Create post
L5

Теплота вещей: о стихах Владимира Аристова

Мария Бестужева
panddr
Фуркат Палван-Заде
+2

О Владимире Аристове часто говорят в контексте поэзии метареализма, в одном ряду с Александром Еременко, Иваном Ждановым и Алексеем Парщиковым. Опыт этих поэтов был крайне важен для русской поэзии восьмидесятых — первой половины девяностых. Во многом именно ими было предпринято радикальное сближение языка поэзии и языка философии, мысли. Метареалисты вернули смысл дескриптивной поэзии — поэзии, сосредоточенной на описании мира, но таком описании, которое не удовольствуется простым подражанием видимым объектам, но создает собственный мир.

Фото и коллажи: Андрей Черкасов

Фото и коллажи: Андрей Черкасов

Аристов одновременно встраивается в этот ряд и выпадает из него: встраивается по общей установке (его тексты — это опыт внимательного всматривания в вещи мира), но выпадает в силу того, что сама фактура его стихов почти не напоминает о «трех китах» метареализма. Фигура Аристова по этой странной окраинности, промежуточности в чем-то родственна фигуре Аркадия Драгомощенко, чья манера также заставляет вспомнить о метареализме, но лишь для того, чтобы тут же о нем забыть.

Московский метареализм никогда не был в полной мере неподцензурной поэзией: напротив, стихи Еременко, Жданова и Парщикова восьмидесятых можно считать последней попыткой выделить себе собственный участок внутри пространства, размеченного официальной литературой. И лишь позднейшие стихи Парщикова пишутся в радикально иной системе координат, взывают к новому, предельно усложнившемуся миру. В стихах Аристова нет и следа работы советской силлабо-тонической машины, но парадоксальным образом его связь с контекстом позднесоветской культурной жизни чувствуется едва ли не сильнее за счет того, что сами эти стихи бережно хранят память о том круге, из которого они вышли:

Исчезли мы из стен,
сохранив лишь плоть под одеждой
цвета невыразимого осенней пропускной бумаги –
прозрачность, дынность, тыквенность…
мы превращались на глазах в плоды иные,
опознавая друг друга где-нибудь, случайно:
у транспаранта трепета ярмарочного грузовика
в месте подобном… кто помнит: «Форос», по-гречески — «дань»?

Это очень социальная поэзия, но ее социальность чувствуется в оговорках, в обилии посвящений и намеков на неведомые читателю обстоятельства, во фразах, обращенных к неизвестным (или — напротив — известным) нам людям. В конечном итоге, в обилии местоимения ты, превращающем стихотворение в диалог с неведомым собеседником, присутствие которого всегда чувствуется за пределами текста.

Эта поэзия скрывает особую «теплоту», знакомую по дружеским посланиям первой трети XIX века — так же как в этих стихах, у Аристова повседневная жизнь словно бы окутана облаком смысла: это не пустая череда часов и дней, но некая целостность, и каждое мгновение внутри нее обладает собственным неповторимым смыслом. Эта «осененность» смыслом может быть даже избыточной: ни одна вещь не может появиться здесь просто так, сама по себе — ее всегда будет сопровождать ворох обстоятельств, позволяющий нам понять, что эта вещь возникла в стихотворении не случайно, что у нее есть собственное место в истории. Но для того, чтобы прикоснуться к этой истории, нужно быть готовым почувствовать себя частью этого круга, увидеть смысл в каждом запечатленном мгновении, а именно это подчас и оказывается сложнее всего:

Разрезы кровли, утренние тени, свет
резкость голубиных крыл
и гул в глубь двора
растерянно откуда-то так попадает.

Держа письмо
перед собой
на водной пелене
не прикоснувшись к чернилам –
их смоет непутевая вода.

Лишь завороженно следил
как бурлила и пропадала драгоценность
в воронку с правым завитком.

По ногтю тень прошла
лицо бумаги обескровилось
недостоверно было в молчании
всё, что я мог сказать
по причине твоего ухода.

Такое «дружеское» внимание к вещи приближает стихи Аристова к фотографии и другим визуальным искусствам: слова здесь всегда скрывают изображение — то, что поэт видит, перемещаясь по Москве или другим городам, и что под его взглядом обрастает плотью смыслов. Причем важны здесь именно города — пространства, где каждый камень может таить историю, где говорит сама планировка улиц. Города и «промежуточные пространства» — вокзалы (несгораемые ящики встреч и разлук), остановки общественного транспорта — места, не принадлежащие никому и потому особенно нуждающиеся во внимании поэта (среди стихотворений Аристова можно найти стихи о вокзалах в Риме, Берлине, Венеции, о подмосковных полустанках).

Эти стихи приводятся в движение рутинной повседневностью, и она выступает здесь фоном, позволяющим пристальнее рассмотреть самые привычные вещи. Но вещь, чувствуя на себе взгляд поэта, отвечает на него, и словно бы сама начинает двигаться навстречу, раскрываться взгляду. Мы словно бы погружаемся в те сны, которые видят вещи, и они постепенно захватывают нас, делают нас частью этого туманного и загадочного мира:

На каменном школьном крыльце ты лежал,
обнаженный, как нож
В глубине двора черная зелень кулачком шевельнулась
И шумел дождь во сне чужом
Прекращаемый взмахом ресниц

Ты упавший лежал не прикрытый ничем, юный,
ни пергаментом титулов
ни имен, вписанных в книгу вовне
не прикрытый ничем, кроме одежды

Снега шум в кулаке твоем, равномерно сжимавшемся,

слышен был — это шум

безвозмездных часов

На ступенях, на обшарпанном пенном крыльце

перед дверью в нелепую зелени бездну…

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Мария Бестужева
panddr
Фуркат Палван-Заде
+2

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About