Вводное.

Каталлактика — теория о систематизации меновых способностей (в первую очередь денежных и валютных), из такого обмена устанавливается, например, созависимая от покупателя цена на продукты, если есть спрос и способность, то именно такой цена и формируется ещё толком до выбора. В более широком смысле похожий термин (каталлаксия) использует Хайек, а именно как систему самоорганизации добровольного сотрудничества, но я буду использовать именно слово каталлактика для себя, чтобы не создавать лишнего различия. Думаю, теорией каталлактики можно изъяснить избирательность в тех или иных культурах, примечательность стилей, музыки, литературы, идеологии и т. п. настолько, насколько же можно предсказать в современных реалиях, что будет популярным, а что нет. Популярное в этом случае выступает таким товаром, как дешёвые конфеты, приторные, ничем не примечательные, зачастую с сахарозаменителем, невесть из чего сделанные, такова и популярная культура, которая предлагает бедным зависимым дешёвую сладость, которая откладывается в виде жира (леность разума) и диабета (всецелая глупость). Лишь иногда диабетикам бесплатно предоставляют инсулин (нечто подражающее интеллектуальному) в виде «топ 10 интересных фактов о…», и диабетики крайне довольны, они считают, вылечились, и глюкоза начинает усваиваться нормально, но факт в том, что им приходится жить в таком режиме всю жизнь, это их образ бытия. Приводить в сравнение различные популярные, легко усваиваемые, безвкусные, доступные, разлагающие, отравляющие, антиинтеллектуальные, массовые для мещан продукты нет смысла, вы и так знаете, какой товар кому идёт в руки и какие бывают последствия у потребления оных. Справедливости ради, некоторым необходимо потреблять, что у них замечательно получается. Самым прискорбным вариантом такого отношения к торговле духом является тот момент, когда государство распускает на рынке взаимоотношений свои дремучие щупальца, ограничивая и разграничивая социальные классы, профессии, людей с абстрагированными интересами, хотя лучшим вариантом было бы освободить путь для потребления самого различного духовно-формирующего товара. Худший вариант тот, когда не остаётся альтернатив и линий ускользания от такой кодификации. Но также плох и исход, когда человек посягает на рынок предложений культурообразующего, когда свободные творцы никем не защищаются, критикуются несведущими диабетиками, как пример: Арто, Пастернак, Гитлис, Бодлер и многие прочие, на которых был поставлен крест по тем или иным причинам, зачастую из-за неправильной этикетки с неплохим содержимым. В отношении с экспериментальным социум ведёт себя в точности как университет, когда сдающий диссер студент вводит принципиально новый взгляд на тему, хотя ему стоило бы пойти по проторенному пути, потому что он не свободен до тех пор, пока не станет в иерархии выше. Университет всё больше переполняется моральными рабами, которые государству и социуму производят исследования, технику, искусство, мысль удобоваримой потребителю. Уже есть шутка, что британские учёные создали и что исследовали. Когда в такой рынок духовно формирующего входит агент предложений, душа испытывает натиск, как пример — доставучая реклама, слова которой чуть ли не наизусть знают, особенно если она в форме песни, агентом также выступает и государство, когда пропагандирует ту или иную отрасль или компанию, советует, куда поступать учиться или работать, это неимоверное давление для тех, у кого дух ещё не крепок. Если говорить в топике философии, нас заставляют желать, из шаманского нуля делают ограниченной единицей, блокируют доступ к телу без органов, вместе с ней и право на аутентичность, убирая крест на критике и ставя галочку. Логично было бы выбрать нечто среднее в таких поведенческих ролях или, по крайней мере, защищающую свободу. Но вернёмся к человеку, ибо он выступает потребителем чаще, чем производителем, среди диабетиков есть как здоровые, так и прекрасно чувствующие себя люди, чаще всего воспитанные на высоком вкусе, в кругу интеллектуалов, потребляя высокое искусство (ну или хотя бы возвышенное). Определить высокое искусство трудно, ибо такие писатели, как Достоевский и Толстой, больше не котируются за высокую литературу и низводятся к графоманам, особенно Толстой, которого в последнее время будто модно поносить и ставить его фигуру гораздо ниже (на мой взгляд, всё же заслуженно, чем нет). Даже такое отношение является духовно-формирующим продуктом агитаторов или просто говорящих, особенно когда творцов сопоставляют. Но тем не менее высокое всегда угадывается чувствами, а точнее классическое высокое, которое безоговорочно красиво, даже если примитивно в хорошем смысле, как поэзия Пушкина или Хлебникова, у обоих проглядывается иногда простая, иногда красивая форма, но содержание откликается в душе человека и угадывается, Хлебников объективно лучше, чем Пушкин, но обычному человеку трудно сказать почему, да и вообще трудно сказать, что лучше. Их сравнение несколько несправедливо, ведь у них разная поэтика, но если уж сравнивать, то Хлебников по метафорам превосходит Пушкина, как и по форме, когда Александр Сергеевич может себе позволить рифмовать на глаголы и излишнего использования прилагательных, но не без изящества. Из этих двоих диабетику даже не надо выбирать, стоит сразу взять либо обоих, либо то, что проще.

