Городские руины — это смерть города, его труп. Но это «плодотворная смерть».

Ребекка Солнит, «Полевое руководство к затериванию»

Развалины современных российских заброшенных городов представляют собой не что иное, как развалины жилых зданий типовых серий, каковые были построены в великом множестве в Советском Союзе, начиная с конца 50-х гг., и каковые являются матрицей архитектурного облика спальных районов любого города России и Восточной Европы.

Если взглянуть на фотографии российских городов-призраков, то можно заметить особенности архитектуры жилых зданий, так характерных для советской архитектуры второй половины XX в., вдохновлённой «пятью отправными точками современной архитектуры» Ле Корбюзье и архитектурного функционализма — прямоугольные серые железобетонные коробки, отсутствие крыш, общее «тягостное» впечатление, которое часто возникает, когда попадаешь в спальные районы крупных российских городов. Такие здания были дешёвыми и строились как временное решение жилищной проблемы. Шахтёрские города — такие как ныне упразднённые ПГТ Воркутинского кольца (Хальмер-Ю, Юр-Шор, Строительный, Южный, Промышленный) и Дальнего Востока (Иультин); или как Припять — строились по заранее намеченному генеральному плану. Подобные города, по сути, представляют собой один большой спальный район, выросший вокруг промышленного предприятия. Однако рациональный градостроительный план не предусматривает рациональной же процедуры упразднения города.

Известна история о выселении города Хальмер-Ю в 1994-95 гг., когда люди не хотели его покидать и провели зиму в домах без отопления. Муниципальные власти были вынуждены ввести в городе чрезвычайное положение и прибегнуть в помощи ОМОНа для насильственного выселения жителей.

Чреватость функциональных «рационалистических» решений при планировании и строительстве города, когда жилище человека становится временным и функциональным, была наглядно показана на примере истории печально известного микрорайона Прютт-Айгоу (Pruitt-Igoe) в североамериканском городе Сент-Луис. По замыслу архитектора Минору Ямасаки (ему принадлежит проект разрушенных в 2001 году башен-близнецов Всемирного торгового центра), это должно было быть дешёвое «социальное» жильё для низших классов, рассчитанное на 12 тыс. человек (целый шахтёрский город). Но из–за нехватки финансирования проект был упрощён — минимум инфраструктуры и рекреационных зон, здания даже не красились, плотность застройки увеличили вдвое. Микрорайон был сдан в 1955 году, и через несколько лет стал деградировать. Расцвела преступность, и жители стали постепенно покидать дома. Белые не хотели жить с чёрными (большинство низшего класса составляли афроамериканцы). Половина обитателей Прютт-Айгоу жила на пособие по безработице.

16 марта 1972 года первые три дома микрорайона были снесены, а 15 июля того же года снос был практически завершён. Именно этот день один из основателей архитектурного постмодернизма Чарльз Дженкс называет «днём, когда умерла модернистская архитектура».

Итак, развалины современных городов-призраков представляют собой развалины функциональных зданий, заведомо лишенных «духа» и тех коннотативных значений, которые приписываются архитектурным руинам и развалинам древних городов (египетским, греческим, римским, готическим). Функционалистские, типовые здания эстетически непривлекательны, они «топофобичны» (термин китайско-американского географа И-Фу Туана), то есть вызывают негативную эмоциональную связь с их обитателями. Их архитектурное решение исчерпывается только их функцией (Ле Корбюзье: «дом — машина для жилья»), они будто бы и не способны вместить в себя иных значений (культурных, эстетических), кроме утилитарных и функциональных.

В предыдущем тексте я отметил, что опустевший населённый пункт предстает как «скандал», ибо невозможно помыслить город без социального. Социальное ничто, как травма Реального, компенсируется явным переизбытком репрезентации города-призрака в произведениях популярной культуры. Символическое пытается заделать дыру, проделанную Реальным в плотной ткани социального.

