Этот странный, бессюжетный роман — набор обрывочных историй смутных персонажей, попавших в распыляющееся время и пространство буддийского Бардо, тёмного, подобного кошмару промежуточного мира до жизни и после смерти. При этом, каждая история блуждания в нём — «бардическая пьесетта» — это мизансценированный казус. Каждый раз что-то идёт не так, как завещано в «Тибетской книге мёртвых» — человеческий фактор: то умерший не верит, что умер, то спит, то не успевает ничего осознать, как проходят семь недель, то хочет там остаться, отказываясь рождаться вновь, и пр. Кошмарная комедия!

«Всем нам кажется, что мы заблудились внутри жуткого сна, а если к нему добавить ещё и все незначительные моменты настоящего, то сон не прекращается» — Володин утверждает, что эти сновидения и есть нутро реальности, где люди «подвешены между ужасным и бесполезным, да ещё и вынуждены изображать беззаботность», будто грустные клоуны, над которыми никто не смеётся.

Погружая читателя в сон, автор выступает Вергилием, за семь недель проводящим его через несколько ничем не отличающихся друг от друга адских кругов. Хотя Володин говорит, что хочет избежать литературных опознавательных знаков, создавая, по его собственному определению, «постэкзотические» романы, инородные какой-либо национальной литературной реальности, в тексте всё же очевидны отсылки к «Божественной комедии» Данте и к Сартру («Какой бы долгой ни была вечность, в ней как-то предстояло уживаться с Пюффки»).

И вроде бы Бардо не походит на привычную христианскую преисподнюю, является переходом от одной жизни к другой или даёт сомнительную возможность просветления, растворения в некоем Чистом Свете, но по сути оказывается зыбким и непредсказуемым адом, «знойной пустынной чередой чернот», потусторонним отражением того, что ХХ век оставил в коллективной памяти, к которой обращается Антуан Володин: тлетворности тюрем и диктатур, лагерных бараков и подземных рудников.

Таким образом, автор создаёт фантастические параллельные не миры, но преисподние: ад реальности, где люди вязнут в «странной бесполезности существования» и крайнем одиночестве, ад паучьего материнского чрева и ад безысходных туннелей Бардо.

Читатель плывёт в саже, ночи отлетают гроздьями, миры населены монахами, читающими «Бардо Тхёдол», революционерами, женщинами-птицами и недочеловеками, а некоторые страницы звучат едва уловимым Вонгом Карваем времён «Чунгкингского экспресса»: «В ночи, лишённой текучести и мягкости, если не учитывать климатическую мягкость, я не отрывал глаз от лампы цвета жухлой сирени, цвета увядшей фуксии, которая сияла для меня как звезда продолжения. Здесь продолжением я называю всё, что позволяло мне избежать немедленной агрессии, а значит, удержать себя, пусть всего лишь на миг, по эту сторону конечной пустоты».

В общем, я вывела формулу: Данте + Сартр + Вонг Карвай = Володин. А читать иль не читать — решать вам.