Create post
L5

Как распутать ветер дневной: Александр Житенев о стихах Алексея Порвина

Мария Бестужева
Фуркат Палван-Заде
Вадим Брень
+1

Александр Житенев — воронежский филолог, автор одной из самых заметных книг последних лет о современной поэзии («Поэзия неомодернизма», 2012). Эта статья, посвященная петербургскому поэту Алексею Порвину, входит в только что вышедшую книгу «Emblemata amatoria», где собраны статьи Александра Житенева последних нескольких лет.

Поэзия Алексея Порвина аутодидактична и медитативна, это свод предписаний, иногда — мантр. Здесь важна обязывающая сила высказывания, его императивность: «очнись», «подумай», «утешься»: «Подумай: сумерки вряд ли вместят / малость молчаний словесных, / а тут — земельный полон взгляд / образов неизвестных».

Поэт чужд всех соблазнов субъективности; «я» в его текстах — всего лишь собирающая линза, и чем она прозрачнее, тем лучше: «здесь на всем — оскомина твоя», «всюду — следы восприятий». Здесь немыслим пафос соблазна, смятения, душевного морока: «Своим отсутствием — главным подарком — / приходящий сумрак ошарашь».

Авторефлексивное «ты» в этой лирике — «субъект молчания»; отказ от сумбурности внутреннего мира, от «изнаночной жизни сомнения» парадоксальным образом предполагает и «выбытие из внятности», недоверие к любым чувственным «алфавитам»: «Такие мхи невозможно прочесть, / слишком беззвучны берёсты».

Искомое: «слаженная прозрачность», «слоистый ветер», «цветение» — мир, который можно «похвалить». Для этого надо суметь «свечереться», совпасть с самим собой в слове: «Человек есть лишь способ для спички — / вспышкой ударить в холода? / Лучше вы себя обезличьте / как ночная тьма — по образу всегда».

Коллажи Андрея Черкасова

Коллажи Андрея Черкасова

Но слово для Порвина — не очевидная ценность: в нем много «грубых касаний», оно может быть «плотским» и даже «испачканным»: «Именем обновленным сдвинешь / не любой предмет, не любого себя». Слово «не выбрано» «побывать всеобщей душой», и это хорошо: «плод в пословесной кожурке» может скрывать пустоту.

Наивное, «внятное» поэтическое слово здесь заменено единством «чувства» и «фразы». При этом «чувство» — менее всего сантимент; «обнимающее», «распахнутое», «отвернувшееся от голоса», оно предстает фокусом самых разных проявлений субъективности: «чувство схоже с поздним двором, / где ты немногими узнан».

Так понятое «чувство» — это и «топос», и связь между «топосами»: «Теплой темнотой нацвиркай / долгожданный замер / чувства, оказавшегося дыркой, / куда утекает сквер». Однако «чувство» — это не только «проем», но и заплата: «темнота многоперстнее / чувствами латает сквозняки / и в мгновениях — отверстия».

Порвинская «фраза» — тоже не совсем словесная формула. В разных контекстах «фраза» подсказывает, на что смотреть, «из фразы» «засевают закат»; «фразу» «омрачает волна», у нее просят «времена» и т.п. «Фраза» — маркер смысловой расчлененности мира, нечто противоположное «клею» готовых связей.

«Фраза» — состояние внутренней собранности слова, которое обретает способность «пристально смотреть», «прощать», «все перешагнуть, что страшное». «Фраза» — то, что позволяет слову вобрать «простор»: «Землю с небом вобрать вперемешку / лишь в чистом поле удается словесном, / спешку подавляя зренья».

И «чувство», и «фраза» устремлены у Порвина к «жидкой форме бытия», к миру в «цепких каплях дождевых». «Растекающаяся» реальность — живая, многовариантная, провоцирующая — единственно интересна: «Чистой лаской — холод ручьевой / вцепился в рот, тишину почуяв: / теченью — применять не впервой / метод цепких поцелуев».

Красота может «хлынуть» через «брешь» в «рассуждающей стене», в «воду пейзажа» можно «нырнуть», а в «словесную промоину» — «провалиться»; «глубины / везде, и даже облако = дно»: «Мало — глубин воды, огня, земли: / строение мира, под погодой / ты роешь смыслы, чтобы смогли / мы все упасть? Смелей работай».

Отсюда — два характерных смысловых хода: открытие слоя под слоем и обнаружение детали в детали. «Слои листвы», «слои мельтешения птичьего», «слои шелеста» превращают созерцание в шелушение, «сдирание» покровов вещей: «Плотницкое дело есть метод / смотреть в предметы, узнавать себя внутри».

Деталь — последнее прибежище «навсегда проясненного зренья»; многократно опосредованная рефлексией, у Порвина «предметность обглодана до самых лучей»: «Чтобы новый вырос — пейзаж, / лунным покоем поливаешь / сторожевое зернышко зрачка / в глазу ночной собаки».

Реальность в этой поэзии создана исключительно семантическими связями; «художественный мир» как набор предметных констант, существующих вне слова, здесь непредставим. Сдвиг референтных связей, всякий раз новое соотношение слов и вещей — главный способ сконцентрировать переживание.

Погруженный в мир вещей, поэт занят прочерчиванием их взаимных тяготений; переназывание реалий и проблематизация их признаков — характерная примета этого занятия: «Ржавчина разъедает волны — / назови ее прошлогодним листом / или отражением утра: / дыра все равно — в пруду».

