Перевод небольшой заметки Жана-Люка Нанси, выполненный по ее английской версии "A-atheism".

1

А-атеизм: что это? Заикание? Возможно, но в таком случае того же рода, которое захватывает некоторых личностей (например, Ионна Креста) в присутствии «бога». Или это возможно вовсе не заикание: это попытка указать на отрицание отрицания, но таким образом, чтобы первое отрицание не было бы ни диалектическим суррогатом, ни чистым и простым аннулированием второго.

Атеизм — это исключительная склонность мысли, поскольку наша — западная/глобальная — культура структурирована и ведет себя полностью без эффективного, активного, организованного и коллективного отношения с репрезентацией божественного. Эта современная расположенность просто вынашивает плод, который, по сути, свойственен западному повороту мира. Этот поворот, по факту, имеет свои наиболее определяющие характеристики в точности в «уходе богов». Политика цивитаса, философия логоса и экономика, заменяющая производство на обычное воспроизводство, — все определяет мир так, что больше присутствие богов не ограниченно.

Из этого следует, что монотеизм, каким бы он стал с эллинизацией евреев и позже ростом христианства, несет в себе очень актуальную и наиболее удивительную амбивалентность: новый божественный порядок действительно соединяет себя с допущением своего же атеизма. Бог монотеизма больше не бог присутствия, но отсутствия. Он уходит в другой мир или потусторонний мир. Но этот другой/потусторонний мир — это также то, что требует отныне осмысления в поиске принципа или основания мира данной эффективности.

Таким образом, Бог иудео-христианства мог стать — как минимум в прошлом (что мы обсудим в другой части дальше) — предъявителем этого принципа, или основополагающей ценности. Начиная отсюда, мы можем понять современное становление атеизма, или как минимум того, что дает атеизму такую оценку, которая делает так, чтобы он возник как по-настоящему современный.

2

Современный атеизм больше не об уходе или исчезновении богов, но об отказе от Бога. То есть, так сказать, он состоит в отрицании положения — тезиса или гипотезы — что Бог обозначается. Не Бытие как качество существования, распространенного и распределенного во всем том, что не является тем, что берет все интонации глагола быть (быть сильным, настоящим, потенциальным, активным, расположенным, и так далее), но субстрат каждой модальности бытия, его основания и принципа. Субъект Бытия, следовательно, предельное бытия или большее бытие, чем все остальные, и как следствие самобытие, самоположение этого субстрата, который не поддерживался бы ничем другим.

Этот тезис или гипотеза (мы можем взять последнее понятие в смысле тезиса, который подразумевает все другие тезисы…) способен принять две формы: или то, что субъект в вопросе есть просто эквивалент ни больше ни меньше тотальности бытия, или то, что он формирует отдельное бытие в самом себе.

Первая форма проиллюстрирована Спинозой самым ясным образом (Deus sive natura, Бог или природа). Вторая постулирует «подчиненное бытие». Первая стала причиной обвинения Спинозы в атеизме. Вторая сравнительно, кажется, соответствует всем другим великим системам классической и затем романтической философии. Впрочем, несмотря на видимость, ни одна метафизика строго не следует этому тезису. Потустороннее отличие метафизического бога всегда сопровождают определения, которые склонны редуцировать это отличие (например, необходимость связующего звена между богом и его творением или присутствие последнего в его «изображении» или «промысле» и так далее). Факт в том, что положение субъекта мира невозможно без нашего существования, приговоренного к регрессии в бесконечность (какой субъект субъекта?), или без возвращения к спинозовской эквивалентности между «богом» и «природой». Это абсолютная альтернатива между чисто «само-» и чисто «данного»… Их альтернатива или даже, вероломно, их идентичность…

Это то, что метафизика всегда знала, даже когда она стремилась скрыть это знание от себя. Это то, почему в самой середине своей истории она произвела с Кантом крах так называемого «онтологического» аргумента. Идея подчиненного бытия не может влечь за собой необходимость своего существования, потому что существование только дано, а не установлено, а только то необходимое существование, которое дано: в самом деле, это данность бытия, с его вытекающей контингентностью или в его контингентности.