Человеческое слишком экономное.

В стадии доминирующей экономики баланс сил между знанием и потреблением кардинально переменился в сторону рынка, поскольку раньше создание знания было отдано привилегированному классу, то и сам продукт был ценен и сложнодоступен, в те времена каждый мелкий аристократ мог создать свою теорию, объясняющую мир, объявить первостепенное знание и сделать его эзотеричным (с греческого внутренняя или закрытая земля). Лишь некоторые имена были на слуху, а те, что не были, всё же приравнивались к философам. Как только крестьянам открылся доступ для всего знания вообще, началась деградация. Сложные знания остались дорогими, простые знания были доступнее хлеба, различающее их качество колоссально, современная тенденция слишком экономично относиться ко всему превратила людей даже не в содержателей того или иного знания, а в тех, кто заучивает тезисы и создаёт видимость, как это делают «научпоп»-блогеры, максимально извращая и коверкая то, что они быстро пробежали глазами. Тех, кто обладает знанием, чаще всего обходят стороной и называют их деятельность бесполезной и бессмысленной, в обладании как раз и содержится престиж, так желаемый диабетиками и прочими незнающими, у них отняли желание быть эрудированным, нет ничего хуже, чем окунуть человека в его же глупость. То, что глупыми называется бессмысленным, становится вскоре общедоступным, как искусство или классическая музыка, индивидуальное стало социальным, это подмечал Ги Дебор в «Общество спектакля», правдивое в его словах есть, реклама изобилует использованием классики, в кино делаются референсы на картины и скульптуры, поднимаются философские вопросы, цитируются мыслители, иногда известные малому кругу, и делается это от рук вон плохо, чаще всего не дальше упоминания, всего лишь сто лет назад кино было развлечением для массового потребителя (как считал Адорно, в том плане, что путём манипулирования ввергает людей в жизнь, лишённую свободы, и служит лишь для того, чтобы искажать желания). У него же есть цитата: «Каждый поход в кино делает меня глупее», но к кинематографу сейчас нет претензий, в него пришли люди авангарда, которые обладали или до сих пор обладают тем или иным знанием, иногда даже аутентичного толка, например, как Линч делает референсы на Фрэнсиса Бэкона (художника, не путать с философом). Да и такие отсылки не имеют спроса, потому что индивидуальное никогда не будет пронизано в мир, и культ «Твин Пикса» об этом прямо говорит, насколько в Японии все обожали этот сериал, настолько же были одержимыми, «Твин Пикс» больше не лента, а товар. Понимается, почему возвышенное и высокое не имеет никакого спроса среди масс людей, возвышенное (немного кантовской топики) для глупого человека допонятийная сила, в которую нужно углубляться, желание познать без углубления создаёт отторжение со стороны возвышенного, происходит интеллектуальное изнасилование, и как реакция выступает возглас «это тупая вещь», «в этом вообще нет никакого смысла», «этот фильм ужасен, потому что я ничего не понял», но также есть и те, кого такая глубина завораживает, ничего не понимая, они воскликнут «глубоко», «реальное искусство», «поэзия в чистом виде», так было с Оксимироном, наверное, и до сих пор, никто не разобравшись стал его фанатом и молился на его тезаурус, но реальность такова, что есть люди умные, которые прознали, что Оксимирон ни черта не смыслит в стихосложении и неправильно использует глоссарий, неймдроппинг совершенно смешон, всё ради того, чтобы выдать то, что он прочёл, то есть Оксимирон в этом смысле создаёт видимость. Возвышенное, будучи выше воображения таких людей, как Оксимирон, просто стирает их, освобождает от привычного кода, что желающей машине совершенно не нравится. Иногда случается так, что в работе под впечатлением от невыразимого искусства графоманы того или иного разряда пытаются творить невыразимое, их работа направлена на совершенствование формы и достижение особенного стиля (по