Чернь и слякоть
Посвящается старости
Зимний воздух пах сыростью.
«Занемогла, чертовка» — подумала Татьяна Ивановна Сныткина, тяжело откашливаясь желтеющей густой мокротой и равнодушно глядя по белым пустым сторонам. Затянувшись потемневшей, сильно размякшей и оттого противной на вкус сигаретой, Татьяна Ивановна сплюнула в жестяное ведро, одиноко стоящее у входа в метро «Тимирязевская», и тяжело выдохнула остатки дыма, скопившегося на дне легких. Поправив розовые лямки своего поношенного детского рюкзака, найденного три года назад на здешней придомовой помойке, и сжав покрепче деревянную ручку тачки, Татьяна Ивановна начала аккуратно спускаться вниз, вышагивая скользкие ступени подземного перехода. Толкая поскрипывающую тачку перед собой и тяжело дыша папиросным дыханием, Татьяна Ивановна пересчитывала истертые угловатые выступы, покрытые пачкающей коричневой слякотью, отдаленно похожей на густой расплавленный шоколад.
Выходящие из метро люди обходили Татьяну Ивановну, вежливо пропуская вперед ее нагруженную доверху тачку. Основание тачки представляло собой надежный стальной каркас, окрашенный синей краской и
Татьяна Ивановна глубоко дышала. Не думая ни о чем существенном, а только переваливаясь с ноги на ногу, Татьяна Ивановна дошла до предпоследней ступени, косо глянула на проходящую мимо женщину с алым букетом в руках и тут поскользнулась, издав неудержимый охающий звук, слишком похожий на стон утомившегося человека. По-детски согнув колени и вытянув шею вперед, словно собираясь подолгу вглядываться в даль, Татьяна Ивановна качнулась в обратную сторону, небрежно облокотилась на холодную ручку тачки, сохранив при этом равновесие. «Господи, помоги…» — глухо прошептала она, переживая сердечным постукиванием последствия потрясения.
Переступив последнюю ступень и оказавшись в темном помещении подземного перехода, Татьяна Ивановна стала держаться правой стороны — подальше от движущегося людского потока. Пройдя несколько шагов, попеременно хлюпающих слякотью, до мутных стеклянных дверей с крупной отпечатанной надписью «Вход», Татьяна Ивановна закашлялась и встала возле пыльной кафельной стены. Медленно сняв со спины рюкзачок и раздвинув почерневшим пальцем сломанную застежку-«молнию», Татьяна Ивановна достала намотанный на обыкновенную скалку рулон жесткой туалетной бумаги, отмотала длинный кусок и принялась тихо сморкаться.
В этот момент кто-то больно толкнул ее в плечо. Татьяна Ивановна обернулась, моргнула близорукими глазами, надеясь отыскать обидчика, но единый поток толпы, в миг окруживший женщину, уже успел непроглядно сомкнуться, скрыв в себе виновную тень.
«Черт из подворотни… » — проговорила Татьяна Ивановна, безразлично сжав влажный комок туалетной бумаги. Спрятав рулон обратно и тяжело перекинув рюкзак за спину, Татьяна Ивановна сильнее прежнего сжала деревянную ручку тачки и двинулась напрямик к самой крайней стеклянной двери.
Подойдя вплотную и держа поскрипывающую тачку позади себя, Татьяна Ивановна стала толкать тяжелую дверь, сдерживаемую плотным потоком теплого воздуха, несущегося откуда-то из глубины. Ослабленная рука Татьяны Ивановны дернулась, дверь моментально подалась назад и тупо ударила пенсионерку в лицо. Татьяна Ивановна отшатнулась, повалила скрипнувшую тачку на мокрый от слякоти пол и косо осела, припав затылком к пыльной вентиляционной решетке. Внутри памяти протяжно загудела дрель, теплеющая кровь потекла из ноздрей женщины, где-то за ушами она услышала пронзительный голос январского холода — перед закрытыми глазами Татьяны Ивановны раскрылось черное траурное полотно, напоминающее по своей ширине и длине сумбурную человеческую жизнь. Старуха Сныткина совсем не запомнила, отчего потеряла сознание.