Существует множество зарубежных публицистических книг, фотоальбомов, путеводителей и гайдов, посвящённых североамериканским городам-призракам. Можно сказать, что существует даже целый книжный жанр — гиды и атласы городов-призраков — имеются даже издания, рассказывающие о покинутых городах отдельных штатов. Начало ему положили изданные в США в середине-конце 60-х гг. XX в. атласы Роберта Нейла Джонсона (Robert Neil Johnson), из которых два самых знаменитых, переиздающихся по сей день, — «California Nevada Ghost Towns Altlas» (1967) и «Northwest Gem Fields and Ghost Towns Altlas» (1969). Именно атласы Джонсона знаменуют поворот в рецепции городов-призраков, которые со второй пол. XX в. начинают восприниматься как объект потребления и туристического опыта. Города-призраки на картах Джонсона предстают как таинственные, заманчивые места, овеянные легендами, байками и историческими анекдотами и даже таящие возможность обогащения — примечательно, что в атласе «Northwest Gem Fields and Ghost Towns Altlas» города-призраки приравнены к т.н. «rock hunting areas», т.е. к местам, где, по слухам, можно найти драгоценные камни и минералы.

Истории и анекдоты, приведенные в атласах Джонсона, включают разные «тёмные секреты» американской истории, вроде массовых убийств индейцев, закопанных кладов и т.д. Это должно вызывать ассоциации с «картой острова сокровищ» и романтикой «hunt for treasure»: авантюрного, рискованного путешествия, предпринимающегося с целью поиска спрятанного (закопанного) сокровища, классически описанного Стивенсоном в «Острове сокровищ». (Стоит отметить, что единственным документированным историческим случаем реального обнаружения пиратского клада по «карте сокровищ» была находка в конце XVI века на небольшом островке рядом с Лонг-Айлендом сокровища знаменитого пирата Капитана Кидда. Выкопанное сокровище затем послужило уликой на судебном процессе против Кидда.) Т.о. рассказы о находящихся неподалёку от городов-призраков кладах, драгоценностях, заброшенных шахтах, полных алмазов и золота, — это некий нарративный элемент, цель которого — подогреть туристический интерес.

Самой своей формой (путеводитель по городам-призракам как карта острова сокровищ) атласы Джонсона ставят важный вопрос — что может находиться в заброшенных местах и что может в них происходить. Остров сокровищ — это почти обязательно необитаемый остров. Необитаемое место может хранить в себе сокровища и ценные вещи — «артефакты», которые хранит Зона (заброшенное, хоть и строго охраняемое, место) в «Пикнике на обочине» Стругацких. Отыскать эти сокровища (или главный «артефакт», коим у Стругацких является комната, исполняющая желания) помогает карта или её аналог — развешанные в опасных местах гайки с привязанными к ним бинтами. Карта позволяет избежать опасных участков, какими может быть полно необитаемое (поэтому и неизвестное, «уже-неосвоенное») место. Кроме сокровищ, заброшенные места могут скрывать и опасности. Получается идеальный антураж волшебной сказки: герой идет туда, где нет никого, но где есть несметные богатства, но где есть (возможно, смертельные) опасности. Пройдя все эти опасности, он должен получить причитающиеся ему за его смелость и ловкость сокровища.

Большинство описанных в атласах Джонсона мест и городов находятся (находились 40 лет назад) не на частной и не на запрещенной к посещению территории. Таким образом, любой американец, привлечённый легендами о тайнах и сокровищах, мог свободно посетить описанные в атласах места. Судя по всему, потребность в подобных атласах возникла и в связи с послевоенным подъёмом американской автомобильной промышленности, когда любой домовладелец мог себе позволить и даже был обязан иметь личный автомобиль. На автомобиле можно доехать до самого глухого города-призрака (для этого на картах Джонсона и обозначены чёрным цветом дороги и хайвеи — и поэтому его атласы представляют собой, по сути, атласы дорожные). В эпизоде мультсериала «Симпсоны» «Homer Simpson in: “Kidney Trouble”» (1998) семья Симпсонов отправляется на своём автомобиле в город-призрак Bloodbath Gulch (Кровавая дыра), который превратили в аттракцион наподобие Диснейленда и где в салуне сидят ковбои-аниматроники.

