Мария Бикбулатова — философиня, переводчица, участница проекта Ф-письмо. Родилась в Самаре, окончила философский факультет СГО (А)Н и магистерскую программу в ЕУСПб.

Публикуем дебютный рассказ Марии о возвращении в родной город, расставании с самыми важными местами на его карте и воссоединении с волжским ландшафтом.

Этим летом, когда я планировала находиться подальше ото всех проявлений ЧМ, я не только поселилась в Петербурге рядом с фанзоной, и крики болельщиков долетали до моего тихого зеленого двора, где обычно слышны только крылья голубей, так еще и пришлось лететь в родной город прямо в разгар мундиале. Что значит «родной»? Мы всегда с ней мешали друг другу. Я так долго была маковым зернышком, застрявшим между зубов Самары, так что ни прожевать, ни выплюнуть. И каждый раз, когда я возвращаюсь, она делает все, чтобы я не задержалась тут надолго. Я отсюда, но здесь мне нигде нет места, как, быть может, и везде. Но есть Волга, и я, конечно, волжанка, и эта большая прохладная женщина, ворочающаяся в смятой постели Жигулей, течет во мне тоже.

В апреле я выставила на продажу квартиру, и, казалось, уже все заглохло, и я уже совсем отказалась от этой затеи, но вот, в середине июня, мне позвонила риэлтор. Нашли клиента, но без меня никак нельзя.

Я вышла из аэропорта утром четверга. Все непривычно приветливые. Это праздник футбола, и всех распирает от гордости, что провинциальный город населен иностранцами будто ривьера. Приветливости хватает и на меня. «А куда Вам?» «Вам будет очень удобно поехать электричкой-аэроэкспрессом. Конечно, можете оплатить позже. Мы Вас подождем» Прохладный для Самары день, всего градусов 20. Я лечу со всеми удобствами в центр мимо любимых сосен, прямых по длине и всклокоченных на верхушке, держащих своими корнями ползущие пески. С вокзала иду прямо в паспортный стол выписываться. Это быстро. С рюкзаком спускаюсь в старый город, все главные улицы сейчас пешеходные, день, никого нет. Спускаюсь на набережную, два молодых мента игриво и нежно просят меня затушить сигарету, здесь нельзя курить. Спускаюсь на пляж. Ветер и облака, Волга беспокойная, вся брыкается, корчит из себя северянку; прохожу немного по краю воды и ложусь в одежде в песок. Она.

Надо ехать в деревню, к маме, обратно к аэропорту. Все наоборот, транспорта меньше, вдавливаюсь в жаркий автобус, потом еще в один. От главного села нужно еще немного проехать на такси. Водитель за 10 минут езды демонстрирует мне древнее искусство армянского съема. Он живет в одном селе с моими родителями, у него два образования: историческое и спортивное. Он работает здесь тренером по вольной борьбе, а таксистом просто подрабатывает, еще он перегоняет породистых лошадей и каждое утро бегает от дома до реки, единственное, чего ему не хватает в жизни — это нежности и красоты. Кстати, как так вышло, что я до сих пор не замужем? Хохочу, подъехали к моим воротам.

Несколько дней с мамой и козами. Вечером, когда совсем уже темно, сижу, завернувшись в халат после бани, пью пиво, смолю, говорю: «Мама, я всегда буду плохой девочкой, я так старалась быть хорошей, но, черт возьми, как же мертвецки скучно, как невыносимо, я никогда не буду… никогда…» А мама мне: «Господи, как же я умудрилась тебя так запугать?».

Потом едем забирать вещи из квартиры. Открываю шкафы. Все там, где я это оставила два года назад, и даже цветы, хоть половина из них умерли. Вещи давно ушедшей совместной жизни: пляжные покрывала, посуда, множество мелочей, облегчающих быт, кубометры моей одежды. Как он здесь жил все это время? В окружении наших вещей? На балконе мои горшки и пережаренные, перемерзшие растения. Разрезанные пятилитровки с землей. Я не могла остановиться, я сажала в любые емкости, почти как сейчас. Как странно находить признаки своего присутствия там, где его давно нет. Как это все забрать и куда? Забрать все много раз повторенные движения рук, все взгляды в эти стены. Отпустила родителей с баулами шмоток. Высыпала землю в палисадник. Я убираю себя отсюда, достаю все якоря, отдать швартовые.

