В латиноамериканский академии очень серьезно работают с темой насилия. Пожалуй, можно сказать, что уже существует целая традиция, включающая и методологию, и даже определенный литературный канон по этой теме. Речь и о войнах, и о вооруженных конфликтах, и о криминальном мире, и о домашнем насилии.

Попробую кратко представить некоторые особенности такой традиции опираясь на двух суперзвезд латиноамериканской антропологии — колумбийскую исследовательницу Мириам Химено (Myriam Jimeno) и аргентинскую исследовательницу Риту Сегато (Rita Segato). Обе посвятили свою академическую карьеру антропологии насилия, обе много работали в тюрьмах, интервьюируя авторов насилия, труды обеих и по сей день вдохновляют сотни молодых ученых идти в эту непростую тему. Буквально в любом коллективе, где я оказываюсь, есть исследовательницы темы насилия — в Аргентине моя чилийская одногруппница планировала свою полевую работу в тюрьме в Чили, а в Бразилии встретила уругвайскую коллегу, которая много лет проводит интервью с обвиняемыми для суда в качестве психолога, и недавно получила доступ в тюрьму как антрополог. Что же они хотят понять?

Я думаю, что вдумчивое отношение к насилию и отказ от простых формул и клише — это важный вклад в попытку это самое насилие остановить, отказавшись от наивности. И здесь неслучайна связь с антропологией эмоций. Так, и Рита Сегато, и Мириам Химено исходят из ложности устоявшегося противопоставления между эмоциями и разумом, показывая, что эмоция — это одна из форм мысли, один из способов коммуникации и разделения смыслов в сообществе. Не отрицая биологической/физической составляющей, они исследуют то, как именно культура лепит итоговые эмоции из внутренних импульсов.

Какова же культурная составляющая насилия?

В случае насилия в паре основными эмоциями, которые перечисляли интервьюируемые мужчины, убившие своих партнерш, были ревность и ярость, в случае женщин, убивших своих партнеров — страх и ненависть. Мужчины убивали партнерш, которые собирались от них уйти, были пойманы на измене или подозревались в ней. Женщины убивали партнеров, которых они боялись и которых ненавидели, потому что подвергались насилию с их стороны. Убийства мужчинами женщин в паре во много раз превосходит количество убийств женщинами мужчин. Именно поэтому Мириам Химено написала об этой теме культовую книгу "Crimen pasional", что можно перевести на русский как "Преступление в порыве страсти". Этим, устойчивым в испанском языке, выражением долгие десятилетия обозначались убийства женщин их партнерами/мужьями/любовниками, и это было смягчающим (!) обстоятельством для убийцы, ведь он был "сам не свой", "ревность застилала глаза", "это мужская агрессивная природа".

Химено и её команда подробно анализировали нарративы самих преступников, юридический нарратив (что об этом говорит закон страны), процессуальный (что в итоге происходило во время судебного процесса), а также статьи в СМИ о случаях таких убийств (с подробным анализом структуры сообщений). Итоговая работа показала, что у конструкции акта насилия как "преступления в порыве страсти" есть несколько несущих элементов:

1. Романтизация любви, идея вечной любви, идея о второй половинке — у всех интервьюируемых эти представления были прочно интернализированы и именно с невыполнением этой схемы были связаны ярость и ненависть в адрес партнерш, прерывавших отношения или подозревавшихся в этом. Насилие — как часть романтических или семейных отношений.

2. Эмоции противопоставляются разуму — убийство совершается в мире эмоций, то есть как бы в другом мире, где не властвует разум, поэтому и спрос должен быть другой. Эту идею могут разделять и те, кто выносит приговор (на основании чего он смягчается), и те, кто представляет событие обществу (СМИ), да и сам автор насилия может считать, что в тот момент "не принадлежал сам себе".

Интересно, что в патриархатном взгляде на мир как раз женщина представляется не рациональной, а эмоциональной. Частично на этом стереотипе и основывается главенствующая роль мужчины — человека рационального и способного "отвечать" за женщину. Однако в случае преступления происходит инверсия этой дихтомии: убивший мужчина описывается как "потерявший рассудок" или действоваший "в состоянии аффекта", а убившая женщина — как хладнокровная и рассчетливая.

3. Гендерная стратификация общества. И Рита Сегато, и Мириам Химено пишут о том, что насилие над женщинами в романтических или семейных отношениях прямо вытекает из иерархии гендеров в обществе. Например, если партнер убивает женщину из ревности (то есть предъявляя свои права на собственность), или в результате нормализованного домашнего насилия как способоа женщину "воспитать" (оно же "а что такого, дела семейные, бьет значит любит"), а также во всех других многочисленных случаях, когда женщина воспринимается как недостойная, неравная, неавтономная, не заслуживающая жизни или заслуживающая насилия, когда женщина воспринимается как приложение к мужчине, а её поведение — как отражение мужского достоинства или чести. Насилие — как средство социального контроля.

Сюда же относится и насилие над женщинами, которым всегда сопровождаются военные конфликты. Почти все они ведутся под лозунгом "в-защиту-женщин-и-детей" и женские тела конструируются как территория, за которую идет война и которая, соответственно, может быть захвачена. А значит насилие над женщинами врага — акт победы и утверждения собственной маскулинности.