Изданные после атласов Джонсона путеводители по городам-призракам взывают к несколько иным чувствам. Заброшенные города предстают в них уже не как острова материальных сокровищ, а как хранилище ценной самой по себе памяти и истории. В прекрасном фотоальбоме Тома Тилла и Терезы Джордан «Great Ghost Towns of the West» (2001) американские города-призраки (в основном, возникшие на волне золотой лихорадки в конце XIX в. и покинутые вследствие истощения полезных ископаемых) вызывают чувство «большой ностальгии», ностальгии по ушедшей исторической эпохе, по эпохе antebellum. Листая этот альбом, можно видеть фотографии побитых временем и погодой деревянных строений, сараев, магазинов, мельниц на фоне дикой природы забытых «медвежьих углов»; интерьеры с «антикварной» утварью, с висящими на стенах со слезшими обоями дагерротипами когда-то живших там людей. Особый интерес представляют собой интерьеры казино (запыленный стол с фишками и рулеткой), магазинов (заставленные бутылками прилавки), парикмахерской, мастерской деревщика, в которой очень красноречиво соседствуют недоделанная скрипка и детский гробик (мотивы «разрушенного» или «ушедшего детства», невинности особенно ярко находят воплощение в фотографиях Припяти). Все эти детали, несмотря на свой «нетронутый» внешний вид, на самом деле сохранены и заботливо расставлены музейными работниками. В США существует традиция превращения городов-призраков в целые музеи под открытым небом, начало которой было положено примерно с конца 50-х годов XX в.

Город-призрак как место памяти

Вопросу о заброшенном городе как институционализированном месте памяти посвящена статья (одна из немногих антропологических работ о городе-призраке) профессора Университета штата Луизиана Дидии ДеЛизер, где рассматриваются способы консервации и интерпретации исторического прошлого на примере заброшенного калифорнийского города Боди (Bodie) [DeLyser 1999]. Основанный в 1876 году, он был покинут к середине XX в. (максимальная численность его населения превышала 10 тыс. чел.) и превращен в 1962 году в Национальный исторический памятник США (U.S. National Historic Landmark). Сейчас это, по сути, музей под открытым небом, где все здания и интерьеры сохраняются в режиме т.н. «приостановленного ветшания» — «arrested decay» (специальный термин, придуманный именно для случая Боди). Персонал исторического парка Боди каждый год меняет черепицу крыш зданий, обновляет фундаменты, меняет оконные стёкла и т.д., замедляя естественный процесс ветшания (сама ДеЛизер работала в Боди каждое лето в течение 10 лет). При этом здания должны сохранять свой «ветхий облик», т.е. в любом случае должно сохраняться общее впечатление «города-призрака времен Дикого Запада», давней покинутости. Внутри некоторых зданий (например, в салуне) доски и деревянные панели были заменены на более практичные пластиковые — подкрашенные, «состаренные» и чуть ли не специально «присыпанные пылью» так, чтобы создавалось впечатление «ветхости» и «заброшенности».

Туристы, посещающие Боди, воспринимают его ландшафт и интерьеры, приписывая им стереотипный смысл, который они извлекают из тех же вестернов, из «социальной памяти» о Диком Западе. Хотя Боди и пытаются сохранить в том состоянии, в котором он был оставлен только 50 лет назад, его репрезентируют так, как изображаются в вестернах и на открытках маленькие городки времен Дикого Запада.