Бурдьё), они не терпят критики в свою сторону и заочно считают себя гениальными, хотя очевидно их подражание ужасно и не производно, на такой земле ничего не вырастет. Впрочем, судьёй может выступить каждый, даже если он не связан с этой самой стезёй (философы и художники в этом смысле универсальны, они обязаны разбираться во многом: «художник должен быть сведущ во многих науках: в геометрии, в арифметике, в астрономии и в философии. Должен постоянно наблюдать за природой, ибо она — лучший учитель. Должен быть скромным, добродетельным и богобоязненным. Только тогда он сможет создавать произведения, которые прославят его имя» Ченнино Ченнини). Когда человек незнающий вступает в суд с высоким искусством, его душа ущемляется, в случае со столкновением разных сфер диабетик тратит душу, искусство принимает как дар, в некоторых случаях возвышаясь (вышеупомянутые Толстой и Достоевский, которые критиковались за недостаточное воображение, например Генри Джеймсом, или же за стилистическое несовершенство, как критиковали Достоевского, например Луначарский). Даже так, с современной тенденцией «умнеть» редко кто выбирается из ямы жадности, меньшинство людей перестаёт говорить о деньгах и отдаётся идеям. Фигура гения в работе и обретает себя, когда бессознательную силу творчества обличают во власть разума, творчество же наносит урон трансцендентальному, поэтому искусство распределено на периферии философии (для контроля), в искусстве как в воле к власти проявляется сущность мира. Искусство (примечательно скульптуры, архитектура и изобразительное искусство, поэзия была в почёте) для греков и не только было гонимо как примитивное, примечательно для политики Платона, ибо искусство слишком реально. Теперь ближе к каталлактике. Во внутреннем отношении души и духа человека происходит меновый феномен в тех или иных пропорциях, чаще всего объект выступает покупаемым господином (покупаемым в смысле воспринимаемым и способным выступать валютой). Знание само по себе всегда выступает господином, потому что любая работа человека, будь она даже физической, подчиняется знанию и производится ради знания, скупость в этом случае выглядит очень эгоистично или аутистически, поскольку аутист не производит и не потребляет. Эгоизм проявляется в одностороннем отношении человека в виде непонятливой критики от слишком заумного, очевидно, что не было проведено достаточно работы для уравнения субъекта и объекта. В целом, искусство в этом случае тоже может потерять свою цену, если оно не выше образованного и эрудированного критика, правда, о таком упадке цен среди других мало кто догадывается. Выигрышно смотрится невоспринимаемое искусство, поскольку оно аутентично, может выглядеть элитарным, аутентичность не стоит путать с неизвестностью, поскольку неизвестность — это не качество. Гораздо усугубляет рейтинговая система современных сайтов, поскольку каталлактика сходит на нет, и самое тёмное становится популярным, цена продукта становится нулевой или близится к этому, поскольку появляются те, кто объясняет диабетикам о здоровом образе жизни. Хоть это и тоже ценообразующий феномен, субъект в этом случае ничего не теряет, поскольку восприятие отдано не ему. Но всё же обмен происходит в виде дара, изменение души и духа неизбежны, отплачивать приходится уже качеством к взаимоотношениям в социуме. Есть те, кто приобрёл больше, чем потерял, есть бедные с рождения, есть обедневшие, через общение можно увидеть, у кого сколько стоит душа, не трогая дух. Дух как раз таки определяет первичное отношение к человеку или объекту, как одежда или внешнее, имманентизируя этос и эсхатон. В пример картины Пабло Пикассо, которые он старался передать в детском стиле, за одной «Герникой» стоит огромная история, но покупается эта самая история по разной цене, если впервые увидеть и не знать о Гернике-Лумо в Испании и её отношениях с нацистами, то, очевидно, картина не покупается, потому что для простого человека этот вид чудовищен из-за