… ()… ()… (ять)… (такое)… (Женщина, вам плохо?)… (Стой)…(Что ж за то)… (Посмотри)… (ять)… (кровь идет)… (Воды, дай)… (давление?)… (Ее дверью ударило)… (у-ккка)… (Тачка ее?)… ()… (К стене винь)… (Кать, кошка в сумке…)… ()… (Нет)… (Да ты прысни прям на нее)… (Лоб, смочи)… (Побольше)… (Надо вызвать все равно)… (Кать, мы опаздываем)… (И что)… (мимо пройти ?)… (Платки бумажные дай)… (Сука, что ж за )… (Молчи,)… (Женщина, меня слышите?)… (Отойди, пусть пройдут)… (Такое чувство, что)… (Да,насрать)… (Так и есть)… (Женщина?…)… (Смочи платок, лицо ей)… (Все смотрят)… (Бабуль, давай)… (Может, того?)…(какой «того», пульс)…(Как проверять ?)… (ну?!)… (Два под подбородок поставь)… (Выше и правее)… (Вот)…()… (Вроде чувствую)… (Пульсирует?)… ()… (Живая)… ()… ()… (Да что будет)… (, молчи)… (Надо косынку ее)… (Саш, подержи)… (Господи, крови сколько)… (Ты к ноздрям прижми, голову ей)… (Да не останавливается, Саш)… ()… ()… (ять не останавливается!)… (Скорую вызывай!)…(ждешь)… (У меня не ловит, сука)…(как в гробу)… (Работников позови)…(Слышишь?)… (ты посмотри на их)… (вай!)… (Бабуль, давай, очнись)… (Очнись, ну)… (И всем все равно)… ()… ()… ()… (Да, здравствуйте, женщине)… (дверью ударило)…(В лицо)… (Ну, а как )… (Вон крови сколько)… (Сейчас скорую)… (, аптечку неси)… (У Оли лежит, ты)… (Так, вам)… (быть свободны)… (как же?)… (, мы сейчас же вызовем)… (Платки и воду, пожалуйста)… (Удачи)… (Тетя, ты?)… (Спирт ищи)… (Как ее дверью ?)… (Да-а-а!)… (Еб так нуло)… (Хрен его знает)… (Не давление?)… (его знает, сквозняком)… (Ничего)…(Бабка, дыши носом)… (позвонил?)… (Оформлять не нужно)… ()… (, бабка, дыши)… (Придержи ей)… (Вот так)… (Ну не может так дверью)… (На бомжу не )…(У ней там кошка ?)… (Пусть орет, не трогай)… (Вот. Останавливается)… (Кровь)… (в себя приходит)… (Погоди-погоди)… (Вот так,)… (Медленно, спокойно)… (Тетя, дышим)… (дышим, слышишь)… (Сейчас глаза откроет)… (Здравствуйте!)… (Здравствуйте, вы меня слышите?)
Слабо сощурившись, Татьяна Ивановна с трудом открыла пока еще беспомощные глаза. Перед ней, грузно сидя на корточках и покачиваясь из стороны в сторону, находился младший лейтенант полиции Сакуров, дежуривший этим утром в шумном вестибюле станции. За сутулой спиной Сакурова, пустив руки по швам оранжевого светоотражающего жилета, вырастал безликий служащий Московского метрополитена — его лицо Татьяна Ивановна упорно не хотела видеть. Младший лейтенант Сакуров придерживал Татьяну Ивановну за плечо, медленно сжимая и как бы массируя грубый рукав рыжего пуховика пенсионерки. В правой руке он держал наготове коричневый флакон нашатырного спирта и ждал чего-то своего. Татьяна Ивановна медленно приходила в себя. Попеременно оглядывая голову и ноги мутнеющей фигуры лейтенанта Сакурова, она начинала узнавать и слышать равнодушное движение множества звуков, прослеживать невообразимо долгое, долгое и тягучее, гармоничное их слияние, с последующим перерождением во всесильное и одновременно мертвое — в это отчетливое мгновение звуки для Татьяны Ивановны Сныткиной превращались в людей, в людей, чья судьба сразу же казалась ей изначально предопределенной и не слишком впечатляющей, Татьяна Ивановна слышала их взывающие голоса, отвечающие всем нравственным и безнравственным поступкам, совершенным когда-то в ее заново помолодевшем сознании.
