Стихи Любы Макаревской исследуют тонкую грань между эротическим напряжением и не знающим преград насилием, они повествуют о чувственности, но эта чувственность всегда остается хрупкой, испытывающей непрерывную угрозу со стороны всего остального мира. Эти стихи стремятся выработать новый язык любви, где образы недавнего прошлого вступают во взрывное сочетание с социальными неврозами, так что чувство словно бы постоянно сомневается в своем существовании, тонет в потоках окружающей его речи. Последняя создает для чувства всё новые преграды, и каждое новое стихотворение по-новому решает, как эти преграды могут быть преодолены. Люба Макаревская — главный редактор литературного журнала «СЛЕД». Ее дебютная книга стихов готовится к выходу в серии «Поколение» издательства «АРГО-РИСК» и премии «Различие».
* * *
Как тротил
в детских руках
путь взрывчатых веществ
это путь любви
все еще?
или ее отрицания?
ведь глаза закрываются
перед смертью
и поцелуем
одинаково
конвейер чисел и дат
безотказное производство
нового
и я застываю в комнате
как на опознании
и этот жест
когда ладони скрывают
лицо
равно знакомый
влюбленным и убийцам
и твой взгляд
сфокусированный не на мне
а на повторении
желаемого
в потрясенном
воздухе.
Иллюстрации: Андрей Черкасов.
* * *
Я не могу
не любить тебя
надпись на снегу
мера страдания
как главное определение
подвига
отдельные фразы
доносятся до меня
с утра
проходят сквозь кровь
эстетика насилия
вот я и пишу
это словосочетание
и представляю
себя ребенком
а тебя взрослым
полифония обладания
и сознание
слой за слоем
уходит
считается что любовь
должна быть созидательной
а как же
вывернутые наружу
звуки
палач и жертва
и тот момент
когда твои руки
вцепляются в мои волосы
что я могу сказать
теперь когда
не могу дотронуться
до тебя?
Что в этом году
мое помешательство
на белом
достигло своего
пика
и глаза в отсутствие
снега
медленно сходят
с ума
и вижу себя
в снежном поле
я растворяюсь и таю
в нем
как ложное свидетельство
тают: ноги, грудь,
руки.
Я наконец становлюсь
частью единого
белого пространства
где уже нет
социальных и эротических
ролей
прикосновений
и боли
нет данных и свидетельств
только единение
сплочение
в холодную
белую
ткань.
* * *
Мысль об испытанном
опыте
о границах
собственной чувствительности
как будто
я вижу себя саму
изнутри
и зарождение речи
внутри ребер
и неосознанное влечение
к смерти
и костную ткань
разбавленную кислотой
желания
и еще предельный
эротизм
одного отдельно
взятого однотонного
цвета
и увидеть тебя
или
абстрактное лицо
сведенное судорогой
как за секунду
до взрыва
когда кажется
что вот сейчас
уже никто
не отнимет у тебя
это священное право
раствориться
в объекте любви
войти в список
в огонь
но катастрофа
проходит не касаясь
и уколы памяти
вонзаются
в белое новое
во внутренний ужас
внутренний двор
и влага восходит
и длится
в асфальте
словно кровотечение
и все обозначения
и названия
вливаются в общую
тьму
в общую систему
методично.
* * *
Трава говорит
с нами
новая трава
восходит в нас
и возбуждает
как первый опыт
всегда болезненный
а потом еще
мыло
на пальцах
и слизистой
и ты прикасаешься
ко мне
как будто боишься
разбить.
Мята можжевельник
молодая крапива
обращенная
к коже
зрение касается
их
и опознает
вот дворец пионеров
вот школьный двор
вот все
от чего мы не решились
умереть.
И вот я в зеркале
и в углах губ
у меня собралась
кровь словно
сыворотка
и на юбке
распускается
неудобное
как сердце
пятно
и вдруг вкус
ягод заполняет
собой рот
и отменяет
саму возможность
памяти
даже цифровой.
* * *
Когда мне
было четырнадцать
лет
девочки в школе
изображали
лесбиянок
они собирались
в круг
пели
а потом
целовались
мокрые
деревья
косились
на них
их лица
были как
японские маски
не настоящие
лица
оцифрованные
прозрачные
порнографичные
лица
из взрослого
сна
а в новостях
мелькали
цинковые
гробы
и я знала
буквы
едва ли не
хуже чем
они
меня
хуже
чем незнакомые
руки
могли бы
знать
меня
я учила
наизусть
алфавит
сухое
черное
я
не произносила
слов
пока
деревья
взрывали
окна
как гранаты
с глазами.
* * *
История восхождения
как история боли
граница тела
теперь опровергнута
линия четкая
как между
излюбленных губ.
Рис. 1
Линия сломлена
напряжение стерто
и не может
быть вынесено
за скобки
как судорога
сопровождающая единение
или его отсутствие.
Рис. 2
Данный этап
пройден
и низвергнут
внизу живота
раздроблен как
коленная чашечка
и в конце земли
подходит к горлу
как губы или нож.
Рис. 3
Линия восстановлена
искусственно?
Напряжение утверждает
себя
во мне и других
предметах
их защита снята
окончательно
ее больше
нет.
* * *
Деформированное солнце
двигалось под моими
скулами
когда ты говорил мне
о необходимости сомнения
о всполохах огня
внутри немых гарнизонов.
Но любая идентичность
ускользает от меня
уже нет не только
тебя как тебя
уже нет и меня.
Хоровод красного
внутри крови
внутри ее системы.
Пальцы прикасаются
к деснам едва
совершенное проникновение
за скобками чувств
и эти слова из чужих
губ текстов:
— Он взял…
обрыв обрыв обрыв.
Где разгорается город
голод минное поле
страха
репродукция любви
вспыхивает
над влюбленными
над нами
над стерильным
исчезновением
живущих.
* * *
Когда обоим
больно
разве не это
любовь?
тонкая нить
обезвоживания
пух над губами
и я не могу
говорить
потому что…
Но послушай
до
ведь никогда
не восстановишь
дыхание
после.
Разветвление кожи
и сад уничтожения
где я возьму
твою руку
чтобы поднести
ее к своим губам
как к чреву
огня.
Где алое
выжимает красное
и вот они
не выдерживают
друг друга
на наших глазах
и рассыпаются
в прах
в ночной шепот
в наследие смерти
на страницах
детской книжки.