«Когда люди видят Боди, то получают очень сильные впечатления. Но впечатления эти связаны скорее не с самим по себе городом, а с идеями и образами фильмов-вестернов — о Старом Западе, о первопроходческом духе (pioneering spirit) американцев, и их стремятся прочитывать в ландшафте Боди. Глядя на эти тусклые останки прошлого, люди чувствуют, будто испытывают само прошлое» .

Боди позволяет посетившим его людям ощутить прошлое, прикоснуться к нему — не к самому прошлому, конечно, а к тому, каким они его себе представляют. Считается, что город — это самая естественная среда человека, поэтому именно в заброшенном городе прошлое переживается наиболее внятно и полно (в отличие от музея, где прошлое квантифицируется и парциализуется в экспонатах, помещенных под стекло, снабженных поясняющими табличками и т.д., т.е. включенных в контекст «традиционной» исторической рациональности).

Т.о., посетив город-призрак, американец может понять самого себя, может ощутить свою причастность к великой нации и к её истории. Город-призрак в данном случае — вовсе не «мёртвый город», он включен в социокультурный порядок, имеет историческую ценность и большое воспитательное значение.

Репрезентация заброшенных городов в популярной культуре

Серия компьютерных игр «Silent Hill», начавшаяся в 1999 году, представляет сейчас, пожалуй, самое известное произведение поп-культуры, где присутствует образ заброшенного города. В самой популярной игре серии — «Silent Hill 2» (2001) — главный герой Джеймс Сандерленд посещает заброшенный город Сайлент Хилл. В самом начале игры геймеру предстоит совершить очень длинный путь, когда несколько минут не будет происходить ничего «играбельного» — Джеймс должен будет просто бежать по лесной тропинке, потом по шоссе, среди густого серого тумана. Похоже, этот туман — результат подземного пожара, из–за которого жители и покинули Сайлент Хилл (его прототип — город Централия, штат Пенсильвания, — пик населения более 1000 чел. в 1981 году, — покинутый жителями к 2002 году из–за подземных пожаров угольных залежей). По признанию главного разработчика игры Масаши Цубояма, такой рискованный ход (за такое долгое время игрок может потерять интерес к игре, ведь в течение нескольких минут ему не надо будет принимать тактических решений, а только зажимать клавишу «бег») продиктован именно желанием дать ощущение полной оторванности Сайлент Хилла (и самого игрока) от внешнего мира. Джеймс продвигается среди деревьев, по горной дороге, с одной стороны которой — бездна; среди странного тумана , необычных, угрожающих звуков — так долго, чтобы игрок почувствовал: назад пути нет.

Кого же встречает Джеймс в заброшенном городе? Во-первых, людей, которые, похоже, пришли туда за тем же, за чем и Джеймс. Джеймс получил письмо от своей жены Марии, которая и пригласила его в Сайлент Хилл («наше тайное место», как она его назвала). Но дело в том, что жена Джеймса умерла год назад и, конечно, не могла отправить ему никакого письма. Люди, которых встречает Джеймс в Сайлент Хилле, судя по всему, тоже откликнулись на подобный «зов из мира мёртвых».

Во-вторых, в городе можно встретить совершенно отвратительных монстров, которые, правда, не очень опасны. Однако всем своим видом (они не разговаривают, только иногда издают механические звуки — звуки сломавшейся машины) они напоминают Джеймсу о событиях, связанных со смертью его жены. Мария перед смертью долго и тяжело болела. Очертания тел монстров Patient Demon и Mannequin явно напоминают женские фигуры, что обозначает сексуальное воздержание (patient demon = демон терпения) Джеймса, которое он испытывал во время болезни жены. Связанные руки Patient Demon означают её беспомощность.

Постепенно по ходу игры становится ясно, что монстры — это порождение бессознательного Джеймса, проекция его вины (сущность этой вины узнается ближе к концу игры), и любого человека, попавшего в Сайлент Хилл, а сам город суть «место искупления», чистилище. Восьмилетняя девочка Лаура, которую Джеймс встречает в Сайлент Хилле, не видит никаких монстров. Она «невинный ребёнок».

