Субъективно. Люди разные, с каждым днём жизни я убеждаюсь в верности этой мысли всё больше. Возникает ощущение: человек по природе общается только с самим собой. Никакой командной синергии и общего чувствования не существует. Только автокоммуникация. Представители литературы абсурда XX века уже несколько лет увлекают меня именно своей замкнутостью на себе. Если обычный читатель может сделать хотя бы небольшой шаг к пониманию лирики Блока, подобное движение к пониманию Объединения реального искусства затруднено. Их странность привлекает не из–за недоступности для «обычного читателя», это было бы попросту высокомерно и глупо. Способность не следовать привычной логике, заложенной линейности вызывает восхищение. Разум и сциентизм не всеобъемлющи, а мир не измерить по линейке европейского рационализма. Обэриуты выходят за границы ясного, очевидного, предлагая свой взгляд на мир. Этот взгляд, неподвластный ratio, становится новой системой мышления. Именно это роднит моё любопытство к Введенскому и Хармсу с желанием изучать, например, Индию, Тибет, Китай, исламский мир. Упомянутые цивилизации не похожи на европейскую. Почему? Другая религия — фундаментальное отличие, согласно теории столкновения цивилизаций С.Хантингтона — другое прошлое и, как следствие, иная логика. Например, буддийская культура предполагает, что человек должен запоминать всё и опираться исключительно на свою память без использования любых носителей, даже письменных. Также в буддизме духовное лицо может совершить убийство [4] как акт сострадания, чтобы избавить жертву от грядущих страданий и большего греха, взяв грех на себя. Возможно ли такое в Европе, которая ставит жизнь и довольство человека жизнью превыше всего? Думаю, нет. «Инаковость» Востока сходна с «инаковостью» обэриутов: их системы мышления идут наперекор привычным Европе установкам. Восток фундаментально противостоит Западу в системе ценностей и ритме жизни, обэриуты противостоят большей части традиции европейской литературы.

Чехов всегда был на периферии моих интересов. Лаконичность, с которой была создана «Дама с собачкой», не казалась близкой к «дыр бур щыл» или «нукдох нукдох за ящики». Да, я абсолютно точно знала, что он связан с театром абсурда, но почему-то не решалась понять, как именно. Мне было неинтересно. Прочитав месяц назад «Вишнёвый сад», выяснила, что связь есть. В драме происходит частое нарушение логики, этот факт наводит на мысль: Чехов, Хармс и Введенский могут быть похожи. Чем абсурд Чехова напоминает абсурд обэриутов? Чем они отличаются? Можно ли Чехова считать абсурдистом? Если да, то в чём особенность его бессмыслицы?

Абсурд — бессмыслица, алогичность. Происходит от латинского слова «absurdus», что значит «нескладный». Если смотреть глубже, ab — «от», «surdus» — глухой. То есть буквальное значение слова выглядит так: «от глухого», «от того, кто не слышит окружающий мир». Значит, и мыслит не так, как обычные люди, которые этот мир слышат. Мыслит алогично, мыслит непоследовательно, не в пределах аристотелевской логики. Разрывает логическую связь на уровне букв, слов, предложений, сюжета. Разрыв на уровне букв — это «дыр бур щыл», на уровне слов — «шумят у пуделя бока, несётся пудель молоком», на уровне предложений — «Моей тёще 75 лет, а жене 42. Который час?», на уровне сюжета — покупка мёртвых душ (в христианской традиции души по определению не могут быть мёртвыми). В этом эссе мне хотелось бы рассмотреть не содержание произведений Чехова и обэриутов (тему, микротемы, идею), а форму, способы выражения бессмыслицы на уровне языка, конкретные элементы текста: сравнения, буквы, предложения, слова, имена героев. Я не проведу целостный филологический анализ. Он, вероятно, невозможен для Хармса и Введенского, об этом будет сказано ниже. Однако я попробую указать на детали, которые говорят о связи Чехова с литературой абсурда, сравнить писателя с чинарями¹ ответить на вопросы, обозначенные в абзаце выше.

1. Абсурд в России

Традиция литературы абсурда развивается в России с XIX века. Первый автор-абсурдист — Н.В. Гоголь, продолжает ряд М.Е. Салтыков-Щедрин. Потом идут футуристы и заумники: В.Хлебников, Д.Бурлюк, И.Терентьев, А.Туфанов. Все их произведения созданы на «разных уровнях абсурда». Для Гоголя и Салтыкова-Щедрина, например, свойственно менять логику на уровне сюжета. Герои «Ревизора», переставшие выполнять должностные обязанности, и гулящий по Невскому нос — абсурд. Медик с фамилией «Гибнер», у которого пациенты «выздоравливают как мухи» — бессмыслица. Антон Сквозник-Дмухановский, совершенно не наблюдающий за порядком в городе, — инверсия городничего. У Чехова сюжетообразующие детали не так гротескны. Рассказы и пьесы Чехова «не имеют» носа майора Ковалёва, но в некоторых из них есть явное преувеличение. Пример — гротеск в «Смерти чиновника», где сильное беспокойство из–за мелочи становится причиной смерти. В прозаических произведениях Хармса и тем более в поэзии Введенского нет ничего похожего.

