в парк в выходные
летнее солнце, световые волны предметов
— теперь уже за невинностью взгляда
в разорванных документах за порогом отличия
более молодые лица родителей
маленькие пейзажи на ладонях дошкольников
кленовые листья, бензиновые разводы
дальше все отступая и отступая
на этом изображении извлеченном из затемнения
когда достигнув предела маргинальности места
и предела первой любви мы избавили
эту политику и эти карточки
от присутствия нашей юности
образуя единую ось, совпадая зрачками
чувствуя наготу дистанции
как свою собственную наготу
вопреки невидимому дыму всех мертвых
и похожему дыму живых
мы наконец зашли за разнородный ряд
в самую глубину процесса —
где шум отражается от шума
и нет никакого огня
* * *
неузнанная, она лежит в руинах прошлого
местность смотрит назад — там расположенная
вон там
в затмении рабочих кварталов взломанных языком
в осколках костей под снегом лагеря
в бледном лесу летящем по следу мертвых собак
в магазине готового платья, в приемных консульств
где вампиры бытуют на пределе программы
возобновляемый иск против мира который
лишь сверкание. а это — твоя ли ночь?
в пещере будущего шевеля органами сверхчувств
твоя ли ночь ночь ночь бестелесных детей превращает
в прикосновение свободы, огненных кипарисов, взгляда
синего как неразрывное лето
* * *
однажды, адам,
в дебрях каникул
где стоят столбы пыли
вспять проливается плод
так, в амфибической дреме
бескрайних машин
никто полуплача не окликает тебя кроме собственно имени
никто распознав не любит тебя кроме самой любви
в темной развеске трамвайных линий
электризуя жест ты сам стекленеешь весь в крыльях
полицейская тишина зияет над промедлением
в эхе фонем возникает фермата
ты испытываешь изображение
одолевая моторы извне
ты видишь нас панорамным зрением
мы видим парк
* * *
скажи только что святость тропиков и шелковые пределы солнца удалились в жака стелла зачем тебе вопреки золота лиц его нужны зоны водораздела
blind spot на месте где цветок опадает с розы он не придумал прошлое, но сломал арктику звезд в мир где ты беснуешься не умолкая
искаженный тенями он приветствовал одиночных землян окаменевшим платком
он рассыпается, но это неправда
мы, твоя смерть, принимаем возлюбленные движения в отряды (убийц) в течение десятков лет убиваем corpus tuum и съедаем его
audieu стесненные чувства юности мы опускаемся в
скажи вместе с тем пальмовая настойка колониальный стиль и мифическое отрицание вины скажи только зачем тебе беломраморные проститутки как знак подавления
скажи только как нам исследовать вопрос восстановления мамонта или днк плачущей птицы додо в груди тирании
скажи только чтобы слова были пусты
чтобы гниющие были в земле, а жак стелла играл на клавесине
давным-давно человек с офорта сам сделал первый шаг
* * *
Когда проходишь мимо этих колонн
и возносится город с быстротой калейдоскопа
я чувствую явственно —
спицы атомных станций внутри голов
настраиваются на родство
которое невозможно отвергнуть
когда минуешь те сталагнаты
выпуская поверхность отрекшись
в смутной памяти о
которую невозможно ни отыскать ни отвергнуть
в патине камня в мутации
исключений я всего лишь плоть
отряда плоть излучения или ночи
которую невозможно
избыть отыскать отвергнуть
кажется, осведомленность
о розе ветров спасла бы, однако
ундулирует облако
и басы нежны
глубоки отважны
.
здесь ли еще ты
жан ле февр
идешь ли ты здесь
среди нас
тихий лицом
со знаками назидания
да
ты с нами
чтоб утаить призраков подземелья
перехватить их взгляд