Итак, заброшенный город предстает в игре как:

(1) Отрезанный от внешнего мира (далёкий, недоступный).

(2) Населённый опасными существами (призраками, потусторонними силами).

(3) И, в конце концов, — как чистилище, место искупления.

Неоготическое восприятие заброшенного города

Все эти характеристики заброшенного города, особенно, представление о нём как о месте, населённом опасными сверхъестественными существами, чрезвычайно распространено в современных коллективных представлениях. Люди, посещающие заброшенности («сталкеры»), ожидают встретить или почувствовать там «что-то необычное», странное, мистическое или потустороннее.

Журналист Дмитрий Васильев вспоминал после своей поездки в заброшенный колымский город Кадыкчан:

«Долгое время после приезда из Кадыкчана я просыпался по ночам. Просто лежал, смотрел в потолок и представлял себе ночной пустынный город, окружённый необозримым пространством. Как медленно, но неуклонно растёт по ночам трава, как хлопают от редкого порыва ветра незаколоченные двери. Как шелестят страницами немногие оставшиеся книги, фотографии и газеты. И мне не было жутко, мне было очень спокойно в эти странные моменты ночных бдений» [Гурьянова, Васильев 2005. Стр. 156].

Основатель посвященного заброшенным местам сайта abandoned-places.com Хенк ван Ренсберген (Henk van Rensbergen) вспоминает о своём опыте посещения заброшенной больницы Жозефа Лемера в Бельгии:

«Почему в этом месте так страшно ночью? Почему мой инстинкт буквально орёт мне в уши, что моя спина не защищена, когда я смотрю в видоискатель своего фотоаппарата? Я знаю, что шумы имеют естественное происхождение, двери хлопают от ветра, я знаю, что где-то капает вода, что гремят ставни. Никто не может ходить здесь, не издавая шума, но когда я хожу здесь, больница трясется, будто от землетрясения, и это перекрывает остальные шумы. И когда я останавливаюсь, наступает подозрительная тишина — до тех пор, пока на третьем этаже дверь не издает пронзительный скрип… Люблю и ненавижу ходить здесь в одиночку… Я занимался этим, когда был ребенком — и продолжаю заниматься этим до сих пор, хотя многие другие перестали, когда выросли. Я люблю открывать то, что было забыто, переживать то, что случилось в этом месте, слушать звуки, которых больше нет, просто сидеть и воображать, что говорят мне и показывают призраки, которые там живут».

Дело даже дошло до того, что после посещения этой больницы машина Ренсбергена не могла завестись, и он долго не мог уехать из этого места.

Визуализация заброшенных городов

По замечанию Сьюзан Зонтаг,

«узнавая много о том, что существует на свете (об искусстве, катастрофах, красоте природы), из фотографий, люди часто испытывают разочарование, удивление или равнодушие, когда видят это в действительности… Часто нас больше волнует то, что мы видим на фотографии, чем это же в действительности».

Так как заброшенные города представляют собой действительно труднодоступные объекты для подавляющего большинства людей, познать их визуально возможно только через фотографии, которые делают проникающие в них люди (чаще всего именно фотографирование является единственным мотивом посещения заброшенностей). «Нельзя утверждать, что вправду что-то видел, пока это не сфотографировано» (Эмиль Золя).

Рассматривая фотографии, сделанные в заброшенных городах, пейзажные или интерьерные, можно повторить вслед за Роланом Бартом (эссе «Фотошоки»):

«Фотограф в оформлении своего сюжета слишком многое взял на себя, подменив нас, зрителей. Ужасное здесь почти всякий раз сверхвыстроено — к непосредственному факту игрой контрастов и сближений присоединяется умышленный язык ужаса».

Действительно, фотографии городов-призраков очень часто сверхдетерминированы, композиция их сознательно построена так, чтобы вызывать устойчивые ассоциации с увиденными фильмами или стереотипными образами поп-культуры.