стиля, да, он чудовищен, но по другой причине. Экономическое отношение может возникать на совершенно разных уровнях и на разных тематиках/условиях, представим, что человек сам из Герники, но не знает о Пикассо, он впервые увидит картину и не прочтёт в ней отголоска зверств нацистов, реакция может быть разнообразна, если картина не покупается, это делает её дороже и выигрышнее в ситуации, поскольку картинам необходимо быть неразгаданными. Когда человеком не производится обмен или производится таким образом, что объект у него безвозвратно забирает, он поглощается, как в борьбе животных, когда никто и все объекты. Животное, пожираемое другим зверем, дано в до-длительном состоянии — оно потребляется, уничтожается, здесь просто нечто исчезает в мире, где ничто не полагалось вне текущего момента времени. Конечно же, человек не уничтожается, но исчезает в высоком как ничтожное и повелеваемое. Склонность учитывать только осязаемые, видимые и измеримые вещи и игнорировать всё остальное приводит к непростительным ошибкам и умственной деградации. Диабетику не хочется вникать в сущности, ему хочется есть нездоровую пищу и быть человеком, зачастую откидывая такие мелочи, как подача, антураж, тонкость вкуса, редкость продуктов, наоборот, чем меньше всего этого, тем лучше, узнаваемая химоза всегда вкуснее. Это влияет на душу, плохое искусство, мнение, кино, песня, блог, философия оставляют человека бессильным, в худшем случае отравляют, неизбирательный чтец может прочесть плохую литературу, и если прочтёт до конца, то она его победила и забрала дух. Интеллектуальная способность падает, мнение становится громким и слишком по-глупому отважным, из-за чего самое худшее становится популярным на рынке, потому и доступным, оно априорно опущено до уровня потребителя в самом зачатке идеи. Потребитель не ошибается, а платит за услуги, иногда производитель знает о том, что он делает и ради чего, иногда нет. Примечательно, что отношения редко когда направлены на удовлетворение, поскольку наслаждаться высоким позволено редко кому, наслаждаться низким доступно всем, есть и такие, которые, гонясь за тщеславием, могут окружить себя картинами и редкими книгами, обычно пахнущие дурновкусием, непринуждённо отмечаешь такое. Ещё реже, когда производительный художник наполняет не собственную голову, а чужую, но это дело ремесла, поскольку философ работает на результат, громоздкая система выглядит дорогой, главное — пройти ей краш-тест. Личность богатая или бедная складывается как раз в каталлактических меновых способностях и феноменах между воспринимающим и воспринимаемым, потому и раньше люди кажутся более образованными и блещущими оригинальностью, знание и восприятие были частными и очень дорогими вещами в таких отношениях. Влиятельным может быть любая форма воспринимаемого, иногда такие системы, как габитус или сверх-эго, определяют как саму душу, так и отношение к рынку и его типизацию. Франсуа Фурье, как сын мясника, должен был стать сторонником более-менее свободного капиталистического рынка, но отнёс себя к социалистскому рынку и контролю оборота товаров и услуг. Никто не может полностью понять или контролировать развитие души, но лишь повлиять и историософически или темпорально рассмотреть, почему всё привело именно к такой форме души. Всё больший поток некачественной информации превращает человека в перверта. Современная тенденция обзора на 10 минут или формат тик-тока делает детей аутистичными, а взрослых легкомысленными и непродуктивными, культура отмены — пример того, как на душу происходит влияние. Почему раньше было другое отношение? Потому что раньше системы были закрыты, сейчас они открыты и аутопоэтичны, герметичность и эзотеричность были более удачной политикой ради сохранения качества, открыты стали и люди, и потоки, кодификация проходит в разы эффективнее, чем в былые времена, когда многие не слышали музыки и не учились грамоте.

Проблемная открытости системы и интериорное гниение.