2. Анализ абсурда

Анализ произведений чинарей и Чехова отличается. На него влияют описанные выше «разные уровни абсурда». Литературоведы рассматривают в рассказах и пьесах Чехова систему точек зрения, художественное пространство-время и так далее. Несмотря на некоторые нарушения логики, нет проблем в том, чтобы восстановить сюжет и интерпретировать написанное. Однако филологический анализ Введенского и Хармса сложен. Что подразумевается под «филологическим анализом»? У М.Л. Гаспарова есть статья «Снова тучи надо мною». В ней он пишет, что при разборе произведения важно обращаться к самому тексту, а не к сторонним источникам, то есть к тому, чего в самом сочинении нет. «Чистый» разбор Гаспаров называет «имманентным анализом». Имманентный анализ легко применить к Чехову, но сложно к обэриутам. Часто исследователи Введенского (Корнелия Ичин) рассматривают стихотворения в контексте истории, без использования приёмов гаспаровского анализа. У поэтов нет вообще никаких метафор и других тропов, отходящих от метафоры, нет ассонансов и аллитераций, нет экспериментов с композицией («Круг» В.Набокова), с сюжетом и фабулой («Герой нашего времени»), отсюда трудность. Иногда произведения представителей реального искусства даже рассматриваются как «неанализируемые»:

«Филологическое исследование представляется мне смыслополагающим действием: читаемому тексту добавляется “второй» смысл, который в свою очередь конструируется из множества исторически организованных значений, скользящих к другим текстам, а те к следующим и так далее. Постоянство переменной смысла. Филология не может добавить бессмыслицу. А как же быть с такими текстами (например, обэриутскими), которые никак филологически «не выправляются» для осмысленного чтения?” (В.А. Подорга, интервью журналу «Логос») [1]

3. Буквы

Самое главное отличие Чехова от двух обэриутов — отсутствие разрыва логики на уровне букв. Обэриуты полностью изменяют привычные лингвистические связи букв, порождая окказионализмы. У раннего Введенского:

ты отчего ржавая
отчего на простынях
отчего при лампочке
УшЕЛОГая

(В Ленинградское отделение Всероссийского Союза поэтов, 1924)

У Хармса:

лучше шпилька, беренда
с хи ка ку гой беренда
завертела беранда

(О том как Иван Иванович попросил и что из этого вышло)

4. Слова

Бессмыслицы на уровне слов нет у Чехова, но она, опять же, есть у обэриутов. Иногда их стихотворения кажутся набором слов без связи:

в репей закутаная лошадь
как репа из носу валилась
к утру лиш отперли конюшни
так заповедал сам Ефрейтор

(Д.Хармса)

При том, что очевидных алогизмов у Чехова нет, в его рассказе «Сапоги в смятку» можно найти предложения с синтаксическими — возможно, намеренными — ошибками:

В городе Москве на Живодерке в доме купчихи Левиташкиной жило одно очень прекрасное и благородное семейство, которое всеми любимое

Также в «Сапогах» встречаются по степени абсурдности вполне обэриутские сравнения, но, в отличие от Хармса и Введенского, неразвёрнутые:

Он был лысенький, как бутылка с водкой

Обэриутские сравнения:

с блином во рту промчится пост
как жнец над пряхою не дышет

(«Конец героя», Д.Хармс)

восходит светлый комиссар
как яблок над людьми

(«Всё», А.Введенский)

5. Предложения

У Хармса и Чехова в текстах встречается разорванная логическая связь между предложениями. Сравним:

Моей теще 75 лет, а жене 42. Который час?

(«Записки сумасшедшего математика», А.П. Чехов)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого голоса. Вы совершили гнусное преступление. Не Вам говорить мне дерзости. Вы — преступница! ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему?
ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Что почему?
ЕЛИЗАВЕТА БАМ: Почему я преступница?
ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: Потому что Вы лишены всякого голоса.
ИВАН ИВАНОВИЧ: Лишены всякого голоса.
ЕЛИЗАВЕТА БАМ: А я не лишена. Вы можете проверить по часам.
ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ: До этого дело не дойдет. Я у дверей расставил стражу, и при малейшем толчке Иван Иванович икнет в сторону

(«Елизавета Бам», Д.И. Хармс)

У Введенского разрывы в тексте на уровне предложений встречаются значительно реже или не встречаются вообще, потому что в его поэзии почти нет законченных предложений. Почему так? Филолог Анна Герасимова считает [2], что основным поэтическим методом Введенского было автоматическое письмо — фиксация потока сознания в словах. В его листах со стихотворениями почти нет исправлений. Кстати говоря, «Письмо к учёному соседу» сильно напоминает текст, созданный «автоматически»: герой, автор письма, противоречит сам себе, письмо не организовано с помощью деления на абзацы.

6. Элементы сюжета

У Хармса, Чехова и Введенского совпадают методы формирования имён: Кика и Кока в «Ужине», Миша, Терентиша, Кикиша и Гриша в «Сапогах в смятку», Ляля, Таля, Баля, Каля и Саля в «Вдоль берега шумного моря» [3]. Все они составляют имена, используя созвучие гласных.