4. Страсть и насилие представляются как проявление некой дикости, инстинктов, "естественной" агрессии, то есть всего того, что противоположно цивилизованному. Опять же интересно, что в патриархальных конструкциях именно женщина "дикая", непредсказуемая, а потому требующая воспитания и дисциплинирования мужчиной, который в свою очередь конструируется как "цивилизованный" человек. И снова парадоксальная инверсия — убивающий мужчина оправдывается своей "природной" агрессией, а убивающая женщина наоборот лишается своей "дикости", представая как субъект сугубо рациональный в своей жестокости. Часто можно услышать, что она пошла против своей женской природы.

Колумбийская антропология Мириам Химено показывает, что и после уже свершившегося акта насилия и/или убийства, его символическое измерение не исчезает. Он продолжает существовать и конструироваться обществом — где-то как убийство чести, где-то как убийство в состоянии аффекта, из-за ревности, "довела мужика", "а что еще ему было делать", "она же была проституткой", "а что она вообще там забыла", и так далее. Именно в противовес этому нарративу и благодаря борьбе женщин за свои права, в юридической практике многих латиноамериканских стран был введен термин "фемицид", как замена существовашему ранее "убийству в порыве страсти", чтобы и в медиа, и в обществе преступления в адрес женщин были осмыслены иначе и стала, наконец, видимой та причина, по которой погибают миллионы женщин по всему миру.

Как мы видим, эмоции, которыми мужчины делились с антропологами в тюрьмах и которые, с их точки зрения, стали причиной убийства, возникли не просто в телесной реальности, но еще и в когнитивной. Эмоции — это способ осмысления мира вокруг себя, и не только осмысления, но и участия в нем.

Если какие-то действия не запрещены в сообществе, то их совершение не предполагает ни карательных ответных действий, ни нужных для этого эмоций (гнева, возмущения и др.). Самый простой пример: где-то попытка есть руками считается нарушением правил, на нее могут отреагировать с отвращением, презрением, негодованием, а где-то это обычная нормализованная практика, не вызывающая эмоций (или, наоборот, вызывающая чувство удовольствия, спокойствия, комфорта, радости).

И если способы приёма пищи — своего рода классический объект внимания антропологов, то что же акты насилия? Ведь они не в меньшей степени наделены смыслом и служат способом эти смыслы коммуницировать и воспроизводить. Здесь и Химено, и Сегато отходят от распространенного патологизирующего насилие дискурса (отметим, что в современной психотерапевтической культуре он становится тотальным) и представлением насилия, во-первых, как индивидуального, личного действия, во-вторых, как акта безумия, а, в-третьих, как исключения из правил и сложившегося порядка. Сколько раз мы слышали: "да он просто психопат/социопат/извращенец", "это результат его детских травм", "отсутствие эмпатии", "да он просто чудовище/недочеловек".

Антропология же наоборот направляет свой взгляд на мораль, иерархии и смыслы, созданные в сообществе, частью которых это самое насилие и является. Оно не выбивается из существующего порядка, а обеспечивает его, не противоречит существующей морали, а наоборот прямо вытекает из нее. И Химено, и Сегато в своих исследованиях наглядно показывают, что насилие — это не исключение, а наоборот инструмент, это способ участия в социальной жизни, при чем способ легитимизированный тем сообществом, в котором оно совершается. Если сообщество разделяет идеи о мужской чести, оскорбляемой женской изменой, идеи о "потере рассудка" от ревности, идеи о "естественности мужской агрессии", идеи о принадлежности женщин мужчинам, то это формирует эмоциональную конфигурацию (термин Химено), в которую и вписана расправа над женщиной.

Понимаю, что неизбежно логика исследования насилия кем-то может быть неверно понята как логика оправдания. И тогда будет поставлен вопрос: А должен ли в таком случае насильник сидеть в тюрьме, если его действие — не случайный "порыв агрессии", не его "личное дело", а действие именно как представителя сообщества, не исключение из правил, а наоборот следование им? Это, конечно, вопрос не к антропологам, а к области морали и этики, формируемых сообществами коллективно и везде по-разному. Если общество держится на гендерной иерархии, которая отстаивается насилием над женщинами и одновременно на наказании убивающих мужчин тюрьмой, то да (знакомо?). При этом можно увидеть, как часть наказания очень подвижна — за какое-то насилие оно предполагается, за другое — нет. Более того с помощью опять же эмоций, стыда и вины жертв насилия, регулируется и то, что не всякое насилие будет вообще предъявлено карающему органу власти.

Что же касается иллюзий о насилии как "акте безумия" — любому, кто знает войну, очевидно, что никакого помутнения рассудка в этом тщательно спланированном предприятии нет и близко. Насилие — не вспышка, не отказ от рациональности, а наоборот продуманное действие, направленное на достижение результата. Пока мы отворачиваемся от этой неприглядной реальности и верим в то, что насилие — удел "психов" и "чудовищ", мы не увидим, как сами разделяем смыслы его порождающие. Меж тем следующий "просто-он-не-такой-как-мы" уже перезаряжает автомат.