Сделка как сделка, немного нудная, немного нервная. Сухенькая девочка в толстовочке и очках покупает мое гнездо. Перебрасываемся парой слов пока идет банковская операция. В конце бросаю: «А Вы, кстати, чем занимаетесь?» Она: «Руковожу молодой гвардией Единой России по Самаре». Это, наверное, чтобы никакой ностальгии не осталось и больше никогда не тянуло заглянуть в это окно.

Вечером иду слушать концерт подруги в самый центр. Из площади Куйбышева сделали один большой фанфест, все аккуратненькое, свежепокрашенное, правда, слегка аляповато, милый пряничный городок. Испаноговорящие люди, завернутые во флаги, сижу на газоне под Лениным, украдкой отхлебываю Жигулевское «Со Дна», в жизни этого не делала, но теперь ведь я почти турист в этом городе. Лерин голос, заполняющий сумеречную Площадь Революции, потом ем с Сербской забегаловке с видом на уникальный самарский модерн и конструктивизм. Это могло случиться где угодно и все же только здесь.

Наутро еду в деревню прописываться к маме. Я всю ночь тусовалась с друзьями, не спала, по жаре приезжаю в сельский МФЦ. Тысяча нелепых бумаг, буквы плывут, не там номер паспорта, не там место рождения, не надо писать «Российская Федерация». В конце дают объяснительную «Я, такая-то, утеряла лист выписки в связи с…» Недоуменно смотрю то на маму, то на регистраторшу, говорю: «Что Вы хотите? Мне написать «в связи с тем, что я — овца?». Мертвецкий бюрократический язык. Но это все.

Все кончилось к следующему утру. Дела и силы. Выхожу в город, плаваю, решаю прокатиться на пароходике. В одной его части русские с водкой орут «Катюшу», в другой — танцуют все те же испаноговорящие смуглые люди. К концу две компании смешиваются. Подходит вечер, я решаю отправиться к дому бабушки. Она умерла семь лет назад, потом мы продали ее дом. Много лет во сне я заглядываю через забор в сад, я вижу, как там больше не растут цветы и все забетонировано, а накануне вылета приснилось, что там, в комнате у окна выжило пару десятков фиалок, и нужно их как-то забрать, но их так много, что руки не вмещают. Я не была в той части города с тех пор, как мы продали дом. Шесть лет не пересекала реку. И вот я на остановке, транспорта все нет, я решаю пойти пешком.

Наряженный к мундиале центр города постепенно превращается в заброшенные заводы и косые деревянные дома, укутанные сорняковыми кленами. Узкий мост переброшен через Самарку. Теперь есть и другой, но многие годы только этот соединял тот отшибовый кусок с городом. Полоса туда и полоса обратно, длинный, очень высокий, пешеходные полосочки по бокам, и вода далеко-далеко внизу, лодочные станции с одной стороны, с другой — кораблестроительные краны и впадение Самарки в Волгу. Тысячи раз я стояла на этом мосту в пробке, в детстве, когда мы с бабушкой ехали к ней домой. Именно этот мост снова и снова, почти каждую неделю, рушится у меня во снах. Я прошла по нему в этот раз. Он трясся от машин. Я постояла на середине, посмотрела в дальнюю темную воду внизу. Прошла его до конца. Он трясся кошмарно, но не обвалился. После поста ГИБДД прошла по пыли на свою улицу, свернула в переулок. Вокруг много новых домов, но именно здесь пока мало что изменилось. Впрочем, говорят, тут будут делать развязку, пруд должны засыпать и закатать в асфальт. Подхожу к окну, в которое тысячи раз стучала, чтобы бабушка вышла и открыла мне. Старые занавески, бабушкины. Проверяю, нет ли в потайном месте ключа от ворот. Нет. Краска на железных воротах облупилась, встаю ногой на ручку и подтягиваюсь. Во дворе все как было. Только сирень разрослась и в углу свалены стройматериалы. Кажется, семья, которая купила его, так сюда и не переехала. Все замерло и медленно крошится. К пруду, вдоль которого тянулись огороды, теперь не пройти. Пахнет он также, как в детстве, теплой тиной, но состоятельные владельцы новых домов, видимо, прикупили и пруд тоже и перегородили проход. Я двинулась обратно, снова перешла мост, он снова не обвалился.

