Дальний Восток, находясь в удалении от больших страстей, в прошлом столетии стал объектом внимания столичной интеллигенции в первую очередь благодаря соседству с Японией и общей с ней истории. Случалось, что интерес к нашим краям возникал по причине личных амбиций и творческих исканий.

В начале XX века одним из самых заметных явлений в русской литературе стало течение футуризма. Владимир Маяковский, Давид Бурлюк, Василий Каменский, Елена Гуро, Велимир Хлебников — далеко не полный список тех, кто в течение нескольких новаторских лет перевернул всеобщее представление о стихосложении. Однако среди этой гениальной многоликости особое место занимает Игорь Северянин, который, будоража пытливые читательские умы литературной революцией, сам терзался в нетвёрдости собственных эстетических взглядов и убеждений.

В 1911 году Игорь Северянин создал группу эгофутуристов. Серьёзной литературной программы у членов «Академии эгопоэзии» не было, как не существовало и чёткой организационной структуры по причине декларируемого ими же запредельного эгоизма. Громкие фразы «человек — эгоист», «божество — Единица» и «человек — дробь Бога» опирались на теософию — то единственное, что отличало убеждения эгофутуристов от остальных представителей поэзии будущего. Очень скоро, после ссоры с одним из единомышленников, Эго-Северянин (так однажды назвал его Давид Бурлюк) покинул Академию и остался единственным из эгофутуристов, кто сохранил видимый след в истории русской литературы. Фактически это разрушило группировку, но сохранило верность поэта Великому Эго.

В то время уже был известен нашумевший манифест кубофутуристической «Гилеи», в целом определивший политику всех футуристов и обративший на себя внимание Северянина. В «Пощёчине общественному вкусу» гилейцы бунтовали: «Академия и Пушкин непонятнее иероглифов. Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с Парохода Современности». Вышвырнутые за борт Пушкин сотоварищи, сыграли ключевую роль в творческих исканиях Северянина, который, поспешив примкнуть к банде улюлюкающих бурлюков и маяковских, испытал впоследствии сильнейшее в них разочарование.

Нужно отметить, что Северянин быстро приобрёл небывалую славу в литературной среде. На него с восхищением смотрели критики и издатели, поэты и молодые курсистки. Его приглашали в совместные турне, понимая, что это обеспечит многочисленную аудиторию. Давид Бурлюк писал о поэте: «Он любит декламировать стихи, но среди чужой публики надо просить долго и прилежно, чтобы Северянин снизошёл со своего величественного спокойствия и снисходительных улыбок. Северянин никогда не читает на “бис”, если овация отсутствует. Однажды на поэзоконцерте в Керчи, прочитав одно стихотворение, он ушёл со сцены, потому что публика, по его мнению, мало хлопала».

Сложно сопоставить барскую степенность себялюбивого Игоря Северянина с буйством целой ватаги кубофутуристов. Однако в 1914 году, в то короткое время, когда они выступали вместе, был напечатан манифест «Идите к чёрту!». В том же году отношения между Северяниным и Маяковским были прерваны. Для Северянина это означало расставание с безудержными мятежами и необходимость поиска нового знамени.

За выходом из кубофутуристической группировки последовала публикация «Поэзы истребления», в которой Северянин весьма дерзко отрёкся от недавних единомышленников: «Меня взорвало это “кубо”, / в котором всё бездарно сплошь, — / и я решительно и грубо / ему свой стих точу, как нож».

Понимая несостоятельность своих убеждений, Северянин в «Поэзе истребления» попытался оправдать и свою причастность к кубофутуристам: «Да, Пушкин стар для современья, / но Пушкин — Пушкински велик!». Апогей его творческих терзаний выразился в отчаянном призыве опомниться, отказаться от новаторской поэзии и вновь обратиться к традициям классической литературы:

Я предлагаю: неотложно

Опомниться! И твёрдо впредь

Псевдоноваторов — острожно

Иль игнорирно — но презреть!

Для ободрения ж народа,

Который впал в угрозный сплин,

Не Лермонтова — “с парохода”,

А бурлюков — на Сахалин!

Некогда Михаила Юрьевича пренебрежительно отнесли к «и проч. и проч.» наряду с Пушкиным, Достоевским и Толстым, которых требовалось «бросить с Парохода Современности». Всего два года спустя Игорь Северянин, опомнившись сам и устыдившись собственной слабости, воззвал предать забвению обоих братьев Бурлюков, Давида и Николая, за которыми стояла вся плеяда скандальных футуристов.

«Поэза истребления» в некоторой степени оказалась поэтическим предсказанием. Давид Бурлюк, путешествуя по Дальнему Востоку, в 1919 году посетил Владивосток, город, находящийся среди других мест пребывания поэта в наибольшей близости к Сахалину.

Остров в строках Северянина возник не без оснований. В 1903 году поэт вместе с отцом жил в городе Дальний (Далянь) на Квантунском полуострове. Он также неоднократно бывал в Порт-Артуре и Владивостоке. Сахалин в своём удалении и каторжным прошлым мог бы стать подходящим местом для обезвреживания бунтарей от искусства.

За всю искромётную историю Серебряного века Сахалин в поэтических строках упоминался лишь однажды — в «Поэзе истребления» — в не самом выгодном, к сожалению, ключе. В нашей стране есть много суровых краёв для истребления негодных. Но хочется верить, что «удивительно вкусный, искристый и острый» Игорь Северянин с его буржуазными «ананасами в шампанском» просто снизошёл до народа и без лишних гармоник отправил Бурлюков куда подальше — на Сахалин.