Дружба, или 1+1=1

Во время допроса Гая Блоссия, друга преследовавшегося Римом Тиберия Гракха, первого спросили, на что он был бы готов ради второго.

— На все, — запальчиво ответил Блоссий.

— То есть как это на все? — воскликнули римские консулы. — А если бы он приказал тебе сжечь наши храмы?

Блоссий заявил, что его друг никогда бы не попросил его об этом.

— А если бы он все–таки это сделал? — настаивали они.

— Я бы повиновался, — уверенно ответил Блоссий.

Пересказывая эту смелую историю, Мишель де Монтень критикует Блоссия за то, что тот отступился от невозможности подобного приказания со стороны Гракха. По Монтеню, тайна истинной дружбы состоит в том, что воля одного становится волей другого.

Блоссий никогда бы не пожелал сожжения римских храмов, и именно поэтому этого никогда бы не пожелал, и тем более не попросил ближайшего друга, Гракх. Монтень считает, что вопрос римских консулов можно заменить эквивалентным, но гораздо более понятным:

— Сжег бы ты наши храмы, Блоссий, если бы твоя воля приказала тебе это?

Таково дружеское единение.

Разумеется, речь идет о настоящей дружбе, а не приятельском эрзаце, основанном на посторонних интересах и тому подобной чепухе. Вместо двух друзей появляется один, но содержащий в себе обоих. Один доверяет другому так же как себе, и даже еще больше, как бы нелепо это ни звучало.

Вместе с предельной дружбой Блоссий обнаруживает перед римскими консулами и предельную откровенность этой дружбы — он действительно готов на все ради Гракха и не боится в этом признаться даже под угрозой смерти.

Обнаружение зазора

Однако несмотря на весь очаровательный пафос приведенных рассуждений, не получается отделаться от едва уловимого ощущения их неточности. Как бы ни были близки два друга, им не суждено стать одним. Воля одного, коль уж мы заговорили об этом, не может стать волей другого, кроме как исчезнув.

Даже один человек никогда не равен самому себе — он постоянно меняется, обнаруживая все разрастающийся зазор с собой прежним. Возможно, именно этот зазор между близкими друзьями, его непреодолимость, неисчерпаемость и влечет их друг к другу, одаряя иллюзией полного единения.

Есть Гай Блоссий и есть Тиберий Гракх. Блоссий готов умереть, но не подвергнуть сомнению безграничность дружбы с Гракхом. Гракх поступил бы точно так же на его месте. Но допустил бы он словесную решимость Блоссия перед римскими консулами, имей возможность повлиять на ситуацию?

Думаю, что нет. Гракх предпочел бы более мягкий ответ Блоссия, дабы не распалять кровожадность Рима. Но сам он на месте Блоссия ответил бы ровно так же, как ответил тот.

Это и есть расхождение воль, отсутствие их окончательного единства. Несмотря на исключительную силу притяжения, воль все равно остается две. Поэтому друзья не сплетаются намерениями до полной неразличимости.

Наказывая Блоссия за готовность пойти на все ради Гракха, римские консулы пытались наказать преследуемого Гракха. Репрессивная свирепость проявлялась здесь в виде неразличимости преступника и его друга; или окончательного единения их воль: один вместо двоих.

Модерн, или 1+1=2

Мишель де Монтень пытался преодолеть зазор между близкими друзьями в XVI веке. А спустя столетие появилось исчисление бесконечно малых (Лейбниц, Ньютон), в котором математики настолько ловко научились обращаться с микроскопической разницей, что посчитали ее полностью преодоленной.

На этом открытии была построена новая математика (дифференциальное и интегральное исчисление), положившая начало Новому времени. Новое время, или модерн, радикально отделяет одного человека от другого. Нет и больше не может быть никакого слияния, разве что временная коллаборация в борьбе за свои экономические интересы.

Из индивида, в которого модерн обратил человека, постепенно изымается все то, что могло бы вызвать у него безусловное (и бескорыстное) влечение к другому. Несколько позже, уже в XX веке, другие и вовсе будут приравнены к аду (Сартр).

Новая наука стала продуктом устранения бесконечно малого остатка, институционализированного математически. Одновременно с этим модерн минимизировал человека, отбросив от него все лишнее. В конце концов модерн сделал невозможным любое слияние двух воль.

Человек, сокращенный до индивида, не может больше дружить в понимании Гая Блоссия или Мишеля де Монтеня. Другой всегда настолько далеко, что даже увидеть его — уже непросто. А уж разобраться в замыслах другого и его внутреннем устройстве, каким бы убогим оно ни было, и вовсе непосильная задача.

Перешагнув через онтологический разрыв, выраженный в математических терминах, модерн перешагнул и через человека, украв у него не только дружбу, но и другого, ставшего равнозначным преисподние.

1+1=0

Чудесным летним днем новый человек выходит из дома и направляется в парк. Ему хочется немного развеяться, сменить декорации пустой бетонной коробки, в которой он живет. В парке он скоро натыкается на веревку с петлей на конце. Из нее вытащили повешенного, а саму ее забыли убрать. Но как же это удобно — петля другого — которая может сослужить службу и ему. Человек забирается на коробку, сует голову в петлю, элегантно затягивает и отбрасывает коробку. Он суммирует себя с другим, которого никогда не видел, и обращается наконец в окончательный ноль.