В создании семантических шифров обозначаются несколько стратегий. Одна из них связана с появлением в тексте своего рода ассоциативной парадигмы, которая, в отличие от развернутой метафоры, предполагает постоянную смену признаков сопоставления и растождествление соотносимых реалий.

Характерный пример — стихотворение «Чувство твое не отлично от многих». Здесь два полюса — субъектный и объектный — связаны через образ поедаемой плоти. При этом каждый из полюсов дан в нескольких проекциях: «прожорливый климат», «верхний простор», «звериная жара» — «плоть чувства», «состав души», «мясо маков».

Этот двойной ход — связывание и расподобление реалий — позволяет решать две основные задачи. Первая — фокусировка значения. В стихотворении «Вечерам вручен — единственный пруд» так конкретизируется топос: «выпасать просторы» — «выгнанные пространства» — «луга душного света».

Вторая задача — расщепление ассоциаций. В стихотворении «Сугроб, ты — обобщенье выстрелов» «снегопад» разнимается на ряд ассоциативных линий: это линия оружия: «жерло», «выстрел»; линия причин: «источники войны», «нутро войны»; линия мужества: «сдавшийся пейзаж», «переход атаки».

Отсылка к сложному узлу ситуативных связей создает двоение смыслов, обусловливает появление альтернативных истолкований текста или отдельных его частей: «Мы тоже значимся внутри плода: / а кто мы — в свете садовом? / Мякотные трещинки, червяки / или невнятные соки?»

Игра со значениями возвращает поэта к дорефлективному единству мира, открывает возможности для перераспределения акцентов внутри лирической ситуации. В основе образа оказывается множество разнонаправленных метонимических сдвигов, отменяющих узнаваемые связи вещей.

Самая простая модель такого сдвига — описание детали ситуации в терминах целого, и целого — в терминах детали. Так в тексте о сыром осеннем вечере появляется «промокший разговор», в миниатюре о деревенской комнате — «дощатый свет», а в стихотворении о городских окраинах — «нашатырный квартал».

Эти сдвиги иногда создают целый ряд последовательных смещений, показывая и спаянность признаков внутри ситуации, и неравновесность любых связей в ней: «Кошка в солнечном пятне / недовольно дергает хвостом, / словно размешивая террасный / нагретый треск, загустевший вглубь».

Главный результат опытов такого рода — эффект упразднения субъект-объектной оппозиции, выход в поле «медиума», где бывшие полюса многократно опосредуют друг друга: «Ветер вращается в жаре, / на себя ответственность приняв / за фразы прохлады пернатой, / за ничью крылатую хрипотцу».

В лирике Порвина этот ход порождает два значимых следствия: такое использование олицетворений, когда субъектность оказывается едва ли не сведена к грамматической условности, и активное освоение «инструментальных» метафор, помещающих «я» в непривычный «вещный» контекст.

«Сумрак», надев «листвяный простор», «сидит под деревом»; «тепло своевольно смотрит»; «пейзаж» «топчется в межрамной духоте, не решаясь войти». Человек сведен здесь к состояниям — причем не своим, а мира: «Ощутите шорохом в пепле, / знайте затишьем в феврале: / первое в пошаговом пекле — / это человек, пригнувшийся к земле».

Эти изменения захватывают и слово, которое обретает способность к овеществлению («отдать бы под охрану свое ничье», «домой вернемся, в жданное слово тоска»), а вместе с тем обнаруживает условность любого соотнесения с вещами («где сок созревшей волокиты, / называемый тобой — добро?»)

Мир, в котором столь значимы семантические нюансы, структурен, но не фактурен; строй вещей здесь важнее формы. Оттого единственный повторяющийся мотив связан с «анатомической» слагаемой реальности — это «волокна» и «нити»: «Лучше смолчать, чтоб стало пряжей — / не слово: столько кругом лежит иных / нитей».

«Волокна» могут прочитываться как «мякоть» вещей: «Свежее мясо полуденных маков / пластают, разделяя на тоску / и северный ветер», а могут интерпретироваться как «текстиль»: «Скорость корпела над узором», сплетая «пыльные шорохи, травы и мельканье / деревенских нагретых домов».

Образ «ткани» при этом соотносим с самым широким кругом реалий: «влажные нити борозды» «разматывает плуг»; «над речной отсырелой душой» «сплелись волокна нежности поздней»; «небо с полем переплетено», не «распутать ветер дневной»; из «тряпицы наших имен» не «выдернуть нить».

«Текстильный» мотив получает многолинейное развитие, обнаруживая целый ряд иносказательных проекций, связанных с «выжиманием» («набряклый сыростью разговор — / разок перекрутит, выжимая, / березняк»), «глаженьем» («на ожидании с узором тканым / складочку грусти проутюжь») и т.п.

«Вытканный рисунок временной» связывает разные проявления «текстильного» мотива, а вместе с тем выявляет его ключевую роль в характеристике пейзажного «простора»: «Внятным марлевым мраком / прудов над пожухлой листвой — / обмотают порхание, вспухшее / от ударов о ветер садов».

«Парусная погремушка», «полотнища звучаний» учат голос «врастать в себя», «бессловесностью обращаться к душе». «Забранный в любованье», поэт адресуется к волне, шмелю, перемене погоды. Следуя за ним, читатель тоже может ненадолго увидеть себя в роли того, «кем вечер выбрал побыть».


Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Мария Бестужева
Фуркат Палван-Заде
Вадим Брень
+1

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About