«Женщина, посмотрите на меня. Смотрите. Вы здесь? Женщина! — плотный голос лейтенанта Сакурова прерывал спазмы духа Татьяны Ивановны и заставлял ее вернуться в мокрую сквозняковую реальность, — Вы видите мою руку? Чья это рука?»
Татьяна Ивановна покосилась на нелепо выставленную вперед толстую ладонь лейтенанта Сакурова и
«Вы чувствуете себя получше? Меня слышите? Бабуля-я! Скорая сейчас подъедет… Нам бы подготовиться. Ты говорить сможешь? Нужен паспорт, какой-нибудь твой документ. Слушай внимательно. У тебя при себе имеются карманные члены? Дилдаки карманные ты имеешь? Носишь их при себе? Слушай: в школе меня прозвали «Карандашом», только не в честь того щекастого клоуна, а за частые развлечения в мужском туалете. Как, интересно история начинается? Слушай. Развлечения эти были стандартные, всегда по привычному сценарию. Обычно все происходило на третьем этаже, в правом крыле, недалеко от кабинета истории. Пацаны приносили цветные карандаши и заржавелые копейки на оплату, я засовывал карандаши в себя, охая и ахая от мнительного удовольствия. Так я давал представления на переменах и даже во время уроков — Витька Болт вставал в дверях и продавал билеты, бессовестно зарабатывая на моем таланте, я ничего не говорил Витьке, ведь у него, ко всему прочему, было право приватного представления — тогда мы оставались одни, Витька Болт держал дверь, я засовывал карандаши в себя и терпел унижения сам не знаю зачем. Но мне, если вдуматься, было глупо тогда обижаться, я зарабатывал легкие деньги довольно оригинальным способом и жил получше других одноклассников…» — говорил сам с собой младший лейтенант Сакуров, все быстрее и быстрее массируя рыжий рукав пуховика Татьяны Ивановны и словно бы не замечая происходящего вокруг.
Повернув деревенеющую голову в поисках источника щекочущего звука и более не слушая рассказ младшего лейтенанта, старуха Сныткина с трудом попыталась подняться. Первые попытки не были удачны. Высвободив руку из онемевшей ладони младшего лейтенанта Сакурова и нетвердо встав на одно колено, Татьяна Ивановна облокотилась плечом на вентиляционную решетку и попыталась распрямиться. Раздраженные возгласы младшего лейтенанта, бессильно обращенные к самому себе, были напрасны — ждать и слушать Татьяна Ивановна более не могла. Именно теперь, поднимаясь все выше и следуя за притягивающим источником жалостливого звука, Татьяна Ивановна Сныткина вспомнила истинную цель своего нахождения в этом мире. Приняв помощь оранжевого служащего, который сейчас же бросился поддерживать старуху, Татьяна Ивановна неспешно дошла до кургузой тачки и наконец твердо остановилась. Ласково глянув в угрюмую ровность лица оранжевого служащего и не найдя на ее поверхности ни малейших следов человеческого, Татьяна Ивановна оживленно проговорила: «Так двинем же все на юг, ближе к солнцу!».
Сомкнув и разомкнув глаза, Татьяна Ивановна Сныткина обернулась и посмотрела на младшего лейтенанта. Сакуров все так же сидел на корточках, только глаза его были плотно прикрыты морщинистыми веками, а искусанные губы беззвучно вышептывали неестественные обрывки слов. «Сук-ка ста-рая. Жа-а-дно заколдовала» — тщетно старался выговорить Сакуров. Рука младшего лейтенанта продолжала массировать пустое пространство, тщательно разминая притаившийся в нем затхлый воздух. Вскоре лейтенант Сакуров почувствовал, как время безжалостно и равнодушно сжало его преждевременно состарившуюся простату, заставив в одночасье замолчать.
