Эльфрида Елинек (нем. Elfriede Jelinek) — австрийская романистка, поэт, лауреат Нобелевской премии 2004 года по литературе, а также ряда др. премий (Генриха Бёлля, (1986)., Г. Бюхнера (1998), Г. Гейне (2002), Ф. Кафки (2004)). Слава к Елинек пришла еще в 1983, когда вышел ее ставший едва ли не самым знаменитым роман "Пианистка", экранизированный в 2001 г. М. Ханеке. Двумя годами позднее, в 1985, на театральной сцене был поставлен "Бургтеатр" (Burgtheater), спектакль, в котором обыгрывались попытки Австрии распрощаться со своим национал-социалистическим прошлым. Тема австрийского нацистского прошлого впоследствии легла в основу ряда произведений Елинек и спровоцировала нападки на нее со стороны Австрийской партии свободы в 1995 г. и дальнейший авторский запрет на театральные постановки на территории Австрии.

Нижеприведенное эссе относится к периоду позднего творчества писательницы и было опубликовано в 2004 году.

Ходить в школу — все равно, что отправляться на смерть, но кто подозревает об этом? О смерти после не расскажешь. Но ведь и школу человек познает лишь тогда, когда она остается позади. И это именно то, что их объединяет. Никто даже не знает заранее, чем все закончится, да и закончится ли (по большей части, конечно, все заканчивается не так уж и плохо).

У меня было четкое представление о школе, поскольку в раннем возрасте я уже посещала детский сад при монастырской школе, и одно мне стало ясно наверняка: дальше будет только хуже. Моя душа дребезжала, скитаясь вместе с душами других, поскольку ее окружали неистовой опекой и возлагали на нее гораздо больше работы, нежели на тело. Между прочим, на последнее даже в гимнастических упражнениях было принято надевать телесные штаны до колена с той лишь целью, чтобы никто их не видел, а обозревал лишь душу, за которую шла борьба с дьяволом путем добротных трудов и жертв. Напоказ их носили с чистой душой, а также, в зависимости от толщины родительских кошельков, с тонкой или широкой перевязью, служившей наградой за послушность и успехи. Сегодня бывшие носительницы этих самых перевязей говорят мне, что подобная интерпретация злонамеренна. Говорят так, словно до сих пор горят желанием положить руку на грудь, где в глубине невидимо обитает величайшая преданность цели этого государства и его общепринятой религии. Разумеется, роль нужно играть, чего бы она ни стоила, ведь сегодня эти самые носительницы принадлежат к сословию лучших граждан: почти все стали академиками или женами академиков. Нет, я не принадлежу к их классу, а ведь это же было целью школы — чтобы человек стал кем-то значимым. В монастырской школе я училась мгновенно снимать и надевать маску благочестия на лицо, в зависимости от того, где эта самая маска должна была разорваться.

Что в школах повсеместно одинаково, так это то, что их необходимо выдержать, и монастырские школы не исключение. Молитва в них никогда не бывает лишней — нужно же уметь произвести впечатление в присутствии господа. На учителя смотрят прилежно и преданно, чтобы ей не пришла в голову мысль заглянуть под парту и, о господи, найти там тетрадь с Микки Маусом! Во время первого причастия на картину господа и матери его глядят пылко и со страстью. В школе запрещено все, и тетрадь с Микки не исключение. Во власти школы все проверять и подвергать дальнейшим экзаменам любого. Тяжелое испытание. Мне и по сей день невыносима сама мысль о том, что кто-то может концентрировать в своих руках столько власти, чтобы требовать какого-либо умения от другого, которое всегда так бесцеремонно вырывает человека из его привычной обстановки. Умение должно происходить из внутренних побуждений, но вместо этого его всегда кто-то подгоняет, торопит, для того, чтобы оно превратилось в состояние цели, ведь в этом и суть воспитания: важна лишь цель и ничего на пути к ней.

Пустые результаты, глубочайшее измельчание и никакого лучшего пути в дальнейшем; первое школьное время, вплоть до гимназии, — это всегда духовное усердие и всякое отсутствие вещей, даже с малейшим намеком на смех — все они были запрещены, несмотря на то, что бог желает, чтобы дети были радостными. Но эта радость — всего лишь предположение, не более, особенно для детей, которые страдали так же, как я. Лишь немногие вытерпели больше, прежде чем стали полноценной личностью. Добавьте сюда плохие семейные отношения: орущие родители и яростные противостояния в доме. Теперь, когда сложите все это воедино, отправьте своих детей со спокойной душой в монастырскую школу, чтобы они покончили с нормальной жизнью задолго до того, как научатся вставлять ключ, болтающийся на нашейной веревочке, в замочную скважину и отворят дверь (дверь в настоящий мир — прим.). И в отличие от растения в земле, ключ на шее ребенка не покоится, а неистово дребезжит, вновь и вновь позволяя входить и лицезреть ужасы и страхи.

Никто ведь не осознает, будучи еще ребенком, куда ему пойти, кроме дома, где его всегда шаг за шагом будут наставлять на путь истинный. Напоминает фильм ужасов, в котором все написанное сдается на проверку, а ребенка регулярно опрашивают на предмет изученного. Все это притязания людей, которым никто никогда бы не снял мерки, ведь они не влезут в ту одежду, которую себе пожелают (Anmaßung von Leuten, denen keiner je Maß nehmen würde).

Сегодня, мне кажется, дело обстоит иначе, но я не знаю наверняка. Сегодня дети, вероятно, посещают школы на добровольных началах. Для меня же все еще немыслим тот факт, что кто-то может захотеть добровольно пойти в школу. Она — противоположность жизни, и, что еще хуже, в ней можно забыть жизнь, поскольку ты обязан учиться. В ней любой юношеский порыв пресекается и мгновенно умирает, поскольку никогда больше не возникает снова.