Наутро через всю жару я выехала на остров. Мне отдадут паспорт только через 9 дней, я не могу выбраться, я застряла, я в ссылке. Значит, буду сидеть на острове. В любом случае, если не пройти его желтую косу от турбазы до самого мыска, то лето не состоится. Мне стало плохо по дороге, пришлось выйти из автобуса, лечь под дерево у трамвайных путей и глотать таблетки с Ессентуками, глядя в одну точку, чтобы картинка не барахлила. Добралась я только ближе к вечеру. Маленькая лодка прыгала по воде между островами, но Волга свежила, и меня не укачивало. Турбаза, на которой со Стешей мы зависали лето за летом. Развернутые к тебе Жигули, обнажающиеся, когда лодка делает поворот. Неприветливая тетенька-администратор, которая смотрит на тебя так, будто ты сказала глупость, даже если ты ничего не сказала. Суббота, везде шумный самарский отдыхающий народ. Не было сил покупать продукты, и я поужинала в столовой. Она почти пуста, один зал завешен шторой, всего несколько столиков, а раньше она была полна людей и шума ложек. Неудивительно, еда там паршивая и дорогая. В пустом стеклянном зале на советских красных стульях чувствуешь себя немного как «В прошлом году в Мариенбаде», только на советский манер, или как в любом фильме Дюрас, она так любила пустующие отели. На озере люди и люди. Дорога до домика заняла мучительно много времени, все тело ломило. У меня температура, я сильно перегрелась. Слишком большая концентрация Самары в организме, она отторгает тебя и одновременно не может отпустить. Солнце село, я одела джинсы и водолазку от комаров и двинулась по косе. Лодки, лодки через каждые 10 метров. Веревками, которыми они привязаны к берегу, пересечен мой путь, и еще лесками от удочек. Нужно держать впереди себя раскрытую ладонь, чтобы не напороться на одну из них. Люди коструют кучками или сидят в шатрах, из лодок играет музыка, из каждой, разумеется, своя. Берег зарос ивами, они похожи на мангровые заросли где-то в Азии, они пронизывают корешками песок и купают свисающие ветви в приливе. Кое-где из–за этих ив и палаточных лагерей по берегу не пройти совсем, и приходится углубляться в остров, и от твоих шагов то высокая трава делает шумное «Сссс-ссссс», то лопуховые листья широких мать-мачевых колоний клок-клокают о щиколотки как глухие биллабонги. Нос косы тоже зарос, и там тоже палатки и музыка. Зато здесь видно ракушечные скалы самарской стороны берега, они выглядывают из–под леса и сияют в темноте. Я отсюда, но я больше не здесь, я опять чувствую себя туристом в точке своего зарождения. Ну хорошо. Такая вот диалектика, нужно перестать быть отсюда, чтобы остро почувствовать происходящее, нужно радикально убрать метку «дом» с карты реальности, и тогда место начнет накрывать перед тобой столы, как перед дорогим гостем. И наоборот, чтобы выйти из внутренней Самары, нужно в ней застрять, нужно признать, что ты в ней. Пока я думала об этом, по левую сторону от пещер вышла желтая убывающая луна, от нее стало светло, и я зашагала по песку назад. Днем воскресенья я проснулась без жара, загоревшая, переправилась купить продуктов, а когда я вернулась, люди и лодки схлынули. Так тихо, что слышно было, как люди болеют за Россию на другом берегу Волги и в дальнем конце турбазы в кафешке. Когда и они прокричались, я искупалась голая в темной Волге и, стоя в капельках и полотенце на берегу, смотрела, как ее сизые линии и темные мягкие контуры Жигулей ничто не пересекает и не прерывает.