Поэтому они весьма легко поддаются семиотической и дискурсивной интерпретации, их даже возможно подразделить на своеобразные «жанры».

Скажем, сцены из крупнейшего (пик населения 47 тыс. 500 чел.) современного заброшенного города Припять часто имеют коннотативное значение «горькая ирония» или «ирония истории», когда мы видим никому не нужные, сваленные в кучу («на свалку истории») портреты «вождей эпохи», советские лозунги и другие, «побитые временем», признаки позднесоветской эпохи. На это обращает внимание в своем фотоотчете совершивший летом 2007 года поездку на место Чернобыльской катастрофы Артемий Лебедев:

«Первое, что встречает человека, заехавшего в центр — серп с молотом на столбе. Припять — именно советский город. Тут 1986 год. Тут всегда СССР. Тут нет стеклопакетов. Нет элитного жилья. Нет казино и игральных автоматов. Нет салонов «Евросети». Нет спутникового телевидения. Нет интернета. Нет «Кока-колы». Нет стоматологии без боли. Нет принтеров. Нет медицинского страхования… Нет кукол Барби [комментарий к фотографии интерьера детского сада с лежащими на полу пыльными куклами — прим. моё]. Нет супермаркетов. Ночью тут негде купить еду. Нет здесь и фитнес-центров. Нет трансформеров. Нет игровых приставок… А еще тут нет людей».

Сам Лебедев называет свою поездку в Припять «путешествием на машине времени», опираясь на расхожий стереотип о Припяти как «музее позднего совка», где «ничего не изменилось за 20 лет».

Популярнейший образ, встречающийся на фотографиях Припяти и который не смог обойти Лебедев, — детская кукла («[здесь] нет кукол Барби»). Это либо обычная советская кукла («пупс») без одежды, либо оторванная голова кукла, покрытая грязью и поросшая мхом. Часто кукла соседствует с противогазом (либо на нее надет противогаз); с предметами, отсылающими к понятию «детство» (трехколесный велосипед, другие детские игрушки).

Часто авторы проводят постобработку в графическом редакторе своих фотографий Припяти (и вообще заброшенных городов) с целью придать им «больший колорит» или усилить эмоциональное впечатление. Скажем, фотографии может придаваться специфическая бордово-коричневая цветовая гамма, что определенно должно вызывать ассоциации с «фирменной» эстетикой игр серии Silent Hill (засохшая кровь и ржавчина).

Фотографии японского острова-призрака Гункандзима часто отсылают к «мрачному величию» природы, её мести или отдыха от человеческого гнёта, к архетипичному мотиву «восстания вещей». Особый интерес представляет альбом фотографий Saigi Yuji «Gunkanjima: The Awakening Of The Dead Island», изданный в 1985. В предисловии к нему автор пишет:

«Бесчисленные предметы обихода, забытые, покрытые ржавчиной и рассыпающиеся в пыль от прикосновения, которые просто текли навстречу смерти, вдруг показались яркими и ожившими. Может быть, остров, устав от глубокой спячки, готовился к пробуждению?

Порядок и система ценностей, поддерживавшиеся людьми, распались на черепки. У этих вещей уже не было ни контекста, ни ранга. Все приобрело равную ценность. Разрушились отношения слуги и господина, покинутые вещи обрели свободу от человеческого гнета и всех его отметин — имен, практического применения, самого значения их бытия. Они стали, если так можно выразиться «простыми вещами» (“pure objects”). Эти вещи — уже не книги, не часы, не пустые бутылки.

Как поселенцы начали новую жизнь на материке, так и их скарб, оставшийся на острове, начал новую жизнь «простых вещей»» .