3

Всерьез никогда, следовательно, не было метафизического Бога, а фраза «Бог мертв» констатирует истину, созревшую и объявленную с запозданием, целой истории философии. Философия атеистична в самом своем принципе, а с ним и онто-теология как все, в чем «бог», — предполагаемое имя или удобный шифр для необходимости данного, постулированные желанием дать смысл случайности мира.

Тезис или гипотеза Бога не имеет философской консистенции. Теизм — всего лишь номинальная разноцветная противоположность атеизма, который в то же время реальная, логичная и материальная правда; холодная и серая логика, по факту, словно уединенность мира посреди ничего.

Таким образом, мы понимаем всю бесполезность представления атеизма. «Бог» — это не вопрос для мысли — а, напротив, мысль по существу состоит в движении в стихии, где этот вопрос не занимает место. Соответственно, фиксирование чего-то в стихии, в которой один Субъект или другой привязывает мир к своему основанию — остановка мышления — неважно, будет этот Субъект Богом, Человеком, Природой или Историей. Вот почему ни один философ никогда не «верил в Бога», даже когда определял его свойства (Декарт или Спиноза, да даже Фома Аквинский, Оккам столько, сколько Лейбниц, и так далее).

Тем не менее, это не означает, что философы или кто-либо еще помимо них ничего не делают с этим: когда это происходит в стихии, в которой нет Субъекта, нет Субстанции и нет Основания, которое может презентовать себя в любом случае — когда, другими словами, это происходит в стихии, в которой ничто не поддерживает или не удерживает неопределенного множества вещей, в которой нет другого образца единства, чем распределительного и диссеминированного (единство само по себе диссеминированно априори), способного поддержать самого себя, тогда в этом пространстве «небытия» в смысле no Thing (все вещи=no Thing, no-thing) мысль обнаруживает, что она думает за пределами всей возможной мысли. Она думает за пределами любого Объекта и, как следствие, за пределами любого возможного Субъекта для объекта вообще.

4

И все еще она думает. Все еще она открывается именно тому, что вне ее самой или она открывает себе то, что она достигла точки чрезмерности, не уничтожая себя, но и не возвышая себя в том числе: ничего не делая, кроме как открывая себя. Но это открытие оказывается принадлежит другой логике и другой динамике, чем мысль об объекте, необходимости и концепте вообще (пока изрядно не изменим сам концепт «понятия» [le concept même de «le concept»], как это сделал Гегель, или как это иначе также сделал Делез).

То, что здесь обрисовано тогда — отношение к чему-то другому, чем к ничему. К чему-то другому, чем к миру-вещи. К знаку в определенном смысле, но не к знаку сигнификации, который бы сам по себе имел референт в порядке вещей. Знак как знак открытия себя и по отношению к открытию. Знак как вызов, как обращение и в то же время как восприятие вызова или обращения; ни делать, ни захватывать, чем бы оно ни было, но распускать и освобождать каждое значение вещи. Вызов открытый к открытию, вызов не замкнутый на себе, но бесконечно открытый тождеству того же самого.

Имя «Бог» могло бы также быть подателем этого знака или даже знаком себя. Бог как знак небытия, как адрес ничто, но и как открытие мира смыслу, который вне него (как сказал Витгенштейн), но не «смысла» в этой наружности, потому что это вне не «есть». Различие между внутренним и внешним, между миром и тем, что он открывает в — не различие понятий, поскольку одно из понятий отсутствует. Это само различие того же самого: идентичность открытия, а не завершения.

Тогда возможно ли «призвать» имя «Бога»? Нет уверенности в этом, и вероятно, это стало навсегда невозможным. Факт остается, впрочем, того, что в светском использовании этого имени также была эта функция — если кто-либо может назвать это функцией — и оно имело ее, поскольку она возвышала над любым другим подчиненным бытием или субъектом. Никогда не бывает великой мистики, великой «духовности», настоящего «идолопоклонника», верующего в существование Бога: мы можем быть уверены в этом. Вместо этого они вызывали, просили и прославляли: они обожали — то есть адресовано — неименуемое имя, которое по факту остается безымянным как знак открытия, посредством которого значение ускользает, а истина сообщает себя.

Возможно, молитва а-атеиста состоит из: отрицания бога и не-бога в равной мере и в заикании с открытым ртом.