Открытые системы впадают друг в друга, закрытые герметичны, пока одна из них не посягает на другую насильственным путём. Когда открытые системы совершают слияние, происходит гниение, части разнородного убивают носителя, и только паразиты могут радоваться, невозможные сплавы, например, социологии и физики или биологии и нацизма обречены на провал. Человека, отдающего свой душевный капитал, ждёт забвение в лиге неудачников и позорящих социум, от них отвергаются и сами науки, когда распадаются. Подданный разум совершает негативную селекцию среди знаний, превращая эпистему в «Я», то, что соответствует самоидентификации и целям психической системы, принимается, остальное — отбрасывается. Поскольку в тавтологии скрывается истина, я буду повторять, отбрасывание производит свой эффект в виде раздутия и разложения, казалось бы, раздутие знаменует экстериорное гниение, но тут должен произойти взрыв, на деле происходит сдутие. В процессе гниения один вид может единообразно или диффузно деформироваться таким образом, что он постепенно принимает широту форм, присущих другим видам. Так, буржуа, нувориш или джентри, вчера бывшие никем, но похожими на других своих собратьев, то сегодня они подражатели высокого, но поскольку их система уже свыклась работать именно так и не иначе, их покупная способность к воспринимаемому не выросла, но научилась производить дешёво то, что есть у аристократии, они перестали считаться своими среди старых друзей и ставятся в ничто среди высших, это прямое гниение, которое именно что остаётся внутри себя, отравится только тот, кто решит опробовать подобный образ. Буржуа в итоге рождают обособленное соединение систем, которое стремится собой сделать всё, стирая различие, дифференциация производится со стороны, богатые дуреют, бедные подражают, средние активнее потребляют. Не страдает зато внешнее, наоборот, внешнее дорожает среди тех, кто не способен платить, в этом смысле система проявляет безразличие к реальному, приспосабливаясь к самой себе. Реальное абстрагируется до тех пор, пока система не перестанет замечать её. Стоит подметить, что не весь социум гниёт, здоровая часть остаётся градиентом. Теперь стоит подойти со сложности (или простоты) воспринимаемого. Комплексность воспринимаемого по сути не существует и всегда относительна, но порядок таков, что средний интеллект человека воспринимает самое плохое по качеству лучше всего, речь не только об искусстве, но и производном (мнение, аниме, музыка, стэнд-ап, мультики, тик-ток и подобное). Простое принимается в систему с охотностью, поскольку напряжения для понимания не требуется, когда входит сложное, линии напряжения искрят до тех пор, пока что-то или кто-то не сгорит. Система возникает тогда, когда устанавливает границу с комплексностью окружающего мира, стабилизируя селекцию отношений между различными элементами. Способы редукции различны, но предсказуемы, когда имеется дело с человеком массовым. Системы смысла воспроизводятся как единство процессов актуализации и виртуализации, поэтому самодвижение феномена смысла является аутопоэзиса по преимуществу. Идея формируется во время гниения, подражания или же поражения. Гниение меняет, имитирует и опустошает не только поверхность системы, но также и её сущностную интериорность, внутренние идеалы, основания, аксиомы и так называемые необходимости. Когда слабое воспринимаемое сходит на нет как бессмысленное, человек победивший сам становится смыслом на основе разлагающегося побеждённого. Так идеи рискуют быть производным от того, что гниёт, хоть и приходят как трофей. В таком случае критик на распаде может состроить себе имя, или искусство на своих победах вокруг себя культ. Синтезы всегда привычны в отношениях, лишь на вес золота гений вводит примечательно новый вектор для мышления. Можно сказать, что гений из состояния уже разложенного неопределённого заставляет как на чернозёме расти то, чего он добивается. Таким образом, интериорность не одна, и они участвуют в одном большом проекте. На периферии, в ещё более менее целостных кусках различные уровни реального из экстеры внедряются в умы, примечательно тем, у кого баланс восприятия высок (философы и художники). Если сравнивать с нормальным распределением Гаусса, или же знаменитый по мемам колокол Кетле, то можно заметить некое сходство между мнениями самых тупых и самых интеллектуальных, основное различие — это уровень внедрения и вовлечённости.