Ласково погладив Володькину спортивную сумку и подождав, пока жалостливый плач внутри поутихнет, Татьяна Ивановна взялась за деревянную ручку и, как во сне, побрела дальше, в сторону серых облезающих турникетов старого советского образца, не обращая ни на что живое своего молодеющего любопытного внимания. Старуха Сныткина уже не видела, как со спины к лейтенанту Сакурову тихо подошел оранжевый служащий, грубо поднял его за волосы и повел в тайное служебное помещение. Всю эту процедуру обезумевший служащий Метрополитена по-прежнему проделывал молча и словно бы нехотя.
Дойдя до высокой пустеющей будки дежурного, Татьяна Ивановна остановилась и стала ждать. Она наблюдала, как широкая, единая масса тел пассажиров протискивается сквозь стальную границу, поочередно пересекая время и пространство, открывая для общего коллективного сознания неведомый простор пугающих земляных глубин. Татьяна Ивановна восторженно охнула и в предвкушении так крепко сжала ручку тачки, что дерево не выдержало внезапного сдавливания и тут же срослось с ее влажной от волнения ладонью. Однотонная людская масса, со всех сторон окружившая пенсионерку, по-прежнему ничего не замечала.
Собравшись с силами и оттолкнувшись правой ногой, Татьяна Ивановна ринулась вперед. Яростно прислонив к желтому неморгающему глазу турникета свой истлевающий льготный билет, пенсионерка без оглядки покинула время. В следующую же растянувшуюся секунду она почувствовала, как
Московский метрополитен не пускал Татьяну Ивановну. Он откровенно побаивался старуху Сныткину, успев заранее наслушаться непонятных и темных историй о ее колдовстве — сплетни разносились по сквозящим туннелям подземного мира со скоростью гудящих поездов. Долгое время царственный Метрополитен терпеливо ждал внезапного появления пенсионерки, готовясь к последовательной защите своих территорий, да только Татьяна Ивановна предусмотрительно старалась пользоваться уже порабощенным ею наземным транспортом. Теперь, когда старуха Сныткина должна была неукоснительно выполнить свое предназначение и спуститься сквозь пространство и время во мрак, она попала в ожидаемую ловушку. Метрополитен не желал больше ждать. Он безжалостно отторгал Татьяну Ивановну, как здоровый организм безжалостно отторгает вирус.
Удары плавно касались Татьяны Ивановны, все глубже и глубже вбиваясь в ее рефлекторно сжимающийся пах. Старуха Сныткина зависла на месте, беспомощно ощущая, как
Здесь, распластавшись на пахучем дне, она наскоро принялась молиться. Молилась она Володьке, преждевременно состарившемуся Сыну рода человеческого, рожденного от нечистого соития с бесчестным абортом. Глаза Татьяны Ивановны закатились. Прижавшись избитым пахом вплотную к полу, старуха Сныткина стала вожделенно ерзать всем телом, стараясь с точностью попадать в шумный такт хлопающего турникета. Расширяющееся пространство продолжало сжиматься над ее, теперь уже непокрытой, головой. Лапы турникета вдавливали пенсионерку в пол, тщетно пытаясь прервать ее низменную молитву. Проговорив про себя мысленные силуэты слов, Татьяна Ивановна вытянула язык и слизнула с пола кусочек выпавшей из утробы плоти, вымоченной в собственной крови. На мгновение ей показалось, что плоть эта носила в себе сокрытый, но все же узнаваемый пряно-хлебный вкус. Проглотив растворяющуюся во рту плоть и слизнув с пола побольше жидкой крови, старуха Сныткина посмотрела вперед, в сторону пропасти движущегося эскалатора. Ее взгляд уставился на белеющую молочным пятном облезлую кошку.
«Подсобил Володька, не оставил, родной» — слезно прошептала Татьяна Ивановна и
Молочная кошка неустанно смотрела на ползущую женщину, конвульсивно подрагивая хрящеватым хвостом и выжидая момент. Подпустив Татьяну Ивановну ближе и тут же захрустев худосочным тельцем, молочная кошка изломанно извернулась, совершила несколько угловатых прыжков в сторону ступеней эскалатора и скрылась в его широком зеве.
