Облака висели как подвешенные. Нехотя так висели. Смельчаки, вывалившие на улицу, как бы поддразнивали дождь, косясь вверх: пойдёт али нет? Цветы закидывали головы, высовывали языки, тыкали в небо тонкими пальчиками и хвалились: не боимся, ха-ха, не напугаешь! Фонари, антенны, острые крыши и неуклюжие, угловатые баннеры, — а где-то там, за рекой, и шпили, и флюгеры, и золотая игла, — все, все подщекотывали бархатные брюшки туч, проверяли, торопили: сколько ещё? мы ждём!

На велосипеде старательно горбился пухлый мальчик.

Когда наконец дошёл до парикмахерской, подобрав всему этому слова, слова закончились. И начались шарады. А я вот к вам это, того… Вы уж как-нибудь этак, право, того! И работы немного… Понимаю, да, этак да вот так, так вот нельзя. Ну, да уж как-нибудь!

А потом, когда ножницы пытались нагнать часы — тик-чик-тик-чик-тик-чик-чик, — смотрел в зеркало и думал: этаково-то дело этакое; я, право, и не помышлял, чтобы оно вышло того… Так вот как! Наконец вот что вышло, а я, право, совсем и предполагать не мог, чтобы оно было этак…

Как-то всё же вышло, вышел и я. Караван детских колясок тянулся сквозь дворы — медленно, сонно, совсем как в пустыне. По огромной луже на своих новеньких синих самокатах катались двойняшки, но потом отражение дёрнулось, треснуло, зарябило; вторглись помехи; связь между мирами разорвалась. Раскулачило братьев. Заморосило.

Вот вчера ночью — хо-хо! — вчера ночью дождевая кисея волновалась и трепетала, развевалась под окнами, цеплялась за карнизы, рвалась, стягивалась вновь. А за стенкой новозаселившиеся соседки перекрикивали бурю: а я сразу сказала — полмиллиона, понимаешь, да разве люди слушают? Нет, нет, люди не слушают (кроме, конечно, меня), и таинственные, только что возникшие полмиллиона исчезают тут же, на моих глазах, — фекс-шмекс-пекс! — а невидимые соседки уж крутят краны, хлопают дверьми и окнами, звенят посудой. Дак может, слышь, это и не дивчины вовсе, а призраки с обязательного кладбища, на котором непременно стоит твоя хатка — так в телевизоре-то грят. И тогда по утрам тоже придётся топать к ванной с шумом агромадным; умываясь, послышней плескаться и смачно сморкаться; дребезжать кружками и ложками; дать вдоволь насвистеться чайнику. Глядишь, кладбище и переедет со всеми своими миллионами — вона, мемориал недалеко! К тому ж и домов настроили, да с парковками — заселяйся не хочу! А тут неча!!!

Глядь: дождик и того. Нетути! Да-а. Что ни говори, а нонече не то, что давече.

И только извечная кысь кружит над городом — головка сплюснутая, тело скользкое, гибкое, — и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! И развешивает облака, чтоб саму не видно было.

22 июля 2020