Повторяющийся мотив практически во всех интерьерных фотографиях, сделанных в оставленных городах, — «свалка личных вещей». Обычно это личные вещи бывших жителей: куча книг, посуда, мебель, детские игрушки. Реже встречается то, что можно было бы назвать «свалкой расходных материалов» (шприцев, противогазов, канистр, банок, окаменевшей и разложившейся еды на полках магазинов и т.д.) На таких фотографиях можно видеть, как меняются вещи и здания в отсутствие человека, без его надзора. Образ «свалки» призван показать «силу стихии», «безжалостность времени и природы». И, конечно же, оставленные вещи являются знаком когда-то пребывавшей в этой месте человеческой жизни и должны вызывать чувства сожаления, тоски по ушедшему, ностальгии, ощущения хрупкости «домашнего очага». Одновременно мы можем испытывать нечто вроде стыда, связанного с особым вуайеристским наслаждением, — как будто «заглядываем без спроса» в чужое жилище.

Фотографии североамериканских «институционализированных» городов-призраков — упоминавшийся уже Боди или город Бэннэк (Bannack), штат Монтана, бывший столицей территории Монтана в 1864 году (пик его населения составил 3 тыс. чел., в нём было три отеля, три пекарни, пивоварня и четыре салуна), покинутый в начале XX в. и объявленный, так же как и Боди, Национальным историческим памятником США в 1961 году, — отсылают, как замечает ДеЛизер, к «американскости», к «дикозападности», к «американскому духу», к «славному прошлому» и т.д. Что, впрочем, должна делать любая «глянцевая» открытка с «институционализированным местом памяти».

Во всех фотографиях заброшенных городов впечатление «жути» достигается, с одной стороны, ощущением нехватки — в целом городе, в этой великолепной «социальной лаборатории» нет ни одного человека, нет человека как такового, т.е. того, кто это город построил, для кого этот город предназначен и над которым и должны производиться «социальные эксперименты» (Роберт Парк). С другой стороны, везде на фотографиях городов-призраков ощущается избыток — природы (вроде целых барханов песка внутри зданий в Колманскопе), беспорядка оставленных вещей.

В восприятии образа заброшенного города субъект склонен избыточно обращаться к своей «визуальной компетенции»: набору образов и цитат, распространяемых в произведениях популярной культуры (самые популярные — фильмы «Сайлент Хилл», «Я — легенда», «Сталкер», повесть Стругацких «Пикник на обочине», компьютерные игры «Silent Hill», «Fallout», «Call Of Duty 4», «S.T.A.L.K.E.R.»). Но субъектность при чтении фотографий городов-призраков растворяется, эмоциональный перенос на них однообразен, стереотипен, так как в жутких фотографиях (коими являются снимки заброшенных городов), по замечанию Барта, фотограф уже решил за нас, как нам на них реагировать. То, как делаются фотографии городов-призраков (сверхдетерминированная композиция, нарочитое взывание к эмоциям и визуальной компетенции, злоупотребление HDR-эффектами — всё, что свойственно фотографическому жанру ruin porn), то, как они воспринимаются — все это свидетельствует о том, что существует неизбывная «антропологическая» потребность вписать город-призрак обратно в порядок социального. Городские развалины являются нечто стихийным, природным, «бессознательным города, его памятью, неизвестным, забытыми землями» [Solnit 2006. P. 89]. Однако модели репрезентации этого явления навязываются популярной культурой уже готовыми, наработанными, имеющими свою давнюю историю; в частности, идущими от готических и романтических моделей восприятия архитектурных руин. И здесь Символическое не может загладить травму Реального, ибо не способно длительно удерживать его в прохудившейся сети репрезентаций.

Литература:

Delyser D. Authenticity on the Ground: Engaging the Past in a California Ghost Town // Annals of American Geographers. Vol. 89. Issue 4. December 1999. P. 602–632.

Solnit R. A Field Guide To Getting Lost. Edinburgh: Canongate Books, 2006.

Гурьянова Л., Васильев Д. Мёртвая зона: Города-призраки. СПб: Вектор, 2006.