«Спасла, неженка, спасла, ласковая…» — радостно причитала Татьяна Ивановна, резво подползая к движущимся ступеням эскалатора и отплевываясь горькой кровью. «Куда ж ты без меня, попрыгунья, попрыгала?» — спросила старуха сама себя, схватившись здоровой рукой за холодную ступень эскалатора и как бы высматривая внизу белесую кошачью тень. Блестящие ступени грубо врастали одна в другую, освещенные холодным ламповым светом — в следующее мгновение старуха Сныткина почувствовала, что переворачивается в пространстве. Теперь голова ее висела над пустотой, а ноги, согнутые в коленях, сдерживали тяжесть давящей сверху тачки. Сросшаяся рука онемела и никак не хотела высвобождаться. Татьяна Ивановна с трудом посмотрела назад и безмолвно ужаснулась. Вокруг нее не было ни души. «Не спокинь, Володька» — прошептала про себя Татьяна Ивановна и совсем по-девчачьи заплакала. Слезы мелко закапали вниз по ступеням, розовый жар охватил вздрагивающие старушечьи щеки. Татьяна Ивановна постаралась подняться, схватиться рукой за резиновый поручень и обо
Рюкзак слетел с мягких плеч. Татьяна Ивановна не почувствовала, как скоро захрустели ее израненные ноги. Оказавшись на холодном мраморном полу станции старуха Сныткина по инерции движения своего мягкого тела продолжала переворачиваться с живота на спину еще несколько секунд. Вся ее как бы скомканная фигура моментально вжалась в пространство рыжего пуховика, а тело начало рассыхаться, как рассыхается ствол омертвевшего дерева. Татьяна Ивановна не могла открыть глаза — темное траурное полотно вновь мысленно раскрылось перед ее разбитым сознанием. Вдыхая и выдыхая спертый воздух и конвульсивно вращаясь вокруг своей оси, старуха Сныткина старалась сконцентрироваться на своем дальнейшем пути и терпеливо молодела. Только молочная кошка преданно ходила вокруг хозяйки и безмолвно мяукала, косо раскрывая свою крохотную пасть. Сознание пробудилось благодаря крови — в
Платформа была пуста. Быстро и ловко перевернувшись на живот, Татьяна Ивановна наконец определила, что ее онемевшая рука более не скована тяжестью тачки, которая отчего-то валялась слишком близко к краю платформы. Старуха Сныткина рванулась с места, пытаясь доползти до своей стальной ноши, но плотный поток туннельного воздуха, выталкиваемый приближающимся поездом, громко сбросил тачку на рельсы. Старуха Сныткина отшатнулась. Послышался резкий лязгающий звук. Лицо Татьяны Ивановны подернулось мелкой рябью морщин. Бросившись в противоположную сторону, ко второму приближающемуся поезду, Татьяна Ивановна увидела дрожащую молочную кошку.
«Чего глазками-то таращишься, красавица…» — еле слышно проговорила старуха Сныткина и застыла на месте. Молочная кошка, махнув хрящеватым хвостом, резво прыгнула под второй поезд. В голове Татьяны Ивановны помутилось, а в глазах тут же заблестели слезы. Сдавив внутри слабый вопль, полный слепого отчаяния, старуха Сныткина поползла к скамейке, находившейся здесь же, на станции. Спрятавшись под скамейкой и свернувшись в саму себя, Татьяна Ивановна стала надсадно плакать и пуще прежнего молодеть. Слезы текли по серому мрамору, расползаясь капилярной сетью и стекая прямо на контактные рельсы. Неудержимый поток затапливал станцию. Платформа быстро заполнялась отчего-то нагими людьми, и все они были по щиколотку в слезах Татьяны Ивановны, но
«Володя! Не остави, родной! Яко твое есть царство и сила и слава…» — мысленно взмолилась Татьяна Ивановна, засунув черный палец в рот, и
«Добралась я, Володька!» — вырвалось у Татьяны Ивановны от переполняющей радости и ликования, но ее никто не услышал. Усевшись на коричневом сиденье поудобнее и наконец отдышавшись, старуха Сныткина стала излечиваться с невероятной скоростью. Она чувствовала, как зашевелились ее кости, будто бы мысленный чудотворный костоправ водит ее по бесконечному кругу жизни и лечит, лечит, лечит… Поезд закрыл свои двери и двинулся на юг, вниз по серой ветке.
