Знаменитый гаванский Малекон — «набережная» по-испански — на острове Куба превращается в ленту Мёбиуса, по которой герои совершают одну непрерывную, вечную поездку в поисках времени в пространстве подобно маятнику, чтобы убежать от воспоминаний или окунуться в них с головой, как в море. Они летят на кабриолете по Малекону памяти незадолго до победы революции, когда отряды Че Гевары спустятся с гор и наступит конец прекрасной эпохи, и покажут последние кадры метро-голдвин-майеровского фильма — «эту привилегированность, это роскошество, эту эйфорию дня, который подошёл к своему лучшему часу».

Пока же конец не наступил, они говорят, очень много говорят. Это роман о языке, причём кубинском, что подчёркивает сам автор в замечании, предваряющем книгу. Они говорят, голосят, распинаются, обмениваются сплетнями, травят анекдоты, философствуют, эстетствуют, смешивают языки — испанский, английский, французский, — говорят скороговорками, перебирают цитаты («такие же замусоленные, как чётки»), играют словами, и только они понимают эту игру с литературой, создавая её в разговоре. «На Кубе все жутко образованные, если Куба — это мои приятели»: актёр Арсенио, фотограф Кодак, музыкант Эрибо, журналист Сильвестре и загадочный Бустрофедон, который наделяет их всех особым языком, собственным диалектом, превращающим глупости и банальности в «волшебные речения», и вообще всё — в шутку.

А на Кубе иначе нельзя. «Любую истину здесь приходится обряжать в шутовские наряды, чтобы её приняли». Эта книга — не только о конце прекрасной эпохи, знаменующимся смертью Бустрофедона, а значит — концом того самобытного диалекта, но и собственно о Кубе, родине автора, изгнавшей его. Что есть Куба, к которой обращён взгляд, сидящего на Малеконе, спиной к морю?

Куба страна народ музыка песни мелодия голос болеро ритм секс шоу кабаре карнавал мохито тропики банан пальма движение скорость ночь Малекон Гавана море небо кофе бар найт-клуб румба радио телевидение реклама кино известность любовь женщины жизнь танец Африка примитивность

Так, без запятых, написал бы автор, потому что запятая — по-испански «coma», — и «coma» — «кома», а с комой приходит тишина, конец разговоров и конец всего прекрасного. А в романе, как и на Кубе той поры, — множество прекрасного: и упражнения в стиле, и ода сюрреализму, и кэрролловские игры, и неукротимые поиски утраченного времени, и целый пантеон писателей, не поклонясь которому, нельзя писать в двадцатом веке, и дикая красота жизни в неистовых и печальных тропиках, музыке, ритме и болеро. «Куба есть любовь, птица поёт и на надломленной ветке, пускай льёт дождь — это кубинский дождь…».