Важное отличие Чехова от Хармса и Введенского. Часть абсурдных произведений первого атрибутируются как связанные либо с безумием, либо с неграмотностью («Записки сумасшедшего математика», «Каникулярные работы институтки Наденьки N», «Письмо к учёному соседу»). Я хотела бы предложить объяснение этому. В пьесах и рассказах Чехова абсурд — это в первую очередь приём. Приём в пьесе или рассказе, позволяющий охарактеризовать персонажей. В упомянутых рассказах название говорит об интеллекте или о психическом состоянии героя-автора произведения (Наденьки N, математика). Также, например, в пьесах этот приём используется, чтобы показать, что персонажи не слышат друг друга и из–за этого говорят невпопад:

Ирина. Скажите мне, отчего я сегодня так счастлива? Точно я на парусах, надо мной широкое голубое небо и носятся большие белые птицы. Отчего это? Отчего?
Чебутыкин (целуя ей обе руки, нежно). Птица моя белая…

(«Три сестры», А.П. Чехов)

Или же, возможно, показать отличия героев, через детали сказать об их внутренних качествах:

Любовь Андреевна. Как это? Дай-ка вспомнить… Желтого в угол! Дуплет в середину!
Гаев. Режу в угол! Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно…
Лопахин. Да, время идет.
Гаев. Кого?
Лопахин. Время, говорю, идет.
Гаев. А здесь пачулями пахнет.

(«Вишнёвый сад», А.П. Чехов)

У Введенского и Хармса абсурд — это мироощущение. «Поэты нового мироощущения и нового искусства», как они пишут о себе в манифесте ОБЭРИУ, рассматривают абсурд, упрощённо говоря, не как средство, а как цель. Введенский говорил так [1]:

«Я посягнул на понятия, на исходные обобщения, что до меня никто не делал. Этим я как бы провёл поэтическую критику разума — более основательную, чем та, отвлечённая. Я усумнился, что, например, дом, дача и башня связываются и объединяются понятием здание. Может быть, плечо надо связывать с четыре. Я делал это на практике, в поэзии, и тем доказывал»

Возможно, подобный взгляд повлиял на поэзию обэриутов. При интерпретации стихотворений мироощущение поэтов наверняка привлекается филологами.

7. Вместо заключения

Теперь очевидно, что одна из граней Чехова — грань писателя-абсурдиста. Долго не хотелось верить — сказалось презрение к обычной школьной («европейской»!) литературе — но «Вишнёвый сад» однажды всё изменил:

«Гаев. Поезд опоздал на два часа. Каково? Каковы порядки?
Шарлотта (Пищику). Моя собака и орехи кушает.
Пищик (удивленно). Вы подумайте!»

Чехов похож на Хармса: оба рвут связь на уровне предложений так, что тексты каждого из писателей теряют логические связи внутри самих себя. У Хармса, Чехова и Введенского есть абсурдные сравнения. Однако отличий всё же больше. Ключевое, фундаментальное отличие в том, что в произведениях Чехова абсурд используется как один из приёмов, а не как основа. Из этого можно сделать вывод: Чехов, несмотря на схожие с обэриутами черты, ближе к писателям XIX века, искажающим «реальный мир», чем к поэтам XX, которые окончательно рвут отношения с «реальным миром».

В процессе написания текста я нашла рассказ А.П. Чехова «Володя большой и Володя маленький», где один из героев напевает: «Тара…рабумбия…Тара…рабумбия». Также начинается одно стихотворение Александра Введенского из раннего цикла «Дивертисмент» (1920):

«Та-ра-ра-бумбия
Сижу на тумбе я»

Примечания

1. Даниил Хармс и Александр Введенский называли себя чинарями и подписывали свои произведения «чинарь-взиральник» и «чинарь авто-ритет бессмыслицы» соответственно. Существует несколько предположений о значении этого слова. Яков Друскин, друг обэриутов, связывает его со словом «чин» — «имеется в виду не официальный чин, а духовный ранг». Есть и другие трактовки: А. Стоун-Нахимовски связывает его со славянским «чинить», то есть «творить». Анатолий Александров писал следующее: «Словцо “чинарь” отсылало к разговорной речи и означало, по-видимому, вольного и озорного юнца (жаргонный эквивалент enfant terrible)»

Литература

1. Аноним. Беседа с В.Подоргой. К вопросу о мерцании мира// Логос: философско-литературный журнал. — 1993. — №4. — С. 139-150

2. Введенский, А. Всё: сборник/ А. Введенский. — Москва: О.Г.И., 2010. — 736 с.

3. Венцлова, Т. О Чехове как представителе «реального искусства»: статья /Пиры Серебряного века. Редкие статьи о русской литература. — 02.08.2010. — URL: http://silver-age.info/o-chexove-kak-predstavitele-realnogo-iskusstva/0/ (дата обращения: 14.03.2020)

4. Молодцова, Е.Н. Тибет: сияние пустоты: исследование/ Е.Молодцова. — Москва: Алетейа, 2001. — 344 с. — (Сокровенная история цивилизаций).