Оглядев находящихся в вагоне, Татьяна Ивановна стала думать о низменном и греховном. Ей чудилось, будто все эти нагие люди прыгают и танцуют в
Всматриваясь в толпу, она хотела, чтобы все эти голые люди в момент оделись, сокрыли духовный срам, и
В воздухе застаивалась туннельная пыль. Беременная женщина дошла до середины вагона, встала по центру и развернулась к людям. Вытащив из кармана пуховика моток черных проводов, беременная женщина нажала на кнопку. В следующее мгновение поезд тряхнуло, беременная женщина вскрикнула пронзительным воем, кровь холодной рекой хлынула
Татьяна Ивановна вышла из поезда на своих ногах, совсем не ощущая ломящей боли. Без труда поднявшись на поверхность, старуха Сныткина оказалась возле станции метро «Речной вокзал». Оглядевшись и надышавшись вдоволь свежим портовым воздухом, Татьяна Ивановна стала ждать подруг. Вскоре из метро вышла женщина лет шестидесяти, очень похожая на обычную пенсионерку. Позади себя женщина везла двухколесную тачку.
«Здравствуй, Танюша, — бодро и одновременно размеренно проговорила та женщина, остановившись возле старухи Сныткиной, — Готова ли ты? Где твоя тачка?»
Татьяна Ивановна будто проснулась после тяжелого сна. Оглядевшись по сторонам и не найдя, что ответить, старуха Сныткина уставилась в собравшуюся у себя под ногами слякоть. Женщина подошла к Татьяне Ивановне ближе и заглянула в ее лицо, как заглядывают любопытные дети в открытое настежь окно. «Где твое тело, Танюша?»
Татьяна Ивановна ничего не ответила и посмотрела на серое, такое же слякотное и мокрое, небо. «Я останусь с Володькой», — твердо проговорила она через мгновение. Женщина зевнула со скуки.
«Танюша, мы возлагали надежды…» — медленно и равномерно прошептала она, оправившись от приступа зевоты. Татьяна Ивановна поглядела на тачку женщины и лишь захлопала наивными близорукими глазами. Женщина повернулась к своей двухколесной ноше и отвязала привязанный к ручке пластиковый пакет. Из пакета высунулась игривая щенячья мордочка, нежно обнюхивающая руку женщины.
«Спи, Степушка, спи…» — зашептала женщина и мордочка щенка тут же погрузилась в сон. Женщина раскрыла застиранный мешок, подвязанный к основанию тачки, и показала старухе Сныткиной свое бледное, скукоженное бескровное тело.
Татьяна Ивановна по-детски улыбнулась и махнула рукой на окружающий мир. «Прости ты меня, Настасья…» — вымолвила старуха Сныткина.
Молча завязав мешок и повесив пластиковый пакет на место, женщина взялась за ручку тачки и побрела к стоящим неподалеку автобусам. Пройдя десять пошатывающихся шагов, она обернулась и крикнула: «А ведь хорошая санатория! Пожалеешь, Танюша!».
Татьяна Ивановна зачем-то утвердительно кивнула. Женщина повернулась и направилась к кучке пенсионеров, собравшихся на автобусной остановке. Все они держали наготове свои нагруженные доверху тачки, все ждали чего-то особенного, мысленного разрешения их упущенной жизни, встречи со светлым прошлым или чего-то поистине неизъяснимого. Совсем скоро подъехал автобус, пожилая кучка просочилась в входную дверь, спешно стала рассаживаться. Старуха Сныткина смотрела им вслед и сдержанно о
Вернувшись домой, старуха Сныткина сразу же поспешила к Володьке. Володя, всечеловеческий сын и богочеловек, рожденный от нечистого и бесчестного аборта, лежал в ванной, доверху засыпанный землей. Из земли, у самого края ванной, торчала пластиковая трубка, служащая Володьке жизненно важным дыханием. Татьяна Ивановна сбросила пуховик и встала напротив своего сына. Надкусив почерневший палец, она прикоснулась к трубке. Живительная кровь потекла по пластиковым стенкам. Здесь, находясь под защитой кафельной ванной комнаты, Татьяна Ивановна более всего сожалела о том, что никогда не прикоснется к младенческим Володькиным ножкам.